Султан Мустафа. (Выдуманная эпоха)

Фахише Султан возле мраморного павильона. Госпожа сегодня была одета в бархатное платье бордового цвета. Она собрала волосы в шишку, надела на голову специальный головной убор — хотоз. Эта часть одежды напоминает приплюснутую цилиндрообразную форму. Позади него у Фахише Султан был красный платок до самых ног. А плечи и грудь женщины были укутаны объемным густым мехом. На улице сегодня было очень холодно. Ночью шел дождь, да к тому же и лето уже подходит к концу, дабы уступить место осени. Она и ее служанка Зелиха хатун поднимается во внутрь — на пространственную террасу. Поднявшись, она предупредила верную рабыню: — Оставайся здесь, Зелиха хатун. У меня будет важная встреча. Фахише Султан собралась подойти к дверям и войти внутрь, но Зелиха ее задержала: — Постойте, госпожа, — Фахише встала и посмотрела на Зелиху, — может мне пойти вместе с вами? — Нет, ты оставайся здесь. Будешь следить и скажешь мне, если кого-нибудь увидишь. Слово своей госпожи — закон. Зелиха хатун поклонилась и не произнесла больше ни слова по этому поводу. Фахише Султан вошла в небольшую комнатку и увидела ширму — выходит тот, с кем она договорилась о встрече уже здесь. — Здравствуй, Паша. — Приветствую вас, госпожа, — отвечал тот. — Ты помнишь, как-то давно, когда у меня еще не было ни особой власти, ни конкретного положения в гареме, ни когда я не была супругой султана, мне продолжать? И Паша убедился, что Фахише Султан достойна уважения и в этом усомниться невозможно: — Нет, госпожа. Я и так знаю, какой власти вы добились в этом дворце. Ваша жизнь в нем — пример многих. Фахише Султан надменно улыбнулась, но тут же оставила эти эмоции и перешла к другим: — Ты же помнишь, откуда я пришла и как попала в этот дворец, Касым Паша? — Ну да. Если я не ошибаюсь, вы прибыли в этот дворец в 1616 году из Польши, — отвечал Касым. — Правильно. Моим родным языком тогда был украинский. Я была молода и невинна. Отец мой торговал хлебом и овощами, а мать не расставалась и на день с ткацким станком. Чего она только не вышивала для меня, папы, моей тети, что жила вместе с нами и моего младшего братика, — с воспоминаниями о тех днях говорила Фахише Султан, — она шила для нас и сарафаны, и кафтаны, и парчовые платья, и пояски, и даже покрывала. Мы жили так счастливо, но в один день нить оборвалась и все закончилось. В дом ворвались здоровые мужчины. Я потом, когда попала во дворец, поняла, что это были стражники. Я как раз стояла перед ними. Мне тогда было восемнадцать. У меня были тогда длинные-длинные волосы. Едва не до колен, но потом, когда очутилась в гареме, Нурбахар-калфа накричала на меня сказала, что во дворце нужно быть красивой и ухоженной, и лично отрезала мне волосы где-то чуть больше половины, а потом мне завили локоны. Так вот, — чем дальше Фахише Султан рассказывала, тем больше сама же этим впечатлялась. Ностальгия так влияла на госпожу, что она кое-как сдержала себя, лишь бы не зарыдать, — вместе с теми стражниками я увидела и остальных девушек. Стражники мне объяснили, что шехзаде Мустафа, ну наш же правитель на 1616 год еще шехзаде был, ждет меня в своем дворце, что они уже успели собрать девушек для поездки. Ну я так сама и поняла, иначе зачем они таскались с этими рабынями. Я была последней, кого они нашли. Дело в том, что гарем нужно было пополнить новыми девушками. Девушек было, по-моему, где-то восемь-девять, включая меня. Я сразу поняла, что ничего хорошего это не предвидит. Папа хотел пуститься с ними в драку, но стражники пригрозили, что ему снесут голову. Мама тогда навзрыд плакала, а я — нет. Да просто потому, что я даже понять ничего не успела, думала, что это так, временно, но потом, когда оказалась во дворце, тогда у меня и началась истерика. Со мной было еще две рабыни, они вместе со мной умоляли тех, кто вел службу в гареме, отпустить нас. Два раза мы пытались сбежать, но нас ловили, нам не удавалось покинуть этот гарем. Однажды мы в комнате для занятий перевернули все, — хихикнула Фахише, — когда прятались от Нурбахар-калфы. Мое имя тогда было — Луиса. А уж потом, когда попала во дворец, матушка Мустафы — Гюльшен Султан, да будет ей Пухом Земля, назвала меня Фахише, что означает пылкая, целеустремленная и изящная. Нас сначала в ТопКапы отправили, а потом уже отправили всех, кто прибыл, в Манису, к Мустафе. Мне удалось влюбить его в себя с первого взгляда и я это почувствовала. Тогда у меня была всего одна соперница, не помню, как ее звали, а уж потом, когда Мустафа стал султаном, мы все поехали в ТопКапы. В тот день я была даже очень счастлива. Но сейчас во дворце уже никого из тех рабынь не осталось. Их выдали замуж и отправили в старый дворец. Что ж, теперь ты знаешь историю моя попадания во дворец. — Мне было очень приятно ее выслушать, госпожа, — искренне выразил удовлетворение Касым Паша. — Но устроила я эту встречу совсем не для этого. Мне нужно, чтобы ты мне помогал. Нурсида Султан и Чаглайан Султан объединились против меня. Но, а Чаглайан-то… это вообще невообразимо. Она с днища устремилась до неба. Она была просто моей служанкой, а теперь мы заклятые враги. — Я не пойму, о чем вы, госпожа. Вы хотите сказать, чтобы я ее убил? Но повелитель ведь… — Не-ет, — в спокойном тоне сказав, остановила Великого Визиря Фахише Султан, — я не столь жестокая. Ты же представляешь в государстве волю повелителя, ведь ты второй человек после него в нашем государстве — Великий Визирь, — и вдруг настало десятисекундное молчание, — ну в общем я хотела сказать, что если со мной что-то случится, ты обязан будешь мне помочь. Только тогда, когда мои враги открыто причинят мне страдания, то только тогда я обращусь к тебе. — Я к вашим услугам, госпожа. Можете мне доверять, — поклонился Касым и госпожа с большой улыбкой вышла наружу. — Госпожа, наконец-то, — сказала Зелиха хатун, — я уже начала волноваться, ветер-то какой задул. — Не бойся. Совет в моих руках, Зелиха. Кажется, Касым Паша на моей стороне, а это главное. Он будет помогать мне. — Я рада за вас, госпожа, но пора нам уже возвращаться. Погода снова испортилась. — Да, пошли, — решила Фахише Султан. Ветер становился все сильнее и сильнее, расправленные платки женщин за спинами так и стремились сорваться и улететь прочь. Фахише Султан и Зелиха хатун сели в карету и поехали в ТопКапы.

***

Бонжук ага только сейчас освободился. Он хотел сначала, как и приказывал султан, поговорить с Юсуфом и Уламой насчет письма, но смог только сейчас. Бонжук ага мчится сперва к Юсуфу Эфенди, чтобы попробовать все выяснить у него. Бонжук подходит к дверям его покоев и учащенно стучит двумя пальцами правой руки, приговаривая: — Юсуф, открывай. Это Бонжук ага пришел. Слышишь? Бонжук пришел, — не получив в итоге ответа, главный евнух гарема стал стучать тем же темпом, только ладонью. Но долго этого делать ему не пришлось — Юсуф Эфенди нехотя открыл Бонжуку аге дверь, спросив: — Ну что тебе от меня надо? — Ты как со мной разговариваешь, Юсуф? , — протяжным тоном грозно спросил Бонжук ага, — меня, между прочим, повелитель к тебе прислал. — Повелитель? , — насторожился Юсуф. — Он самый, — отвечал Бонжук ага, — скажи-ка мне, только и правду, и смотря в глаза скажи, это разлил вазу с водой на письмо, что повелитель забрал у тебя и у твоего верного дружка — Уламы аги. Юсуф Эфенди, конечно, начал отрицать это: — Ты о чем таком говоришь, Бонжук? Как бы я в покои проник? Зачем? Да и когда бы я успел? — Ну все с тобой ясно. Не хочешь говорить, значит к Уламе аге пойду я. Удачи, — хитростно улыбнулся на последнем слове главный евнух, но лишь на последнем слове, а дальше пошел с недовольством, куда и собирался — к Уламе аге.

***

Нурсида Султан из своих любимых племянниц сначала навестила Эсму Султан, а теперь пришла в покои к Нилюфер Султан. — Госпожа, рада вас видеть, — отвернулась Нилюфер Султан от балкона, где и стояла, опустив руки на бордюр, и поклонилась тете. — Красивая терраса, — восхитилась Нурсида Султан, — тебе здесь скучно? Понимаю… — выдохнула Нурсида Султан и тоже подошла к балкону, опустив руки по обе стороны от себя на бордюр, и Нилюфер Султан повторила за ней. Нурсида решила поговорить со своей племянницей по душам: — В твои годы я мечтала выйти в сад, побегать, порезвиться. Я была готова влюбиться в каждого, — засмеялась Нурсида Султан, сама застеснявшись от того, в чем только что призналась, — кровь у меня была такая горячая, что моя матушка, да пребудет с ней Милость Аллаха, намекала Зюмрюту аге, чтобы он сопроводил меня на прогулку во дворцовом саду в Манисе. Чудные были времена, что тут говорить… — Госпожа, сколько бы лет ни прошло, вы все также обаятельны и красивы. В вас еще просто невозможно не влюбиться, — от чистого сердца сделала комплимент своей тете Нилюфер. Нурсида Султан посмеялась и порадовалась за себя и за Нилюфер: — Ну ладно, я пойду. Будет скучно, да хотя тебе и так скучно, ты заглядывай ко мне в покои. — Обязательно, — сделала быстрый поклон Нилюфер с сиянием на лице, — я хотела у вас о вашей дочери спросить — Диляре Султан. Мне так хочется с ней познакомиться. Она же моя двоюродная сестра, — предложила Нилюфер Султан с надеждой на положительный ответ. — Знаешь, а я об этом недавно думала. Да-да. Я как раз хотела пригласить свою дочь сюда, во дворец. У нее здесь появится аж две прекрасных подруги. — Две? — А Эсма? , — напомнила госпожа. — А, да. Что ж, буду очень рада видеть ее здесь. Она будет мне помогать, а я — ей, — сказала Нилюфер и проводила свою тетушку широкой улыбкой. После ее ухода Нилюфер Султан подошла к балкону и «сладко» вздохнула. Улама ага, что до сих пор прислуживает как ни в чем не бывало у покоев Падишаха, идет по коридору к кухне. — Улама ага! , — остановил его внезапно голоса Бонжука аги, что приближался к нему. Улама ага, конечно, сморщился, что придется остановиться и выслушать снова жалобы от главного евнуха, но ему пришлось подождать Бонжука агу. — Иди за мной, — взял Бонжук за предплечье агу и довел его до другого коридора, что ведет в хаммам — здесь пока никого нет. Встав, Бонжук решил перейти к делу: — Я, конечно, понимаю, что сколько бы я от тебя сейчас правды не выбивал, от тебя ее не выбьешь. Ты будешь, как и твой дружок — Юсуф, все отрицать и утверждать, что ты не причем. — А в чем дело-то? , — естественно, понимая, что речь зашла о том письме, которое намокло, спросил Улама ага. — Ты Аллаха и нашего повелителя благодари за то, что я сейчас молчу. Я же прекрасно знаю, что ваза в покоях султана пролилась по вашей воле. Может вы оба разлили там воду, а может кто-то один из вас. Неважно, меня это уже не так сильно интересует. Но заруби на носу! , — надавил Бонжук рукой на руку Уламы аги, — отныне, если что случится, спрос будет с вас обоих. И когда-нибудь вы себя выдадите, а пока мы будем ждать. Улама ага ничего не ответил, он и не хотел отвечать, ибо этим он только взъерошит душу главного евнуха, поэтому он собрался уйти, но Бонжук вновь ухватил его, договорив: — Повелитель пожелал, чтобы ты жил. Повелитель! Если бы она приказал убить вас, я бы с радостью это сделал. И имей ввиду! не потому, что я такой, мол, жестокий, а потому что вы заслуживаете кары, предатели. Улама ага одернул одежду и молча ушел.

***

Проходит два дня с половиной. Итак, поздний вечер. Наконец, родился молодой месяц — Рамазан. В городе все движется, все ходят, хоть и кажется, что спокойное время суток. Все люди готовятся к ночной трапезе, к первым дням, соблюдению определенных постов. А на улице уже поется молитва в честь начала рождения нового месяца и наступления праздника — Рамазан-Байрама. Дворец ТопКапы также не стоит на месте. Все движется, все готовятся к новым устоям и порядкам — порядкам Священного месяца. Бонжук ага проходил мимо общей комнаты с улыбкой до самых ушей и услышал вдруг из комнаты громкую музыку и радостные голоса девушек. Посмотрев туда, Бонжук увидел, как четыре девушки по обе стороны общей комнаты играют праздничную восточную мелодию на разных музыкальных инструментах: арфе, гитаре, чанге, скрипке и многом другом. А в самом центре танцевали восточный танец восемь девушек. Раздавался задорный хохот, а также продолжалась раздача угощений. Бонжук ага весьма удивился увиденному, ведь в первый, как и в последний день Рамазана обычно подобные гаремные праздники не устраиваются. Но конечно, это веселье было организовано девушками не самостоятельно, иначе они были бы уже наказаны. Дильшат хатун — хазнедар в гареме — позволила девушкам устроить этот праздник. Она стояла возле открытых дверей впереди калф и слуг и смотрела на празднование. — Дильшат хату-у-ун, — с возмущением явился в общую комнату Бонжук ага. — Тебе что, Бонжук? Каким ветром тебя сюда занесло? , — повернулась к аге Дильшат. — Это вы позволили девушкам устроить все это? — Ну если не я, то кто? Неужели у тебя есть возражения, Бонжук? Девушки очень счастливы. Рамазан весьма кстати после всех войн и бед. — Да-да, вы правы… конечно, — и Бонжук ага перешел на громкий шепот: — Фахише Султан велела мне раздать девушкам монеты. — Ну так раздавай, если госпожа велела, — не могла не согласиться с главным евнухом Дильшат хатун. — Девушки-и-и! , — захлопал в ладоши ага, едва не вломившись в кучку танцующих девушек. После зова Бонжука аги, играющие на инструментах девушки, оставили их, и встали, сделав поклон, а танцующие девушки просто остановили свой танец. Когда все могли слушать, Бонжук ага объявил: — Фахише Султан в честь Рамазана дарует всем вам золото. Налетай! , — ага взял мешочек, раскрыл его двумя указательными пальцами и принялся разбрасывать монеты на пол. После этого начались счастливые визги и крики от девушек — они столпились, присев на корточки, возле падающих монет и охотно начали собирать их. Когда первый мешочек закончился, Бонжук ага достал еще один мешочек и повторил все то же самое, и так, пока не закончились все четыре мешочка.