Big Bad Wolf

На часах пять утра. В это время за окном до сих пор царит мрак, ибо затянутое тучами небо совсем слабо пропускает первые лучи приближающегося рассвета, а ливень тем временем яростно таранит крышу хлипкой, построенной лишь из бамбуковых прутьев и железа хибарки, глухим стуком отдаваясь в ушах мирно спящего на деревянном полу парнишки. Ким Чонин сидит неподалёку от него, подпирая затылком закрытую дверь хижины, и неотрывно смотрит на свою жертву. Да, жертву. Как бы то ни было, именно так он должен называть Кёнсу, ведь изначально задачей Чонина являлось убить, а не спасти его. Теперь же До цел и невредим, хотя должен был быть мёртв ещё давным давно. Кёнсу поворочался во сне, и тогда Ким решил, что пора снова промыть его раны. Бесшумно прокравшись к одной из стен хижины, он подобрал лежащие на полу бадью с водой и свою мокрую футболку, послужившую ему тряпкой, после чего направился к Кёнсу. В хибаре пахнет прогнившей древесиной и совсем немного перечной мятой с нотками лемонграсса. Чонин нашёл её четыре года назад, когда бежал прочь от собственной стаи. Он не хочет быть, как они, не хочет быть таким же монстром, однако от себя, увы, не убежишь, и Ким понимает это, но продолжает бороться. Медленно приподняв руку Кёнсу, Чонин приложил к ней мокрую ткань футболки, чтобы смыть прилипшую с пола грязь. Матраса у него не нашлось, ведь он ночует здесь исключительно в волчьем обличьи. Да и на кой-ему вообще матрас? Он потянулся было рукой к краю футболки Кёнсу, но вдруг замер и задумался, закусив губу. — Вряд ли у него под футболкой есть раны, — покачав головой, пробубнил он себе под нос и убрал руку, отряхнув её о собственные отсыревшие штаны. — Да. Нет у него там никаких ран, Ким Чонин. Не-ту. Он ещё немного поглазел на тело спящего Кёнсу прежде, чем перевести взгляд на его лицо.

«А ты представь, что ты — самая прекрасная картина из всех, что есть на свете, и тебя выставили на обозрение множества опечаленных художников, которым ни за что не завладеть тобою. Кто бы не обратил на тебя внимания?»

Ким думает о том, послушал ли его Кёнсу в тот день. Смотрелся ли он в зеркало? Разглядел ли он своё лицо, как следует? Чонин, вот, уже несколько лет подряд рассматривает ни о чём не подозревающего До, прячась от него за деревьями и в кустах. Уловил ли Кёнсу хоть крупицу мысли Чонина о том, что он… за гранью совершенства? Ким осторожно коснулся пальцами яркого сине-фиолетового пятна над губой Кёнсу. Ублюдки. Чонин бы с удовольствием воскресил их, чтобы убить снова. Растерзать, как Ханса, в клочья. Заставить ползать перед ним на сломанных конечностях, молить о пощаде, как это делал Ханс, и страдать у него на глазах. Чонин причинил бы им столько же боли, сколько они причинили его возлюбленному. Возлюбленному. Да. Это любовь. И как бы Чонин не отрицал этого, Кёнсу стал жертвой его любви. Он провёл влажной тканью футболки по разбитой губе Су, стирая с неё кровь. Затем стал прикладывать её же к воспалившимся ссадинам и царапинам на его щеках, чувствуя, как его волк сердито скребёт когтями по внутренностям, норовя вырваться наружу разгневанной фурией. Он скрупулёзно смывал всю засохшую на молочной коже До грязь и кровь, пока парень не засиял чистотой. С усталым вздохом Чонин дотронулся волос Кёнсу. — Любить тебя — непростая задача, — слабо улыбнувшись, проговорил Ким. — Это тяжело… и больно. До хруста костей больно. — Чонин с усмешкой покачал головой. — И почему мне до сих пор не надоело? Он ещё долго гладил Кёнсу по волосам, время от времени подхватывая иссиня-чёрные пряди и наблюдая за тем, как они медленно выскальзывают из его пальцев. У него такие красивые волосы… И здесь Чонин вспоминает: в Кёнсу ведь прекрасна каждая мелочь. Абсолютно. Каждая. Мелочь. Стоило Киму коснуться его щеки, как Кёнсу рефлекторно подался навстречу теплу его руки. В хибарке холодно, ведь бамбуковые прутья едва ли сдерживают прохладный сырой сквозняк, создаваемый ливнем. Он снова поворочался. А затем вдруг, хлопая ресницами, медленно распахнул свои чёрные, похожие на два обсидиана глаза. Ким замер, глядя на Кёнсу сверху вниз с каменным выражением лица и напряжёнными желваками. Он уже мысленно подготовился к тому, что Кёнсу от страха может и закричать, и оттолкнуть его, и даже сбежать. Но когда удивлённый взгляд Кёнсу сфокусировался на Чонине, с его уст слетело прерывистое и совершенно неожиданное: — Холодно. Ким не сразу заметил, что затаил дыхание в ожидании реакции Кёнсу. — Знаю, — медленно выдохнув, прошептал он. — На улице дождь. Слегка нахмурившись, До окинул взглядом помещение. — Где это я? — Он вновь уставился на Чонина. Последний уже начал думать, что Кёнсу ничего не помнит, ведь, чёрт, он же абсолютно спокоен. — В хижине, — тихо ответил он, внимательно наблюдая за Су. — Я не мог отнести тебя домой в таком виде, поэтому принёс сюда. Кёнсу понятливо кивнул, и недоверие в его взгляде тут же улетучилось. — Холодно, — снова прошептал он, зажмурившись и свернувшись в комочек на полу спиной к Чонину. Его вдруг пробила крупная дрожь. Беспомощно оглядывая комнату, Чонин накрыл руку Кёнсу своей. — Кёнсу… — Ты тёплый, — сквозь улыбку и очередную судорогу выдохнул До. — Спасибо. — Можно я тебя согрею? — выпалил наконец Чонин, чувствуя, как его щёки наливаются румянцем. Классно. Оборотень и краснеет. Зашибись. Молодец, Ким Чонин, всегда так делай. Кёнсу расплылся в лёгкой улыбке. — Конечно, — отозвался он с закрытыми глазами. Ему ведь и вправду очень холодно, и он не как Чонин, который, наверное, мог бы жить в Антарктике голышом. — Я бы, в принципе, мог обнять тебя, но… — Чонин замялся. — Вряд ли тепла будет достаточно. Кёнсу перекатился на другой бок, чтобы взглянуть на Кима. Даже со всеми своими ранами, ссадинами, синяками и шрамами он мог снести Чонину крышу, и тот, как какой-нибудь несмышлёный мальчишка, безропотно влюблялся в него снова и снова. — И что ты предлагаешь? — шёпотом спросил Кёнсу, изо всех сил стараясь не опускать взгляд на обнажённый торс Чонина. Ему немного неловко видеть перед собой полуголого Кима, хотя ситуация-то уже и без того неловкая. Чонин нахмурился и закусил губу. — Ты можешь напугаться. Сильно напугаться. Тогда Кёнсу решил слукавить. — Но я не хочу окоченеть тут до смерти, — со слабой улыбкой прошептал он, глядя куда-то в пол. Ким нерешительно выдохнул. — Тогда не смотри. До вновь перевернулся на другой бок и закрыл глаза в трепетном ожидании. Очередной прохладный сквозняк просочился сквозь щели в стенах, и Кёнсу обнял себя за плечи в попытке защититься от холода. На улице всё ещё темно, как вечером, но парень уверен, что время ещё не перевалило даже за полдень. — Иди сюда, — послышался шёпот прямо над его ухом. Это тот самый голос, который скользит по ветру и пробирается в его сознание, будто его обладатель — некий дух. Кёнсу медленно принял сидячее положение и обернулся. Рядом с ним, гордо вскинув голову и сверкая кроваво-красными глазами, лежит огромный бурый волк. Его медно-шоколадный мех мерно колышется на ветру, а сам оборотень внимательно наблюдает за Кёнсу. — Ух ты, — восторженно выдохнул последний, с улыбкой подползая ближе к зверю. Чонин скептично фыркнул. — Вот только не надо так разевать рот, я же не феечка какая-нибудь, — буркнул он, на что Кёнсу тихо рассмеялся. Добравшись до волка, он аккуратно провёл рукой по его густой шерсти. От Чонина исходит такое тепло, будто он только что вышел из горячей ванны. Кёнсу уселся у него под боком, и тот заботливо укрыл его своим хвостом, как одеялом. Хихикнув, До откинулся на туловище Чонина, и холод вмиг покинул его тело. Вот теперь ему тепло. Очень, очень тепло. — Ты такой красивый, — прошептал Кёнсу. — Прекрати говорить о себе, — повернув голову в его сторону, прогудел Чонин. Су рассмеялся, но это был какой-то слабый, обессиленный смех. — А теперь… — начал он, когда его дыхание пришло в норму, — расскажи мне всё. Чонин поколебался. — Всё, — как бы требуя подтверждения, повторил он. Что именно «всё»? Какое «всё» хочет узнать Кёнсу? — Да, — кивнул тот. — Всё.