О доброте и сострадании жаб и лягушек

Примечание переводчика: Конраду — двадцать два года, Фридриху — сорок или сорок один, до рождения Гунтрама еще два с лишним года. Мрачный рубеж 4 июня 1980 года Cвященник вышел из комнаты герцога, и Фридрих почувствовал, что к глазам подступают слезы. Старик похлопал его по плечу: — Теперь вы можете войти. Он получил благодать. — Спасибо, Отец. Когда придет время, мы вас позовем. — Да, хорошо. Не провожайте меня, я найду выход. Оставшись один, Фридрих несколько раз глубоко вздохнул и, собравшись с духом, вошел в спальню герцога. Хотя он и готовился к этому морально, вид лежащего Карла Хайнца потряс его. Но он быстро совладал с собой и, осторожно взяв в свои ладони неподвижную руку больного, присел на край кровати. — Скоро придет доктор, посмотрит на тебя, — мягко сказал он, наклоняясь над кроватью и гладя герцога по голове. — Зачем это? Что тут еще можно сделать… — проворчал Карл Хайнц. — Всегда можно что-нибудь сделать. — Фридрих, ты не спасешь меня тем, что спрячешь мой арманьяк. Слышал же этого костоправа Бенуа: у меня осталось не так уж много времени. У нас осталось не так уж много времени, — он протянул руку, и Фридрих снова сжал ее в своей. — Тебе нужно больше отдыхать. — Совсем скоро я отправлюсь на вечный отдых. Было время, когда я боялся, что умру в одиночестве, на заснеженной равнине, вдали от дома… Но я здесь, с тобой. — Я буду рядом, пока не вернется Конрад. Он скоро приедет, — не желая признавать неизбежное, быстро сказал Фридрих. — Может быть, — очень медленно проговорил Карл Хайнц. — Ты останешься здесь ради него, как остался ради меня? — Да. Я буду здесь, пока ему это нужно. — Спасибо, друг мой, — с усилием проговорил Карл Хайнц. — Не нужно говорить, это тебя утомляет, — с улыбкой пожурил его Фридрих, устраивая голову герцога у себя на груди и ласково гладя его седые волосы. — Ты был самой большой любовью в моей жизни, Фридрих, — сказал Карл Хайнц. — Я благодарю Господа за то, что послал мне тебя. — Перестань, Карл. У тебя всего лишь очередное обострение, — солгал Фридрих. — Я умираю. Нет смысла отрицать очевидное. Глаза Фридриха наполнились слезами. От нескольких микроинсультов, перенесенных герцогом за последние три дня, он неминуемо должен был впасть в кому. Доктор уже предупредил: «Его сердце и легкие в идеальном состоянии, поэтому он продержится еще нескольких дней. Но как только он соскользнет в кому, в себя он больше не придет». — Я тоже люблю тебя, брат, — Фридрих прижался лбом к голове герцога. — С самого первого дня, как увидел. — Правда? — Да, конечно. Ты был такой серьезный, — с улыбкой сказал ему Фридрих. — Я очень нервничал. — Я тоже, и даже немного злился, что меня отправили присматривать за четырехлетним ребенком. Духовник не оставил мне выбора. А теперь я не знаю, как благодарить его, — негромко говорил Фридрих, глядя, как Карл Хайнц удовлетворенно закрывает глаза. Он продолжал тихо вспоминать их жизнь и с любовью гладил Карла Хайнца по щеке, втайне надеясь, что тот всего лишь уснул. Через некоторое время в комнату вошел доктор и, проверив пульс герцога, отрицательно покачал головой. — Мы должны подумать о том, чтобы отвезти его в больницу, господин Элзэссер. — Он просто спит, — возразил Фридрих. — Боюсь, что он ушел в легкую кому. В клинике Его Светлости будет удобнее, и мы сможем быстрее отреагировать, если что-нибудь случится. — Герцог оставил четкое распоряжение не применять никаких медицинских мер для продления его жизни. Он хотел умереть в своей постели. — Хорошо, сэр. Как пожелаете, — сказал врач, медленно собирая инструменты. — Как вы думаете, он сможет поговорить с сыном? — спросил Фридрих. — Боюсь, что нет. Если понадоблюсь, я в соседней комнате, — печально сказал доктор. — Мне очень жаль. — Спасибо, — механически ответил Фридрих, закрывая глаза, чтобы не пустить наружу слезы. Дверь тихо закрылась, и как только он остался один, то не стал больше сдерживаться, позволив слезам течь по щекам. — Отдыхай, любимый мой, — сказал он, продолжая гладить герцога по голове, стиснув руку умирающего в своей ладони. Он должен быть здесь, у постели Карла Хайнца до тех пор, пока Конрад не вернется из Гонконга. * * * Конрад на полной скорости пересек зал аэропорта, все еще досадуя, что его рейс отложили. В результате он не успел на пересадку в Париже, и драгоценные часы ушли на ожидание следующего рейса в Цюрих. Он запрыгнул в машину, ожидавшую его у выхода, и всю дорогу до замка нервно смотрел в окно. По мрачному лицу одного из дворецких, забравшего у него пальто и портфель, Конраду стало ясно, что все гораздо хуже, чем «ваш отец очень плохо себя чувствует» — как сообщил ему Фридрих. Он быстро пошел к лестнице, где его ждал дядя Германн. — Мужайся, мой мальчик, — сказал старик, похлопав его по плечу. — Мой отец?.. — Еще нет, но он в коме. Бенуа не думает, что Карл Хайнц придет в сознание, — сказал Германн. — Священник соборовал* его перед тем, как он уснул. С ним сейчас Фридрих. — Спасибо, дядя. — Мы сообщили Совету. Лёвенштайн и Павичевич в гостиной, ждут твоих распоряжений. Конрад холодно взглянул на дядю. — Может, все-таки подождем немного? — сердито бросил он. — Это всё стало большой неожиданностью, поэтому сейчас мы должны действовать быстро и твердо, если не хотим раскола в Ордене. Тебе прекрасно известно, что твой кузен Георг хочет занять твое место, и некоторые ассоциаты поддерживают его доводы. Он давит на Совет, чтобы тебе назначили регента. Ты слишком юн, чтобы быть нашим Hochmeister. — Мне двадцать два года. Если я достаточно взрослый, чтобы быть призванным в армию и голосовать, значит, я достаточно взрослый, чтобы управлять. Конец дискуссии, дядя. Конрад вбежал по лестнице и пошел по коридору, ведущему в башню, где находились личные покои его отца. Навстречу попалась горничная, она быстро поклонилась ему, и он заметил, что глаза у нее покраснели. Войдя в гостиную, Конрад застал там врача, заполняющего какие-то бумаги. Они очень церемонно поприветствовали друг друга. — Доктор, как мой отец? — Герцог все глубже погружается в кому, и сердце начинает сбоить. Боюсь, что он не проживет больше недели. — Он страдает? — Не думаю, сэр. Я дал ему обезболивающее. Несколько часов назад мы прочистили его дыхательные пути, и ему стало легче. — Он задыхался? — ужаснулся Конрад. — Как я уже объяснил г-ну Элзэссеру, Его Светлости было бы лучше в больнице, однако герцог отказался от госпитализации, оставив ясные распоряжения на этот счет. Полагаю, он очень скоро умрет от кардио-респираторного приступа. Его мозг умирает быстрее, чем остальной организм. — Спасибо, доктор, — подавленно сказал Конрад. Он открыл дверь в спальню отца и увидел Фридриха, сидящего у постели. Голова герцога лежала у него на коленях. Конрад невольно ахнул, когда увидел опустошенное лицо своего учителя, всегда такого сдержанного. Он бесшумно подошел к кровати, и глаза Фридриха сказали ему всё, что ему нужно было знать. — Твой отец отдыхает. Я оставлю вас одних, — сказал Фридрих, осторожно переложив голову герцога на подушку, и встал. — Спасибо, сэр, — глухо ответил Конрад. — Некоторое время назад герцог продиктовал мне письмо, — сказал Фридрих. — Полагаю, сейчас подходящее время тебе его прочитать. Он достал из черного пиджака запечатанный конверт и отдал его Конраду. Конрад в отчаянии взглянул на умирающего отца, и его душу затопила печаль. «Странно. Мы никогда не были особенно близки. Тем не менее, он — вся моя семья». Он сел на край кровати, сжимая письмо, и коротко коснулся плеча отца. — Я здесь, сэр. Мне искренне жаль, что я не смог вернуться раньше, чтобы с вами попрощаться, как дóлжно. Его печаль быстро уступила место неловкости. Бесполезно разговаривать с человеком в коме, его уже практически нет. Конрад чувствовал себя глупо и в то же время взволнованным. Быстро справившись с замешательством, как его много раз учил отец, он вскрыл конверт и сразу же узнал четкий, аккуратный и изящный почерк своего учителя. Он кашлянул, избавляясь от комка в горле. «Мужчины не плачут и не извиняются за то, что они сделали, Конрад. Поэтому все твои действия должны быть тщательно взвешены до того, как ты пошевелишь пальцем, мальчик», — вспомнил он слова отца и бессознательно выпрямился в присутствии старшего. Развернув лист, Конрад принялся читать: 15 февраля 1980 года Мой сын, Несколько дней назад я узнал, что мой конец близок. Мое время на этой земле подходит к концу, и я уверен, что скоро встречусь с нашим Создателем, чтобы дать отчет всем своим делам. Ты всегда был для меня источником гордости, и я верю, что ты станешь хорошим лидером нашим людям. Я сделал все возможное, чтобы подготовить тебя для этого поприща, и с Божьей помощью у тебя все получится. В ту минуту, когда я умру, ассоциаты набросятся на тебя, как голодные волки, и примутся кусать за ноги, чтобы поставить на колени. Они попытаются заставить тебя назначить регента. Не соглашайся. Ни с кем не делись своей властью. Признавай свои ошибки, но только не чужие. Бог поставил нас туда, где мы есть. Мы управляем Божьей властью и отвечать будем только перед Ним. Мой отец и я делали все возможное, чтобы восстановить разрушенное в войну. Твоя же задача — поднять наш Орден до новых высот во славу Господа. С верою во Иисуса, Господа нашего, Карл Хайнц фон Линторфф Конрад зажмурился, увидев нетвердую подпись отца, сделанную карандашом. «Должно быть, ему было гораздо хуже, чем он признавал, если он даже не мог писать». В самом низу листа он заметил приписку, сделанную неровными прыгающими буквами. Молю тебя, позаботься о моем Фридрихе. К. «Всё так, как я и думал. Они были близки». Конрад сложил письмо и убрал в конверт. — Я присмотрю за Фридрихом. Клянусь, отец, — мягко сказал он и наклонился над бесчувственным телом, чтобы поцеловать герцога в лоб. — Прощайте, сэр. Он встал и медленно вышел из комнаты. Фридрих сидел за столом и тихо молился. Он не заметил, как Конрад вошел и сел рядом. — Спасибо вам, что были с моим отцом, сэр, — шепнул Конрад, заставив Фридриха вздрогнуть. Фридрих тоскливо улыбнулся и взял его за руку. — Я молюсь, чтобы его уход был безболезненным. — Верю, что Он ответит на ваши молитвы, сэр. — Ты не должен звать меня «сэр», Конрад. Я больше не твой учитель. Скоро ты станешь самым главным среди нас, нашим Hochmeister, — мягко сказал Фридрих. — Мы все будем следовать за тобой. Конрад нервно сглотнул, почувствовав незнакомую сухость в горле. — Думаете? Отец не был столь оптимистичен. — Ты можешь положиться на Павичевича. Он предан твоему отцу и будет предан тебе… какое-то время. Цу Лёвенштайн тоже считает, что ты подходящим образом воспитан, чтобы взять на себя эту почетную обязанность. Но не расслабляйся, Конрад. Ты должен оправдать их веру в твои способности, и у тебя на это есть только один год. Не больше. — Ясно. — После похорон состоится собрание Совета, и скорее всего, на него пригласят и самых влиятельных ассоциатов. Ожидается, что ты познакомишь их со своей стратегией развития Ордена. Боюсь только, они не дадут тебе отсрочки — против тебя интригует Георг фон Линторфф. — Ни он, ни дядя Германн моими регентами не будут. Я собираюсь руководить самостоятельно, сэр, то есть Фридрих. — В таком случае надо начинать готовиться к схватке. Ступай вниз и поговори со своим дядей и князем цу Лёвенштайном. Тет-а-тет. На Карла Хайнца твои идеи произвели большое впечатление. — Хорошо, Фридрих. Я поговорю с ними. — Я сообщил твоей матери о состоянии герцога, — нерешительно добавил Фридрих. — Передайте ей, пусть приезжает на оглашение завещания. Или пришлет своих юристов, — холодно сказал Конрад. — Она — твоя мать. — Нет, она мне не мать. Я четко дал ей понять это, когда мне исполнилось восемнадцать. Ей нет места ни в этом доме, ни на похоронах отца. Из-за нее его жизнь была ужасна, и вы хотите пригласить ее сюда? Пусть с отцом прощаются только его друзья и семья. — Конрад… — Это решено. Скажите ей, чтобы оставалась в Париже, иначе ее публично выгонят из этого дома. Я ничего ей не должен, и с тех пор, как умерла бабушка, я не обязан терпеть ее присутствие в своей жизни. — Конрад поднялся со стула. — А теперь извините, мне нужно поговорить с князем и дядей. Через неделю Единственной уступкой Конрада ассоциатам стало обещание сохранить без изменений состав Совета, хотя он имел право заменить трех советников. Он категорически отказался от регента, но согласился с тем, что Summus Marescalus и Magnus Commendator станут наблюдать за его новыми проектами и их голоса будут обязательными при принятии любого решения. Семеро советников и пятнадцать ассоциатов были шокированы, когда Конрад заявил, что они находятся на пороге новой эры, и вскоре финансовый мир станет значить больше, чем традиционная промышленность, поэтому отныне они должны сосредоточиться на финансах. Идея инвестировать за пределами Европы была встречена со скептицизмом, но обещание высоких и быстрых прибылей в Юго-Восточной Азии умерило их страхи, и Конрад получил их поддержку и обещание увеличить объем средств, передающихся в его распоряжение. Его идеи инвестирования в новые технологии в Силиконовой долине и предложение начать создавать что-то подобное в Европе вызвали некоторое недоумение, поскольку широко бытовало мнение, что Европа и Азия через несколько лет экономически раздавят Америку. Было решено, что пока Карл Хайнц жив, от его имени Орденом будут руководить совместно Совет и Конрад. 5 июля 1980 года Конрад закончил завязывать черный галстук. Он собирался на похороны отца. Прошедший месяц был странным: он занял рабочий кабинет отца и лично говорил со всеми ассоциатами, надеясь завоевать их симпатии и поддержку. В первый же день он был удивлен, когда в три пополудни старая секретарша отца принесла ему черный кофе и два печенья, как она это делала последние двадцать семь лет. — Ох, простите, сэр. — Всё в порядке, Мариэтт. Я проголодался, — сказал Конрад, глядя на хорошо знакомый фарфоровый сервиз. Он взял блюдце, отчетливо понимая, что в итоге смирился со своей судьбой. …Всё закончено, устало подумал Конрад, поправляя галстук. Из всех нас больше всего смерть отца подкосила Фридриха. Весь месяц он не отходил от постели отца. Умирать целый месяц… Надеюсь, когда придет мое время, это произойдет быстро. Он спустился вниз, чтобы присоединиться к гостям, которые уже приехали и во внутреннем дворе замка ожидали начала церемонии. Конрад коротко переговорил почти с каждым, пожимая руки мужчинам и позволяя женщинам сочувственно себя целовать. Ему вспомнилось, как Фридрих принес отцовский меч и нежно вложил его в неподвижные руки отца, лежащего в гробу. «Хотел бы я, чтобы у меня был тот, кто будет так меня оплакивать. Мне не хватает отца, но я не уничтожен его смертью так, как Фридрих. Может, Фердинанд прав, и я действительно эмоциональный калека? Единственное, о чем я сейчас могу думать — это как сохранить свою позицию в Ордене». Он кивнул барону фон Ольштыну, одному из старых ассоциатов, который поддержал его и с подлинным интересом расспрашивал о планах. «Не все они — старые ретрограды». Жена барона была гораздо моложе мужа и почему-то по-матерински улыбалась Конраду. «Она, должно быть, ровесница Элизабетты», — подумал он и удивленно заметил, что улыбка с ее лица вдруг исчезла. Конрад обернулся посмотреть, что такое она увидела. Великолепная Марианна фон Лихтенштайн-Фобур (как он твердо напомнил себе) гордо стояла посередине двора. Конрад пробормотал «извините» и пошел прямо к матери. — Не помню, чтобы вас сюда приглашали. Пожалуйста, покиньте мой дом, мадам, — без преамбул сказал он, заработав гневный взгляд матери. — Карл Хайнц был моим мужем. — Да, был. А сейчас извольте, мадам, — едва сдерживая ярость, выразительно сказал Конрад и довольно бесцеремонно указал ей дверь. — Ты не смеешь! — прорычала она. — Мой герцог, — вмешался Фридрих. — Сейчас не время вспоминать старые обиды. Принцесса имеет право здесь находиться. — С какой целью? — громко спросил Конрад, и его голос разнесся по всему двору. — Мы будем слушать завещание отца только на следующей неделе. Или она явилась убедиться, что он действительно умер? Хотите посмотреть на результат своих трудов, мадам? — Конрад, иногда я сомневаюсь, человек ли ты вообще, — злобной фурией зашипела Марианна. — Я ваш сын, мадам. И унаследовал все ваши качества, — сладко ответил он, и она, пылая гневом, развернулась и покинула двор. Конрад, сделав вид, что ничего не произошло, вернулся на прежнее место и продолжил прерванный разговор. 15 июля 1980 года Больше всего его беспокоило подавленное состояние своего наставника. С тех пор, как заболел отец, Фридрих стал обращаться к Конраду «Ваша Светлость», «мой герцог», «сир» или «мой Грифон». Вооружившись завещанием отца и его письмом, Конрад пригласил Фридриха в библиотеку. — Я хотел бы обсудить с вами несколько вопросов, Фридрих, — мягко сказал он. — Насчет будущего. — Тут не о чем говорить, мой Грифон. Я знаю, что мое время здесь подошло к концу. — Вовсе нет, — поспешно возразил Конрад. — Я всегда рад вашим советам. Отец высоко ценил ваше умение судить о людях. Знаю, что в прошлом вы много раз отказывались от места Консорта, и я не буду просить об этом снова, но мне будет очень грустно, если вы решите уехать. — Я сделаю для тебя всё, что потребуется. Я обещал это твоему покойному отцу. — Отец оставил вам двадцать миллионов марок и недвижимость в Австрии. — Мне не нужно это наследство. Забери его себе, Конрад. Я оставался здесь не ради денег. — Я знаю, Фридрих. Вы — мой учитель, и без вас я был бы никем. Отец просил позаботиться о вас, и я клянусь, что буду делать это до конца вашей жизни, — Конрад протянул ему отцовское письмо. Фридрих бросил взгляд на приписку и с видимой болью прикрыл глаза. — Мы… — начал он, но его голос сорвался. — Вы были просто немного больше, чем друзья, — закончил Конрад за Фридриха предложение. — Я понимаю, что вы имеете право уйти и жить своей собственной жизнью, но, пожалуйста, останьтесь со мной еще немного. Мне действительно нужна ваша поддержка, больше, чем чья-либо еще. — Моя жизнь — здесь, — отвечал Фридрих. — Раз так, нет никакой необходимости уезжать. — Но что я буду здесь делать? — Всё то же самое, что делали раньше. Мне нужен кто-то, кто будет присматривать за замком и остальной недвижимостью. Нужен советчик и управляющий. Я понимаю, что не имею права просить вас об этом. — Я останусь, пока ты не приведешь свою жизнь в порядок. Конрад облегченно выдохнул. — Пожалуйста, не зовите меня «мой герцог», иначе я начну назвать вас «Ваше Высочество», — пошутил он. — Я отказался от титулов много лет назад, Конрад, — строго сказал Фридрих. — Ты больше не ребенок, и будет лучше, если ты установишь определенные границы. Люди станут уважать тебя больше, если ты не оставишь им простора для заблуждений на свой счет. Ты — наш лидер, и вправе требовать соответствующего обращения. Не позволяй людям слишком комфортно чувствовать себя в твоем присутствии, иначе они потеряют уважение к тебе. Как и жизнь Карла Хайнца, твоя жизнь не обещает быть легкой, и ты будешь одинок. — Мой отец не был одинок, — мягко возразил Конрад. — У него была ваша… то есть твоя дружба. — Не во всех жизненных испытаниях могут помочь друзья. Только вера и любовь, Конрад. — Наверное, ты прав, Фридрих, — задумчиво пробормотал Конрад. — Когда ты переселишься в новые комнаты? — Думаю, что мы должны еще немного подождать с этим. По крайней мере, год. — Детская — не самое подходящее место для нашего Грифона. — Просто спрячь подальше мой игрушечный поезд… Для твоего спокойствия я могу переехать в гостевые комнаты в башне, — сказал Конрад. — Через год, Фридрих. Нужно уважать память отца, нам требуется время, чтобы оплакать его. — И еще один вопрос, мой герцог. — Ты больше не будешь приносить мне по утрам завтрак? — шутливо спросил Конрад, на самом деле опасаясь, что был обязан этой привилегией исключительно снисходительности своего наставника. Позволить Конраду по воскресеньям завтракать у себя в студии, а не в малой столовой — это был такой способ Фридриха побаловать его: маленькая компенсация за усердные занятия. «Недостаточно делать просто хорошо, Конрад, ты должен полностью выкладываться. Именно так угодно нашему Господу», — раз за разом и год за годом повторял ему Фридрих. — Нет, я собираюсь и дальше следить за тем, чтобы ты не ел слишком много конфет, — со слабой улыбкой ответил Фридрих, и у Конрада отлегло от сердца — это была первая его улыбка за последние два месяца. Конрад искренне улыбнулся ему в ответ и стал ждать, что еще хочет сказать ему наставник. — Теперь о твоей матери… — Юристы должны проинформировать её и всё организовать, — резко оборвал его Конрад. — Со всем уважением, Конрад, ты не изменишь свое решение? — Нет, завещание было предельно ясным. Марианна фон Лихтенштайн имеет право пользоваться домом на авеню Иена до самой смерти. Но там ничего не было сказано ни о налогах, ни о средствах на его содержание. Я буду и дальше выплачивать алименты, которые отец установил для нее, хотя она и уже десять лет состоит в новом браке, но ни единого цента сверх положенного я на парижский дом тратить не собираюсь. — Заставлять собственную мать подписывать договор по меньшей мере безвкусно, — строго сказал Фридрих. — Я полагаю, что Карл Хайнц предпочел бы, чтобы ты отдал ей тот дом, учитывая, что тебе достался дом в Венеции. — Бабушка оставила тот дом мне. Это было ее решение не отдавать его своей дочери. Я не собираюсь содержать ее и ее нового любовника. Моя мать вполне в состоянии заплатить за его услуги, дом и все остальное из средств фонда, который учредил для нее мой отец. Если она желает быть «Королевой Марбельи», то пусть платит за это. — Мой герцог… — Всё, что касается замка, я оставляю на твое усмотрение. Не хочу никаких изменений. Слишком много нового будет в Ордене, чтобы еще и дома что-то менять. -------- Примечание переводчика *Соборование (елеопомазание) – католическое и православное таинство. Совершается для того, чтобы больной получил благодать, которая по воле свыше либо способствует его выздоровлению, либо освящает его переход в иную жизнь.