О доброте и сострадании жаб и лягушек

2 июля 1989 года, Гюстров «Почему он не мог просто исчезнуть из моей жизни?» — в сотый раз спросил себя Конрад, увидев сбившихся в кучу пятерых связанных мужчин в изодранной, перепачканной кровью одежде. «Я бы простил его. Я бы правда простил». «Я продолжал любить его несмотря на то, что устроили мне его родственники». Пленников тряхнуло от страха, словно от разряда тока, когда они увидели приближающегося к ним хищной крадущейся походкой высокого человека. Его сопровождало шестеро других — не таких высоких, но столь же свирепых на вид. — Вы помолились, господа? — вполголоса спросил Конрад. Один из пленников, самый младший, не старше двадцати пяти, с посеревшим от страха лицом крикнул: — У меня семья! — Тебе стоило подумать об этом до того, как ты ввязался в заговор против своего Грифона, — сказал на это один из спутников Конрада. — Хотя бы умри, как мужчина, де Мушель, — с глубоким отвращением бросил Конрад. — Даже не профессионалы, — сердито пробормотал он. «Как всегда, меня недооценили». Он кивнул, и двое его сербских телохранителей, оба экзекуторы, схватили молодого человека под руки и выволокли его на середину полуразрушенного подвального помещения в здании, которое когда-то было резиденцией рода Линторффов. Из тени, словно призрак, возник еще один экзекутор, с длинным мечом, который специально доставили этим утром из Цюриха, и пленники, забыв про гордость, стали умолять о пощаде. Вновь прибывший наблюдал, как один из его товарищей, грубо ударив де Мушеля в спину, заставил его опуститься на колени и подставить шею. Игнорируя обращенные к нему мольбы, Конрад подошел к человеку, державшему меч, и забрал его. Он в который раз залюбовался его изящной простотой: серебряное распятие на рукоятке и широкий клинок. — Мой герцог, позвольте мне исполнить свою прямую обязанность, — сказал палач, возвращая к действительности Конрада, зачарованно созерцавшего сверкающее оружие. — Меч — мой, и никто, кроме меня, не будет им пользоваться, — сурово отрезал Конрад, и серб, покорно склонив голову, отступил на три шага назад. Повернувшись к пленникам, герцог четко и громко объявил: — Бог поставил меня во главе Ордена. Сам я не просил такой судьбы, однако был рожден для нее. Ваш долг, как Его верных слуг, принять Его власть — мою власть — над собой, но вы позволили Его врагам смутить вас и восстали против меня. Вы нарушили собственные клятвы и плюнули Господу в лицо. Вы убили своих братьев и пытались убить меня в моем собственном доме. Измена карается смертью. — Ты ненормальный, Линторфф! — крикнул один из пленников, но Конрад проигнорировал его — он поднял меч, и лезвие вспыхнуло в электрическом свете единственной лампочки, свисавшей с потолка подвала. Сербы обеспокоенно переглянулись. Для обезглавливания требуется твердая рука и длительная практика с мечом, а герцога ранили в плечо, и нельзя было ожидать от него точного удара. Неумелое отсечение головы стало бы тяжелым зрелищем для морально истощенных сербов — их вожак сейчас лежал мертвый наверху в гостиной, как и двое других их братьев. — Сэр, мы для этого специально тренируемся… — снова возразил Михайлович — тот, кто принес меч — но ледяной взгляд Конрада заставил его проглотить конец предложения. — Они — мои люди, и я должен сделать это сам, — твердо сказал Конрад. Он взял меч за рукоять и, занеся его над собой, шагнул к приговоренному. Быстрый мощный удар отсёк голову, и она укатилась на полметра от тела. Сербы изумленно замерли — они не ожидали, что их Гроссмейстер действительно сможет сделать это с одной попытки. Самые долгие десять секунд в своей жизни они смотрели, как отсеченная голова несколько раз моргнула, пока глаза на безжизненном лице, испачканном все еще вытекающей из трупа кровью, окончательно не остекленели. — Подведите сюда Велсингама, — холодно сказал Конрад. * * * На руины замка, разбомбленного в конце войны, а позже разграбленного Красной Армией, опустилась ночь. Более-менее уцелели только несколько комнат и подвал. Конрад приехал сюда со специального разрешения властей — любезность, которая едва не стоила ему жизни. Павичевич и двое его товарищей были мертвы, и Конрад до сих пор не придумал, каким образом вывезет их тела из ГДР и доставит обратно в Швейцарию. «Было ошибкой приезжать сюда. От родового гнезда Линторффов ничего не осталось. Вообще ничего. Волводянову не стоило вызывать меня. Хотя Советы и уходят, пытаться вернуть себе эту землю не имеет смысла»(1). Конрад закрыл глаза: его беспокоило левое плечо. Он попытался повернуть руку так, чтобы уменьшить неприятное ощущение, но жжение мгновенно превратилось в жгучую боль, и ему пришлось прикусить губу, чтобы удержаться от крика. Он два раза глубоко вздохнул, но не замечать боль не получалось, а в голову лезли навязчивые воспоминания о вчерашнем нападении на его дом. «Меня пытались убить мои собственные братья, — мрачно думал он. — Отец человека, которого я любил больше всего на свете, заказал мою смерть. Я же простил де Лилей. И у них осталось больше чем достаточно средств, чтобы отступиться и начать всё с начала. Они сами вынудили меня действовать жестоко. Все они. Я всего лишь хотел трудиться на благо Ордена ради вящей славы нашего Господа, а они предали и меня, и Его дело». Не выдержав гнетущей атмосферы развалин, Конрад быстро пошел прочь без какой-либо цели, просто следуя за тропинкой, которая вела в лес, подступавший к замку с обратной стороны. Он шел один в темноте, нарушаемой лишь светом луны, застенчиво пробивавшимся сквозь густой полог листвы. Скорее угадывая тропинку ступнями, чем видя ее, он вышел на поляну, окруженную гигантскими деревьями, и под ботинками сразу захлюпала вода. Он отошел на несколько шагов назад и подождал, пока глаза привыкнут к тусклому свету. Полная луна освещала маленький пруд, заросший камышом. «Не здесь ли отец в детстве играл со своими братьями?» — подумалось ему. Конрад почти физически почувствовал, как на него снова навалилась вселенская усталость. Присев чуть в стороне от грязной тропинки, он засмотрелся на то, как лунный свет мерцает на поверхности воды. «Волшебство, — подумал он, чувствуя странную притягательность это места. — Много красоты и много крови разделены всего несколькими сотнями метров». «Что мне делать дальше?» «Я должен закончить то, что начал сегодня вечером: либо они, либо мы. Эти пятеро предателей — только начало». Всплеск на пруду заставил его вскочить и выхватить пистолет. Спрятавшись за иву, он снова посмотрел на воду, пытаясь разглядеть врага, но пруд выглядел спокойным. «Конрад, у тебя крыша едет. Ты действительно думаешь, что после того, как они послали десяток дилетантов, чтобы убить тебя, они отправили к тебе еще и специалиста? — обругал он себя. — Они так мало уважают тебя, что даже не потрудились нанять профессиональную команду — всего лишь молодых импульсивных ассоциатов, которые сразу же сознались, как только мы их скрутили. Раздался новый всплеск, совсем рядом, и Конрад быстро обнаружил источник звука — пригодились ночные тренировки с сербами. — Эй, привет, — с усмешкой сказал он вылезшей из воды жабе. Животное замерло, надеясь, что человек ее не заметит. «Нет, у меня точно крыша поехала — испугался обыкновенной жабы». Конрад отошел назад, чтобы ее не пугать, и увидел, что жаба, сделав два точных прыжка, спряталась в камыше. Он сполз спиной по стволу дерева и снова сгорбился. Жаба напомнила ему обитателей пруда около замка в Цюрихе, и от этого в груди расползлась пустота. — Когда я был маленьким ребенком, после того, как умер мой брат, я часто разговаривал с жабами вроде тебя, — сказал он ей и сам себе удивился. Он вздохнул и закрыл глаза. — Тебе-то легко, — продолжал он. — Год за годом ты возвращаешься спариваться в один и тот же пруд, где родилась. Никаких тебе поисков идеального кандидата, никаких проблем, криков и обвинений. Ты просто следуешь своим инстинктам и надеешься, что тебя не переедет машина. От меня же ожидают, что я найду «подходящую» жену и произведу на свет несколько детей, и никому не интересно, что я буду умирать в душе оттого, что имел несчастье полюбить человека, которому от меня надо только денег и власти. Тяжело быть венцом творения. Цена за то, чтобы находиться на вершине пищевой цепочки, неоправданно высока, слышишь, жаба, — пробормотал он, ударяясь затылком об дерево. «Сегодня я казнил пятерых человек. Скольких еще предстоит?» «Всё, чего я хотел, — любить и чтобы меня любили. И больше ничего». «Но я просто был марионеткой Роже, и когда де Лили поняли, что я не собираюсь выполнять их требования, они решили усыпить меня, как бездомную собаку». «Что я делал не так? Почему никто не воспринимает меня всерьез? Даже профессионального киллера не наняли! Словно я не заслужил хотя бы чистой, достойной смерти. Прошло десять лет, а ассоциаты до сих пор относятся ко мне, как к мальчишке, по недоразумению занявшему место отца. Что бы я ни делал — им всё мало. Что бы ни говорил — всё плохо. Что бы ни думал — всё глупо. Но на этот раз я покажу им, на что способен». Он вскинул голову, услышав хруст ветки, бесшумно встал и приготовил пистолет. — Мой Грифон! — услышал он одного из своих телохранителей. — Нам надо возвращаться! Вздохнув, он пошел на звук голоса. «Придется убить моего Роже, пока он не убил меня». * * * — Это правда? То, что говорят? — спросил Густав цу Лёвенштайн герцога, лежащего на кровати в палате платной клиники в Цюрихе. — А что говорят? — быстро спросил Конрад. — Будто бы вы казнили предателей собственными руками. — Двое из них были моими ровесниками, — вздохнул Конрад, и старик пристально взглянул на него. — Я должен являть собой пример, и я следовал нашему Кодексу. Их смерть очистила их семьи от вины перед Орденом. — Значит, правда… Сербы много чего рассказывают, и Волводянов звонил Герману. Ему не понравилось, что вы подошли к наказанию так…. по-средневековому, сир. — Когда убили молодого Павичевича, сербы разъярились. Я не смог бы сдержать их, так что позволил им поступить с местными по своему усмотрению, — Конрад пожал плечами, князь кивнул в ответ. — Как ваше плечо? — Нормально — всего лишь вывих и заражение. Выковыривать пулю ножом было плохой идеей, но мне требовалась функционирующая рука, чтобы казнить предателей… Меня выпишут отсюда дней через пять. — Поэтому на это время вас заменит Совет. Конрад взглянул на старика, пытаясь понять его намерения. — Де Лили, де Мушель, Гунтерсон и Бедлем возглавляли изменников, мой Грифон. Мы должны и дальше действовать согласно Кодексу. — Нет, достаточно будет изгнания. — Если мы их просто вышлем, они снова устроят заговор или объединятся с нашими врагами. В этой ситуации нужно оперативное — и окончательное — решение. Вы доказали вашу ценность и проявили усердие в нашем общем деле, мой Грифон. Позвольте теперь Совету решить их судьбы. Конрад долго всматривался в лицо собеседника, зная, что если он сейчас уступит князю, Совет казнит врагов и их семьи — как это предписывает Кодекс Ордена. — Мария Августа замужем за де Лилем, — прошептал он. — Она может выбрать: следовать за своим мужем или отправиться в ссылку. Не думаю, что де Лили пощадили бы мою семью, сир, — с горечью сказал Лёвенштайн. — Моя жена поймет. — Наши финансовые потери ошеломляют, мой друг, — признался Конрад. — Мы с фон Кляйстом и другими проверили последние четыре года. Ассоциаты не будут в восторге. Вот на чем нам нужно сейчас сосредоточиться. — Два-три года плохих результатов — ничто по сравнению с тем, что вы смогли придумать, как направить помощь комтуров в нужное русло. Они — ваша сила. Вспомните, как они поступают с предателями, мой друг. Если вы ограничитесь изгнанием изменников, комтурами это будет воспринято, как проявление слабости с вашей стороны. Мне донесли, что они восхищены тем, как вы поступили с убийцами. Конрад взглянул сквозь пуленепробиваемое стекло на блестящую озерную гладь и вздохнул. — Температура из-за инфекции может ослабить мою способность руководить Орденом, поэтому я беру отпуск на неделю, Magnus Commendator. Я доверяю здравому суждению Совета и вашему, сэр. * * * 26 июля 1989 года — Всё ещё болит? — спросил давнишний друг Конрада, Фердинанд фон Кляйст, увидев, как тот поморщился от боли, когда встал из-за письменного стола и поднял тяжелую папку с документами. — Плечо? Да нет, не особо, — соврал Конрад, размышляя, не пора ли ему принять антибиотики. — Оно уже гораздо лучше. Видя упрямство друга, Фердинанд подавил вздох и снова вернулся к разложенным перед ним на столе отчетам. «Всё еще хуже, чем мы думали. Не представляю, что с этим делать. Как можно было ничего не замечать — всё происходило прямо у нас под носом!» — Разве тебе не нужно идти домой, Фердинанд? Гертруда, наверное, беспокоится, — тихо спросил Конрад, когда часы над камином в библиотеке пробили одиннадцать. — Да всё с ней нормально! — буркнул Фердинанд, перекладывая страницы, чтобы справиться с досадой. — Мальчишки у моей мамы. Конрад взглянул на кипы документов у Фердинанда на столе, и у него перед глазами вновь встала картина, как Роже говорит ему, что за неудавшимся бунтом стоят его отец и братья, а он сам ко всему этому не причастен. — Ты действительно думаешь, что я способен состряпать что-то подобное? — в ярости кричал Роже. — Ты же первый всем говоришь, что я — дурак! «Имел он отношение к заговору или нет? Всё это больше похоже на работу Паскаля или Жерома». — Я никогда не любил тебя! Ты заставил меня быть с тобой! «Шлюшка — вот что он такое! — в который раз подумал Конрад, снова садясь за стол, чтобы закопаться в бумагах. — Сожаления ничего не изменят. Мне нужно остановить этот хаос, пока он не поглотил всех нас». — Я до сих пор гадаю, кто подбросил мне эту информацию, — тихо сказал Фердинанд. — Узнать это почти нереально. — Это тот, кто предпочитает видеть на месте Грифона меня, а не других, — мрачно ответил Конрад. — Я подозреваю, что этот человек играет сразу на два фронта. — Кто-то из тех, кто связан с заговорщиками? А что, вполне возможно. — Другого объяснения нет. Я ожидаю, что он скоро попросит нас о помиловании. — И что потом? — Посмотрим. Я ведь отчасти обязан ему. Снаружи раздался резкий звук тормозящего автомобиля, а затем крики. Фердинанд вскочил, а Конрад быстро достал пистолет из верхнего ящика стола. * * * Из окна Конраду было видно, как трое его охранников грубо подталкивают в спину мужчину лет сорока, заставляя его идти вперед. Герцог напряг глаза, пытаясь разглядеть его лицо, но в этот момент вся компания свернула за угол замка, видимо, направляясь во внутренний двор. — Похоже, у нас сегодня вечером гость, — усмехнулся Фердинанд. — Отлично — меньше хлопот. — Что ты имеешь в виду? — озадаченно спросил Конрад. — Это Жером де Лиль. Я хорошо его знаю. Славно, что он решил к нам заглянуть. — Приведи его сюда, пока ребята не взяли правосудие в свои руки, — распорядился Конрад, и Фердинанд удивленно уставился на него. — Возможно, он скажет нам что-нибудь полезное. — Оставь его сербам. — Нет, они до сих пор не успокоились. Иди же, Фердинанд. Мертвый, де Лиль бесполезен. Недовольно бурча, Фердинанд вышел из библиотеки, чтобы перехватить охрану, пока они не разобрались со средним сыном старого виконта по собственному разумению. «Такой же неприятный, как и его отец. Хорошо, что от него остался лишь пепел», — подумал Фердинанд, проходя длинным коридором, и проигнорировал идущего навстречу Фридриха, готового остановить новую «дикость», которую задумали его ученики. Двое сербов уже избивали де Лиля, и Фердинанду пришлось повысить голос — спасибо шести годам в армии — чтобы его услышали, а тем более, послушались. — Довольно! Герцог желает поговорить с этим человеком, — сказал он и нервно сглотнул, когда охранники посмотрели на него побелевшими от ненависти глазами. — Чего вы ждете?! Отведите его в библиотеку, — взяв себя в руки, приказал Фердинанд. — Он — де Лиль! — прорычал один из них и снова ударил Жерома в живот. — Хватит, я сказал! Герцогу это не понравится, Антонович! — крикнул Фердинанд, и сербы наконец прекратили избиение. * * * Одним грубым толчком Антонович впихнул Жерома в библиотеку, где за письменным столом сидел Конрад. Жером с независимым видом вздернул подбородок и надменно взглянул на него. — Всё как обычно — манеры никогда не были сильной стороной Линторффов, — с усмешкой сказал он, выходя на середину комнаты. — Да нет, — отвечал Конрад, глядя, как Фердинанд обходит комнату по кругу, чтобы встать рядом с ним, словно телохранитель; он напрягся и был готов в любую секунду прыгнуть на де Лиля и прикончить его прямо здесь. — Я ожидал от вас большей изощренности — что вы сначала зададите вопросы, а потом уж задушите врага. Немного неудобно отвечать, когда у тебя на шее удавка. — Мои люди всего лишь исполняют приказы Совета. — Да, мои погибшие племянницы и племянник понимают вашу позицию, — холодно сказал Жером. — Вы хотя бы убили их перед тем, как сжечь? Конраду стало стыдно, но он сумел не показать этого. «Так было нужно», — напомнил он себе. — Мне сказали, что детей казнили безболезненно. Они даже не проснулись, — признался он, и Жером медленно закрыл глаза. — Но к взрослым такого снисхождения не проявили, — быстро добавил Конрад, смутившись того, что допустил слабость на глазах у врага. — Я пришел говорить в интересах моего брата, — заявил Жером. Фердинанд поразился его наглости. — Вы все приговорены. — Мы играли и проиграли. Я не собираюсь это обсуждать, — высокомерно сказал Жером. — Но вы должны меня выслушать до того, как убьете. — Я слушаю. — Я здесь, чтобы предложить свою жизнь и свое состояние в обмен на жизни моего сына и моего брата. Они не имеют никакого отношения к тому, что произошло. Заговор продумали и осуществили мой отец, мой брат Паскаль и я. — Ничего нового вы мне не сказали, и я намерен поступить с вами и вашим родом строго в соответствии с Кодексом. — Мой герцог, вам прекрасно известно, что вы никогда больше не найдете никого, подобного моему брату. Ваша душа умерла, и вы никогда не вернете ее. Но я могу дать вам то, что вы больше всего хотите, в обмен на жизни моего сына и брата и мою собственную смерть. — У вас ничего не осталось. Уходите, де Лиль. Ваш род исчезнет — так решил Совет, — с бесконечным презрением сказал Конрад. — Вы до сих пор любите Роже, а он ни во что вас не ставит. Я не прав? — колко сказал Жером, чтобы привлечь его внимание. — Что, если я предложу вам шанс обрести кого-то, похожего на него, но с добрым и ласковым характером? Кого-то с лицом моего брата, но без его недостатков. — Кого? — быстро спросил Конрад, пока учуявший опасность Фердинанд не успел среагировать и прикончить де Лиля. — Моего собственного сына, Гунтрама. Внешне он — копия Роже. Убедитесь сами, — Жером вынул из кармана конверт с фотографиями и отдал его Конраду. Герцог медленно открыл его и достал несколько снимков, черно-белых и цветных. Выложив их в ровный ряд на столе, он принялся очень внимательно их рассматривать. На одной из фотографий, искренне улыбаясь в камеру, сидел светловолосый мальчик с потрепанным медвежонком в руках, и Конрад вспомнил ребенка, которого держал на руках много лет назад. «Забавно, улыбка у него всё такая же…» — Сходство заметное, де Лиль, но почему вы думаете, что мальчик примет меня? Или вы отдаете мне своего сына, чтобы бы я мог насиловать его в обмен на вашу жизнь? У вашей семьи никогда не было ничего святого, — сказал Конрад, убирая руки со стола; предложенная де Лилем сделка вызывала у него отвращение. — Вы его не тронете. Вы благородный человек, несмотря на ваше положение. Я не могу гарантировать, что вы понравитесь Гунтраму. Этот риск вам придется взять на себя. — Убирайтесь. Как именно мои люди убьют вас — их забота. Надеюсь, что медленно. — Если вы не примете предложение, ассоциаты уничтожат моего ребенка. Я принимаю свою судьбу и предлагаю во искупление свою жизнь, но мой сын всегда жил вдали от нас, с самого рождения. Он никогда не встречался ни с кем из де Лилей. Он не испорчен, в отличие от нас. Его мать была хорошим человеком, она — наполовину немка. Вы хотите иметь на своей совести еще одну смерть ребенка? Вспышка сомнения мелькнула в глазах Конрада, он снова вспомнил малыша. «Нет, это безумие, но я не могу убить ребенка, даже если его родственники заслужили свою участь». — Вам стоило подумать о нем прежде, чем восставать против своего Грифона, — отвечал Конрад, ему хотелось прогнать Жерома прочь, но он пока не мог его отпустить. — Гунтрам — очень милый мальчик, — сказал де Лиль, уловив сомнения собеседника. — Он никогда не ссорится с друзьями в школе и проводит целые дни за рисованием. Возможно, он станет неплохим художником. Он умен, восприимчив и привязывается к любому, кто уделит ему хотя бы немного внимания. Возможно, он может быть слегка упрямым, когда решит, что должен поступить только так и не иначе, но это неплохо для вас, мой герцог. Вам нужен кто-то, кто будет мягко уравновешивать вашу потребность доминирования. Еще, в отличие от моего брата, Гунтрам очень застенчив. Я практически вырастил Роже и могу вас заверить, что их сходство чисто внешнее. — Убирайся, де Лиль, иначе я выпущу одну пулю в твою голову, а вторую — в голову твоего отродья! — заорал Фердинанд, испугавшись, что слова де Лиля возымеют действие на Конрада, учитывая его психическое состояние. — Тихо, Фердинанд! — прикрикнул на него Конрад, махнув рукой Жерому, чтобы тот сел. — Расскажите мне еще про вашего мальчика, де Лиль. Подчинившись Конраду, Жером сел напротив него и, выбрав одну фотографию, на которой его сын был одет в школьную форму, положил ее прямо перед Конрадом. — Он пошел в свою мать. Сесиль была очень мягкой женщиной, с огромным запасом терпения, и совершенно невинной. Для нее было невозможно кого-нибудь обидеть. Я боюсь, что мягкий характер принесет Гунтраму в будущем много боли. Он чем-то напоминает мне моего кузена, Герхарда Гуттенберга Заксена. Через десять лет вы могли бы получить то, что потеряли сейчас, но в этот раз без вмешательства моей семьи. Гунтрам ничего не знает ни об Ордене, ни о нашем роде. Я привозил его в Европу всего один раз, крестить — тогда вы и видели его — и в тот же день отвез Гунтрама к теткам жены, а оттуда — назад, в Нью-Йорк. Никто, кроме нас, не знает о ваших отношениях с Роже. Мой сын на двадцать пять лет моложе вас. Вам будет легче управлять им, чем моим братом. — Я должен посмотреть на мальчика прежде, чем приму решение, — сказал Конрад, и Жером подавил вздох облегчения — его предложение, похоже, приняли. — Нет. Я не скажу, где он, пока вы не поклянетесь, что не тронете ни единого волоска на его голове. — Я мог бы очень быстро выяснить это сам, де Лиль. — Может, да, а, может, и нет, мой герцог. Я хочу, чтобы вы поклялись, что защитите его от мести Ордена и будете уважать его решение, если он не примет вас. Ведь Его Светлость уже знает, каково это — состоять в навязанных отношениях, и я уверен, предпочтет, чтобы Гунтрам любил его по собственной воле. Вы также поклянетесь не трогать его, пока ему не исполнится восемнадцать. — Конрад! — рассерженно крикнул Фердинанд. — Оставь нас, друг мой, — холодно сказал герцог, и Фердинанд изумленно уставился на него. — Сейчас, пожалуйста, — добавил Конрад тоном, не оставляющим простора для дискуссий. Вне себя от злости, Фердинанд поднялся из кресла и, бросив разъяренный взгляд на бесстрастного де Лиля, рявкнул Конраду: — Ладно. Если понадоблюсь — я снаружи. Подождав, пока его друг закроет за собой дверь, Конрад устремил взгляд на своего врага, пытаясь определить, насколько искренни его намерения. — Так у меня есть ваше обещание, что вы покинете наш мир? — спросил он, выбрав расплывчатую формулировку. «Наш мир» мог означать как «эту жизнь», так и «Орден» или «наш круг». Конрад устал от такого количества бесполезных смертей. Сейчас он хотел сосредоточиться на восстановлении разрушенного и укреплении своей власти. — У вас есть моя жизнь, как доказательство моих намерений. — Если я заберу ее, то, в соответствии с Кодексом, я буду обязан заботиться о вашем сыне. — Мне нужен всего лишь месяц, чтобы привести дела в порядок и сделать необходимые приготовления для его будущего. Он живет далеко, в закрытой школе. Моя смерть могла бы быть очень показательной — как свидетельство того, что я подчинился вашей воле и принял свою судьбу. Она могла бы ослабить внутреннее напряжение в Ордене. — Смертей вашего отца и старшего брата достаточно, чтобы остановить измену. Вы прекрасно знаете, что наследственная вражда между нашими домами не имеет отношения к моему правлению. — Имя моего сына — Гунтрам, я назвал его в честь короля из династии Меровингов, от которого мы ведем свой род. Именно мы — те, кто должны управлять, а не вы. Мы — истинные наследники Христа. — Это — легенда, — фыркнул Конрад. — Евангелие от Филиппа утверждает иное (2). — Это апокрифический текст. Церковь его не признаёт, — усмехнулся Конрад. — Да неужели? — Именно так. — Тогда почему люди последовали за моим отцом? Из-за денег? Вы заработали для нас столько денег, сколько никогда не удавалось вашему отцу. Люди встали на нашу сторону из-за того, кто мы есть. — Да, а все римские императоры вели свой род от Энея... Как жаль, что это всего лишь чудесная поэма Вергилия, — сухо возразил Конрад. — Линторффы подняли Орден из пепла Тридцатилетней войны, но я не помню, чтобы хотя бы один де Лиль упоминался в наших ранних документах. Вы ничем не можете обосновать ваши притязания. — Мы были среди первых братьев Ордена Храма (т.е. тамплиеров — прим. пер.) и Приората Сиона, — сказал Жером. — По сравнению с нами вы всего лишь начинающие в нашей борьбе против Зла. — Только Господь может решать это, и Он вынес вам приговор. Вы прокляты из-за вашей гордыни. Вы предали меня, но Он охранил меня и послал человека, который разоблачил вероломный умысел вашего рода. — Возможно, этот человек считал, что правление заговорщиков было бы в сто крат хуже вашего, — тихо сказал Жером, и Конрад взглянул на него — кусочки головоломки наконец встали на свои места. — Время покажет. — Время, которого у вас не осталось, — мягко заметил Конрад. В голове у него роились мысли. «Выходит, он на самом деле выдал Фердинанду заговор. Теперь все обретает смысл. Он — тот, кто придумал большинство ловушек, и никто из наших не подозревал об их существовании, пока не стало слишком поздно. Но почему он предал собственную кровь?» — Верно. — Чего вы хотите на самом деле? — Жизнь моего брата. Пощадите его. — Нет. Я могу оставить в живых вашего сына, даже если он представляет потенциальную опасность для меня. Из благодарности человеку, который навел нас на след предателей, я мог бы пощадить вашего ребенка и даже взять его под свою опеку, но Роже — участник заговора против меня. Я не могу отменить установленное ему наказание. — Вам прекрасно известно, что у моего брата никогда бы не хватило ни смелости, ни терпения все это осуществить. Он был всего лишь орудием в наших руках. — Но весьма эффективным. Нет, его помилование не обсуждается. — Мой Гунтрам за его жизнь. — Вы пытаетесь продать мне воздух — кажется, так говорят американцы, — усмехнулся Конрад. — Семилетний ребенок в обмен на оставление без внимания очевидной угрозы моему правлению? Еще раз — нет. — Гунтрам — последний из нас. На нем наш род заканчивается. Дочь Роже тут не имеет значения — мы до сих пор следуем Салическому закону (3). Воспитайте его так, как хотите. Он ничего обо всем этом не знает. Я отдам вам документы, которые доказывают наше происхождение, и больше никакая другая семья не бросит Линторффам вызов. Возьмите себе Гунтрама и установите преемственность, как пожелаете. На этом наши притязания закончатся, что успокоит вас и всех наших братьев. — Эти документы не принадлежат вам лично, они принадлежат вашим детям. Разве не так нас всех учили? — Я уверен, что вы не уничтожите их. Несмотря ни на что, вы понимаете их ценность. — Они навечно лягут в хранилище. — Навечно или до тех пор, пока Господь не решит снова явить их миру. Я принимаю это, как свою участь. — Где они? — В портфеле, который ваши люди у меня отобрали, и здесь, — Жером вынул из внутреннего кармана деревянную коробочку и, открыв ее, достал глиняную табличку, написанную на арамейском. — Я не владею этим языком, — сказал Конрад, с благоговением беря ее из рук Жерома. — Ваш наставник владеет. Я не лгу. Вы знаете, что тут сказано. «Иосиф, сын Мириам», — пробормотал Конрад, очарованный простотой реликвии. — А другая вещь? — Это тайна, которую я унесу в могилу. Только де Лили вправе касаться ее — пока Господь не изберет кого-либо другого заботиться о Его чаше. — Он оставил ее всему человечеству, — горячо возразил Конрад. — Она не принадлежит вашей семье или вашим потомком — она принадлежит всем верующим в Него людям. — Тогда Он сам откроет место хранения человеку, которого изберет. Она вернулась в то место, где была спрятана раньше. Есть много подсказок, ведущих туда, но только тот, кто обладает истинным зрением, найдет ее. Помолчав, Конрад медленно сказал: — В каком-то смысле я с вами согласен, де Лиль. Такая реликвия слишком могущественна и священна, чтобы о ней заботился какой-либо человек. Не думаю, что кто-то из нас готов взять на себя честь и ответственность хранить ее. Она хорошо защищена? — Да. Ни один еретик не прикоснется к ней, — заверил его Жером. — Мой род не справился с обстоятельствами, и, возможно, за это мы и были наказаны, — наконец признал он. — Придет новая кровь, неиспорченная, в отличие от нашей, мой Грифон. — Наступили отчаянные времена, и я был вынужден принять отчаянные меры, собрать все ресурсы, чтобы защитить нашу Церковь. Я никогда не хотел давать так много власти комтурам, но мы практически загнаны в угол противниками Католической Церкви. — Те люди, которые прибегают к услугам комтуров, уже свернули с наших путей, и пусть они спасаются сами. Мы можем только указать им путь, но если они не хотят слушать или следовать ему, мы ничего сделать не можем, — осторожно сказал Жером. «У него с головой еще хуже, чем мы думали. Неужели он действительно во все это верит? Он действительно думает, что это Иисус сохранил ему жизнь? Мы? Прямые потомки Марии Магдалины? Он совершенно безумен, а никто даже не догадывается об этом». — Я всегда верил, что можно создать более справедливую систему, но она никому не нужна, — вслух сказал Жером. — Мы больше не ощущаем себя братьями. Ничто из того, чему нас учил Иисус, не было по-настоящему понято, — Жером тщательно подбирал слова, надеясь подстроить свою речь под образ мышления Линторффа. «У него явно бредовое расстройство, и пусть, — если только это сохранит жизнь Гунтраму». Ничего не ответив, Конрад долго размышлял, принимая решение. В итоге он сказал: — Оно вернулось в Монсегюр? (4) — В Монсегюр, мой Грифон, — уверенно ответил Жером. — Фердинанд! — крикнул Конрад. — Нам нужен свидетель. Фердинанд ворвался в комнату, бледный, но все еще злой на своего друга. Конрад поднялся из кресла и протянул правую руку Жерому. — Я принимаю ваше предложение. Настоящим я отпускаю вашему роду все обиды, причиненные Ордену. Ваш сын в обмен на жизнь Роже. Я даю вам своё слово, Господь мне свидетель, что буду защищать вашего сына, и если через десять лет он станет моим, я назову его своим Консортом, — сказал Конрад, решив не посвящать Фердинанда в часть их сделки. — Я принимаю вашу клятву. Дай вам Господь силы и ясности мысли исполнить ее, — ответил Жером и склонил голову. — Вы — наш истинный Грифон, поставленный Богом. — Где живет мальчик? — На нейтральной территории. В Аргентине. У меня есть письмо для Гунтрама. Не могли бы вы отдать его ему только в том случае, если он узнает о Роже и о вас? Оно не запечатано и лежит вместе с другими документами в портфеле. — Я отдам его, если сочту подходящим. У вас есть месяц на то, чтобы выполнить вашу часть сделки. В противном случае я отдам Роже моим людям в качестве компенсации за наших погибших. — До свидания, мой герцог. Увидимся в аду — ведь ни один из нас не смог исполнить свой долг перед нашим Господом, — сказал Жером. — Я все еще верю в людей, — отвечал Конрад. — Мы оба обречены, но Господь укажет пути другим. Идите с миром. Фердинанд неверяще смотрел, как Жером опускается на колени перед Конрадом и целует ему руку, потом быстро встает и что-то шепчет ему на ухо, а Конрад кивает. — Мы все еще в состоянии войны, мой Грифон, — уже стоя у двери, сказал Жером. — Мы просто заключили сделку. Кровь моей семьи еще не отомщена. Это всего лишь способ спасти жизнь моего сына от ваших людей. — Бог решит, кто из нас победил, — мрачно сказал Конрад, сочтя слова де Лиля всего лишь издевкой — такой, каких он немало слышал от Роже, похожей на одну из последних напыщенных речей старого виконта. — Ступайте с миром. У вас есть месяц, чтобы исполнить обещание, иначе я забуду о своем долге по отношению к вашему ребенку. Как только Жером переступил через порог, один из сербов схватил его за локоть, но один взгляд Конрада заставил его отпустить руку де Лиля. — Проследи за тем, чтобы он покинул дом целым и невредимым, — невозмутимо сказал герцог и снова уселся за стол, погрузившись в свои мысли. Фердинанд громко фыркнул, не веря, что де Лиль сумел одурачить Конрада издевательской демонстрацией подчинения, но Конрад не отреагировал. — Я надеюсь, ты сделал это просто для того, чтобы выяснить, где сейчас мелкий слизняк, чтобы Младик мог о нем позаботиться, — сурово сказал Фердинанд, борясь с желанием придушить своего друга, который был слишком занят рассматриванием куска старой глины. — Нет. Я сделал это, чтобы защитить мальчика. Убийство семилетнего ребенка не решит наших проблем. Старая гвардия слишком косна и без толку тратит ресурсы. Никто не должен трогать мальчика. Что касается Роже, Младик может не стесняться, когда найдет его. Я хочу посмотреть, выполнит ли этот де Лиль свою клятву. Если да, то, возможно, мальчик пригодится в будущем. — Ты ненормальный! — Почему? Если он внешне похож на своего дядю, но иной по характеру, он может стать для меня хорошим компаньоном. Ты говорил много раз, что Жером не такой, как его братья. Я теперь это вижу. Никто, кроме тебя, Фридриха и Лёвенштайна, не знает про нас с Роже. — И? — бросил Фердинанд, не веря своим ушам. — Если он мне понравится, я могу оставить его себе. — Конрад, тебе нужно серьезно подумать о том, чтобы обратиться к психиатру. Конрад громко рассмеялся. — Фердинанд, ты такой серьезный, что невозможно удержаться и не пошутить над тобой, — заржал Конрад, снимая напряжение, накопившееся в комнате. — Нет, ну в самом деле, дружище, неужели ты подумал, что я буду сидеть и ждать десять лет, чтобы получить нового любовника, который один в один похож на ту змею, которую мне хочется раздавить? Я учусь на ошибках. Никогда больше любовник не встанет между мною и моим долгом перед Орденом. — На минуту я подумал, что ты это всё серьезно, — с огромным облегчением выдохнул Фердинанд, посмеиваясь над своей глупостью. — Мне нет дела до этого мальчика. Хватит с меня де Лилей с их манией величия. Роже отлично трахался, и я любил его, но это закончилось. Сейчас мне надо заботиться об Ордене. А любовь приносит лишь хаос и горе. — Что он тебе сказал? — Где находится Монсегюр, — ответил Конрад, закрывая деревянную коробочку и подходя к сейфу, спрятанному за книгами. «Надо завтра переложить всё это в хранилище». — Монсегюр? — озадаченно переспросил Фердинанд. — Это же легенда! — фыркнул он. — Возможно, мой друг, возможно. — Ты же не серьезно. — Знаешь, в чем главная проблема нашего времени? В неверии. Оно повсюду, даже внутри Церкви. * * * Фридрих со скептицизмом разглядывал разложенные на столе документы. — Хорошая сказка, Конрад, — сказал он, невольно назвав герцога по имени. — Думаешь, это мистификация? — Я не историк и не филолог. То, что здесь написано, опровергает все, что мы знаем и во что верим. — Что если… — начал Конрад, но был прерван. — Если что? — рявкнул Фридрих тоном, который Конрад никогда прежде у него не слышал. — Ты смеешь отрицать божественную природу Христа, мальчик?! — Нет, конечно, нет! Возможно, все это мистификация, устроенная, чтобы оправдать притязания де Лилей. Они — не первые, кто утверждает, что их предки знатнее, чем на самом деле, — небрежно сказал Конрад, пытаясь скрыть сомнения, страх и неуверенность. «Я поклялся защищать Церковь, а это все идет в разрез с тем, во что мы верим», — сказал он себе в сотый раз с тех пор, как увидел кусочек глины. «Реликвия должна быть исследована на аутентичность, но даже если она окажется подлинной, в те времена жили сотни людей с именем Josebah (Иосиф)(5). Господь укажет мне правильный путь, как делал это всегда». — Тогда тут больше не о чем говорить. Когда, вернее, если — если подлинность этих документов будет доказана, их надо спрятать и забыть эту историю. Как сказал тебе де Лиль, это — твоя возможность установить наследование по своему желанию. За последние две сотни лет среди французов обязательно находился кто-нибудь, кто заявлял, что его род — истинные потомки Господа, оспаривая наше правление. — Что, если все это правда, и мы идем против Его воли? — Конрад, ну в самом деле! В том маловероятном случае, если бы их претензии были обоснованы, неужели ты думаешь, что Иисус Христос отвернулся бы от собственных детей ради тебя? Я никогда не видел ни в ком из де Лилей ни одного качества, достойного Его имени. Все они невероятно жадные и эгоистичные. Они — не единственная семья, которая притязает быть чем-то большим, чем на самом деле является. Подумать только, Меровинги! — Фридрих презрительно выплюнул последнее слово. — Я никак не могу перестать думать, что Бог защитил меня в этом аду, — пробормотал Конрад, презирая смятение, что терзало его сердце. — Тогда возблагодари Его, а это всё спрячь подальше. Виконт де Мариньяк долго был камушком в ботинке твоего отца. Но теперь все это закончилось. Они ушли навсегда. — А что насчет ребенка? — Я не стану говорить тебе, что делать. Ты должен сам решить. — Должен ли я его усыновить? Его отец назначил меня его законным опекуном. — А ты готов к этому? — тихо спросил Фридрих, и его ученик опустил глаза. Конрад долго раздумывал, лицо ребенка опять встало у него перед глазами. Он вспомнил свое нерадостное детство, и душу снова охватила печаль. — Нет. Я не готов брать на себя ответственность за другого человека, потому что даже за себя не отвечаю. Что за жизнь могу я ему предложить? Я думал, что люблю кого-то, но это был самообман. Жизнь этого мальчика под моей опекой будет не лучше моей собственной жизни. Я не знаю, что такое на самом деле любовь. И чем дальше, тем я больше убеждаюсь, что так никогда и не узнаю. — Любить — значит жертвовать собой, Конрад, — сказал Фридрих, с сочувствием глядя на Конрада. Того юного идеалиста, которого Фридрих знал, больше не существовало. — Я пожертвовал столь многим, что у меня больше не осталось радости, которую можно дарить другим, — признался Конрад и погрузился в мрачное молчание. Не выдержав напряжения, Фридрих вернулся к практическому вопросу. — Этот мальчик еще и Гуттенберг Заксен. Возможно, тебе стоит предложить финансовую поддержку его родственникам, если они решат о нем заботиться, — сказал он, чтобы попытаться отвлечь своего подопечного от надвигающейся депрессии. «Он совсем как его отец — несет огромный груз на своих плечах, но не знает, как ему разделить свое бремя. Оба они считали, что их печали — заслуженное наказание за их слабое правление. На самом деле, они просто хотели чувствовать себя любимыми». — Да, именно так я и сделаю, — пробормотал Конрад, поднимаясь со стула. — Извини, пожалуйста. Есть еще дела, которые требуют моего внимания, — сказал он и вышел из комнаты с гордо поднятой головой — как его всегда учили. Примечания переводчика (1) В 1989 году с территории ГДР начали выводить «Группу советских войск» в Германии и закончили в 1994 году, когда ГДР уже объединилась с ФРГ. В начале девяностых в странах бывшего «социалистического лагеря» шел процесс реституции — возврата бывшим владельцам (или их наследникам) собственности, когда-то национализированной государством. (2) Евангелие от Филиппа — одно из апокрифических (не признаваемых Церковью) текстов, названное по имени апостола Филиппа (из-за его упоминания в нем). Датируется III веком. В нем упоминается особое отношение Иисуса к Марии Магдалине. (3) Салический закон («Салическая правда»), VI век — законы древнего франкского государства (на территории современных Франции и Германии). Хотя после распада Франкского государства Салическая правда утратила своё значение, закреплённое в ней правило об отстранении женщин от наследования недвижимости сыграло важную роль в разрешении французских династических кризисов XIV века, став юридическим обоснованием салической системы престолонаследия (Википедия). (4) Монсегюр — крепость катаров во Франции, недалеко от Тулузы. Во время ее осады крестоносцами в ХIII веке катары якобы что-то тайно вынесли из крепости, чтобы перепрятать, и существует легенда, что это был Святой Грааль. (5) Иосиф «Сладчайший» — якобы сын Иисуса Христа, непорочно зачатый от него Марией Магдалиной. Упоминается в апокрифических текстах.