О доброте и сострадании жаб и лягушек

28 октября 2000 года Буэнос-Айрес Люди, работающие на Константина Репина, хорошо знали, что громко захлопнутая папка — плохой знак. — Босс, возможно, следующий объект будет поинтереснее, — успокаивающим голосом сказал его помощник, Иван Обломов. — Семьдесят второй или семьдесят третий по счету? — поинтересовался Константин едким тоном, который обычно не сулил ничего хорошего его подчиненным. — Пустая трата времени! — Босс, всё не так безнадежно. Ты же просмотрел всего несколько фотографий, — попытался исправить ситуацию Иван. — Я помогу с остальными папками. — Это самое меньшее, что вы можете сделать, господин Романов, — угрожающе прорычал Константин. — Ох! Не можешь же ты до сих пор расстраиваться из-за нашей уловки, босс! Это только для пользы дела! Представь, что тебе пришлось бы иметь дело с теми вульгарными людьми. — Я — твой секретарь? Твой секретарь?! — сердито прошипел Константин. — Я сказал: «персональный ассистент», босс. Персональный ассистент круче, чем секретарь. — Иван Иванович, я смотрю, тебе нравится играть с огнем. — Зато наша маленькая рокировка избавит тебя от скучного вечера в компании облезлых обезьян-сенаторов. Я слышал, они собираются привезти с собой девочек, — фыркнул Обломов. — Очень типично, тебе не кажется? Притащат какую-нибудь шлюшку, чтобы шпионила за нами. — Старейший трюк в истории человечества, — ухмыльнулся Константин, немного успокаиваясь. — Но ты прав: меньше всего в этой жизни мне хочется проводить вечер с безмозглой бимбо, строящей из себя светскую львицу. Сразу вспоминается Ольга. — Ольга не бимбо, Константин. Помни это, иначе однажды ночью она перережет тебе горло, — жестко сказал Обломов, резко оставив шутливый тон. — Знаю, мой друг, но вся ситуация в целом просто раздражает, — сбавил обороты Константин. — По утрам бесполезные встречи и тупые арт-дилеры. Потом бесконечные фотографии домов, и ничего интересного не попадается. Обломов поднялся из вместительного кожаного кресла: — Думаю, тебе не помешает кофе, а мне — небольшая разминка. — Позови эту девицу. Бросила нас здесь, пусть хоть кофе принесет, — проворчал Константин. — Ты вызверился на риэлтора, босс, и ей пришлось спасаться бегством, — ухмыльнулся Обломов. Константин раздраженно открыл папку. — «Кристис» должны подбирать себе более квалифицированный персонал. Когда вернусь в Лондон, обязательно пожалуюсь Петерсу, — ворчливо сказал он. Иван мягко усмехнулся. * * * Юную секретаршу словно ветром сдуло, как только Обломов попросил у нее кофе. «Чем богаче клиент, тем они расторопнее», — подумал он, оглядывая недавно отстроенный офис аргентинского филиала «Кристис», расположившегося на маленькой улочке в одном из самых элегантных районов города, всего в нескольких кварталах от новой квартиры Константина в «Кавана-билдинг». В помещении все еще пахло свежей краской, и Иван чувствовал слабый запах клея, исходящий от темно-синего ковра. «Боссу не стоило бы так капризничать. Офис открылся меньше недели назад. Чудо, что они вообще смогли что-то нам показать. Надо было обратиться в риэлтерское агентство, рекомендованное Захаровым. А всё Константин с его проклятой страстью приобретать «предметы искусства»! Обломов стоял посередине коридора, не желая пока возвращаться в переговорную, обшитую деревянными панелями, с кожаными креслами в стиле Регентства и стеклянно-металлическим столом, который уместнее бы смотрелся в более современной комнате. «Возможно, стол поставили в последний момент специально для нас: они не ожидали, что им в дверь позвонит русский миллиардер. Константину надо было заранее предупредить Петерса. Чтобы вывести босса из себя, достаточно и выбивающегося из общего стиля стола. Слишком уж он чувствителен к таким вещам». Чтобы размять затекшую спину, Иван со скучающим видом прошелся по коридору и в открытую дверь увидел молодую светловолосую женщину, что-то писавшую за столом. «Симпатичная, но приключений не ищет», — заключил он после беглого осмотра и пожал плечами, собираясь уйти, но замер, когда взгляд его упал на небольшую акварель, висящую на стене у женщины над головой. Обломов зачарованно смотрел на незамысловатый пейзаж, изображавший бескрайнюю равнину с низким небом над ней. — Похоже на Левитана, — пробормотал он по-русски. — Простите? — спросила блондинка по-английски. — О, прошу прощения за беспокойство, мадам. Я залюбовался рисунком. Меня зовут Иван Романов. — Приятно познакомиться. Я — Лусиана Долленберг. Вы, должно быть, ищете мистера Унсуэ, сэр? — вежливо сказала она, пожимая его большую ладонь. — Кого? Нет. Я здесь встречаюсь с миссис Альенде по поводу покупки недвижимости, — сказал он и показал на картину. — Вон тот пейзаж, как он называется? — Извините? — озадаченно переспросила Лусиана. — Это картина из Третьяковской галереи; она была в моих школьных учебниках. Как же она называется… — нахмурился Иван, пытаясь вспомнить. — Секундочку, я позову своего секретаря. Он разбирается в таких вещах. * * * — Мне нужна твоя помощь, — заявил Обломов Константину. — Прямо сейчас! — Что на этот раз? — раздраженно фыркнул тот. — Я хочу купить картину, и мне нужно твое мнение, чтобы они меня не нагрели. — Ты хочешь купить картину? — пораженно спросил Константин. — У тебя температура, Иван? — Ха-ха-ха. Как смешно, — проворчал Обломов, и Константин поднял бровь. — Пойдем, я хочу ее купить: она похожа на ту, что мне нравится! — У тебя есть любимая картина? Мы двадцать лет вместе, и ты только сейчас мне об этом говоришь? — Как дорого она может стоить? — Зависит от того, какая картина, — ухмыльнулся Константин. — «Владимирка». Да, точно. Так она называется. — Копия, конечно. И наверняка дрянная. Подожди, вернешься домой и закажешь хорошему художнику. — Да нет же! Даже я знаю, что оригинал висит в музее. Сколько взял с тебя тот человек? — Исаак Левитан? Ну, даже не знаю, сколько он взял бы сейчас. Он умер задолго до революции, — насмешливо сказал Константин. — Сколько ты заплатил за его картину у «Кристис»? – нетерпеливо вздохнул Иван. — Иван, это не Левитан, и я сильно сомневаюсь, что Аргентина способна произвести что-то хоть отдаленно похожее на него. Того, что я видел сегодня утром, было достаточно, чтобы в этом убедиться. — Сколько? — Цены варьируются от десяти тысяч фунтов до полутора миллионов. — Так много? — шокировано спросил Иван. — Это была очень большая картина, — саркастически сказал Константин. — Ладно, — пробормотал Обломов и безжалостно потащил Константина из переговорной. — Тебе наверняка дó смерти надоело здесь сидеть, — рявкнул он в качестве извинения, когда Константин сердито посмотрел на него, разозленный такой бесцеремонностью. — Скоро я возненавижу это место еще больше, — ответил Константин, подумав, что ему предстоит пытка — смотреть на жалкие потуги плохого художника скопировать шедевр. * * * Лусиана была ошарашена внезапным вторжением в кабинет, который делила с другими сотрудниками, двух высоких мужчин, которые принялись разглядывать картину ее мужа, жарко споря на своем языке. «Не то чтобы она такая уж ценная». — Так что? Хороша она или нет? — спросил Иван Константина, пока тот безмолвно глазел на пейзаж. — Она фантастическая, — ответил Репин по-русски. — Но это не Левитан. Но та же способность придавать пейзажу психологическую интерпретацию. Автор — зрелый художник, с классической техникой, но у него свежий взгляд, и он умеет добиться контакта со зрителем. — Мне она тоже нравится. Думаю, этот пейзаж будет хорошо смотреться в моем кабинете, — гордо сказал Иван, довольный тем, что друг не стал осмеивать его вкус. «Я же не виноват, что не знал, что тех девушек написал Дега. Просто они мне понравились!» — Пожалуйста, позволь мне ее купить, — вдруг сказал Константин. — Чтобы ты свалил ее в кучу с работами твоих стипендиатов, что тысячами пылятся в твоем фонде?! Ни за что. Я знаю подходящее для нее место! — Иван, ты же не интересуешься искусством. — Я первый ее увидел. И точка, босс. Спроси, может, у нее еще есть. — Это тебе не апельсины в супермаркете, на деревьях они не растут, — сухо ответил Константин. — Это творчество, и художникам требуется вдохновение, чтобы написать картину. — Извините, мисс. Сколько вы хотите за картину? — спросил Обломов по-английски. — Я бы хотел ее купить. Лусиана совершенно непрофессионально вылупилась на него. — За эту? — она обернулась, чтобы посмотреть на висящую за спиной картину. — Да, за нее. — Она не продается. — Мы находимся в офисе «Кристис», и вы говорите, что не продаете картины? — выдал Обломов, и Константин подавил вздох: это прозвучало очень невежливо. — Она не продается. Ее нет в каталоге, — повторила Лусиана. — Мой друг готов подождать, пока она будет туда включена, — очень мягко сказал Константин. — Петерс позвонит нам, когда все будет улажено. — Мистер Петерс? — при упоминании имени одной из главных персон в лондонском офисе глаза Лусианы расширились. Ее начальник трепетал каждый раз, когда ему звонил ассистент мистера Петерса. — Да, он консультирует мистера Обломова, — небрежно сказал Иван, кивнув на Константина. — Боюсь, что тут возникло недопонимание, господа. Эта картина принадлежит не «Кристис», а моему мужу, — с запинкой сказала она. — Она не предназначается для продажи. — Значит, мне нужно уговорить вас? — спросил Обломов прежде, чем Константин успел его остановить. — Как насчет $ 5000? — Простите? — Лусиану чуть не хватил удар. — Автор даже не профессиональный художник! Я не могу ее вам продать! — Понимаю — должно быть, тяжело расстаться с такой красотой, мадам, — вежливо вмешался Константин. — Возможно, $7000 могли бы убедить вашего мужа? — Он не продаст ее. Она принадлежала его деду. — Да, я понимаю, это старая вещь. Времен натурализма(1), — сказал Константин. — Натурализма? Ну что вы! Она написана в 1996 или 1997 году, незадолго до кончины моего свекра. Художник нарисовал ее во время каникул в нашей усадьбе. — Он все еще жив? — удивился Константин. Вся эта ситуация казалась Лусиане абсурдной. — Он — школьник, учится с братом мужа. — Как насчет десяти тысяч? — настаивал Обломов. — Хватит, Иван, — сказал Константин по-русски. — Она морочит нам голову. — В вашей усадьбе? — переспросил Иван, не обращая внимания на сердитый взгляд друга. — Да, мой муж хочет ее продать и переехать в Лондон. — Я как раз ищу сельский дом, — сказал Обломов. — Мне бы хотелось взглянуть на ваш, если не возражаете. Здесь мне пока не показали ничего симпатичного. — Если вы заинтересованы, я могла бы поговорить с мужем. Возьмите мою визитку, договоримся о встрече. Наша усадьба удачно расположена, находится недалеко от города, и она прекрасно подойдет для реконструкции в люкс-отель или спа. Могу показать наши проекты, — широко улыбнулась Лусиана, и Константин почувствовал раздражение: его (его!) снова приняли за одного тех русских парвеню, и над ним потешается малообразованная девчонка. 3 ноября 2000 года — Что-то мы сегодня какие-то хмурые, нет? — усмехнулся Обломов: за весь обратный путь из сельской усадьбы, куда Иван затащил своего друга, Константин не произнес ни единого слова. — Брось, не так уж все было плохо! Мне нравятся мои девочки, и они обошлись дешевле, чем Дега. — Ага, — отозвался погруженный в свои мысли Константин. — Те пейзажики тоже довольно симпатичные, так что ты тоже не с пустыми руками, босс. — Определенно да. — Вот видишь, мы пришли к согласию. И я не такой уж плохой босс, — сказал Обломов с коварной улыбкой. — Я даже позволил тебе есть с тарелки, — усмехнулся он. — Мой прадед это оценил бы, Иван Иванович, — фыркнул Константин. — Встряхнись, босс. Я должен тащиться на проклятый прием, а ты останешься здесь и, возможно, найдешь себе маленькую компанию по вкусу, я же буду вынужден весь вечер давиться дешевым шампанским и терпеть людей, желающих очистить мой кошелек. — Ты всё-таки решил купить тот дом? — Нет, два миллиона — слишком дорого. Этот парень, Долленберг, ненормальный, если думает, что я заплачу ему такую сумму и еще буду держать весь персонал до пенсии. Пусть обращаются в «Армию спасения» или ищут работу! — У дома интересная концепция, — невозмутимо заметил Константин. — Действительно, интересно, почему никто не повесил архитектора на ближайшем дереве. И люди еще жалуются на нас, инженеров-строителей, проектирующих дома! У нас бы и то лучше вышло! — Да, разумеется. Обломов вздохнул: когда Константин неразговорчив, лучше оставить его в покое. «Сколько лет его знаю, и постоянно вижу в мрачном настроении, — Иван прошелся по комнате и сел за стол, посматривая на друга. — Не пойму я его… Зачем он так всё усложняет? Найди хорошего любовника и просто не обращай внимания, если видишь что-то, что тебе не нравится. Люди не совершенны, но он до сих пор тоскует по идеалу. Чего он хочет? Леонардо да Винчи и Леонардо ди Каприо в одном человеке? Так не бывает. Я говорил ему много раз, что надо довольствоваться тем, что у тебя есть, но он западает на любого смазливого помойного котенка, которому пришло в голову встряхнуть кисть с краской перед холстом. Он влюбляется, как идиот, идеализирует объект страсти и впадает в депрессию, когда из его побродяжки вдруг начинают выпрыгивать блохи». …Константин кипел от ярости. Эта нахалка, получившая диплом искусствоведа во второсортном университете из маленького французского городка, посмела оспаривать, и не единожды, его оценку этого художника. «Идиотка! Как будто я не способен отличить стоящую работу от плохой! Я оплачиваю обучение более чем двухсот пятидесяти художников в год, и она заявляет мне, что автор рисунков — какой-то сопливый старшеклассник! Это невозможно! В его манере нет ни следа неуверенности, и ни единого неверного мазка. Действительно, они слегка наивны, но это типично для XIX века. Нет, «наивность» не совсем то слово. Невинность. Есть в них что-то, чему я еще не нашел определение». Раскатистый смех Ивана отвлек его от размышлений. — Ты должен мне денег… и много! — еще громче засмеялся Обломов. — Эх, мы же не спорили! — сейчас же расстроился он. — Иван, я сейчас не в настроении. Я провел почти целый день в какой-то дыре, изображая твоего секретаря. Неужели ты не способен посмотреть свое собственное расписание в своем чертовом телефоне?! — Увы, и поэтому мне нужен секретарь, босс. Ты лучший из тех, что у меня когда-либо были, — усмехнулся Обломов. Константин бросил на него убийственный взгляд, и Иван прекратил смеяться. — Та женщина не соврала, босс, — сказал он уже серьезно и протянул другу желтую папку. — Что это? — По моему заказу накопали информацию об этом художнике. Я не разбираюсь в искусстве и не хочу, чтобы какая-нибудь хитрая дамочка обдурила меня. Кто знает, на что она способна. — Тебе не кажется, что это как-то уж слишком, Иван Иванович? — Происхождение рисунков меня не очень волнует, но она хотела продать мне дом по сумасшедшей цене. Если она обманула насчет художника — как ты считал — то с ней не стоило связываться. — И что? — скептически спросил Константин, не спеша забирать у него папку. Обломов снова рассмеялся: — Ему действительно восемнадцать! — Что?! — хрипло переспросил Константин. — Художнику — восемнадцать лет! Сопляк действительно учится в школе, и если ты не веришь, взгляни на иллюстрации, которые он делал для школьного журнала в прошлом году! Как по мне, это та же самая рука! Константин взял папку и хмуро открыл ее, расстроившись, что теперь даже Обломов взялся его дурачить. Единственный лист, больше похожий на биографию, не сказал ему почти ничего, пока он не увидел дату рождения. Он не удержался от удивленного возгласа. — Уже не так уверен в своих выводах, босс? — ухмыльнулся Иван. — Разве тот парень — Рафаэль? — не начал в пятнадцать? Художник из Сикстинской Капеллы? — Рафаэль был одаренным ребенком, но ты, должно быть, имеешь в виду Микеланджело. Он начал в мастерской братьев Гирландайо в возрасте двенадцати лет, а в восемнадцать уже работал для Лоренцо «Великолепного» (Лоренцо Медичи — прим. пер.) — Да, точно. Я бы заплатил за его работы, — Обломов пожал плечами, и Константин досадливо вздохнул. — Что? Я не разбрасываюсь деньгами, как ты! Художники должны рисовать красивые картины, если они хотят получить наши деньги! — Искусство — это переосмысление жизни. Оно не обязано быть красивым, — в сотый раз повторил Константин. — Что бы ты там ни говорил, Константин, но у меня есть минимальные требования к предметам искусства, за которые я плачу. То, что я сегодня купил, им отвечают. Возможно, я отдам их Татьяне. Она жаловалась, что я ей не дарю ничего красивого и посылаю Наталью покупать для нее драгоценности вместо того, чтобы сходить самому. Как будто бы у меня есть на это время! «Балерины» будут неплохо смотреться в ее новом кабинете в Париже. Она уже два месяца подбирает для него интерьер и сказала мне, что хочет что-нибудь «изящное и классическое». Если бы я обратился к арт-дилеру, вышло бы дороже. Константин раздраженно вздохнул, но предпочел прекратить споры и сконцентрироваться на отчете. Оказалось, что «зрелый художник» родился 19 октября 1982 года и сейчас заканчивает школу Святого Петра, одну из самых дорогих в стране. У него нет родственников, поскольку в отчете в качестве контактного лица значилось только имя юриста, который работал судьей по уголовным делам в провинциальном суде. «И больше никого вообще? Очень странно». Дальше шла скачанная из интернета копия школьного журнала, где имя мальчика значилось в качестве одного из двух иллюстраторов. Константин внимательно посмотрел на изображения: они действительно были сделаны той же рукой, что и рисунки, которые он купил после того, как Обломов приобрел приглянувшиеся ему работы. «Как это бесит! Я потратил всю жизнь на поиски настоящего гения, оплатил обучение тысячам художников, но гения нашел Иван, просто пойдя за кофе. Он самый удачливый человек во вселенной». Не говоря ни слова, Константин сел за стол и принялся тщательно сравнивать страницы школьного журнала с купленными рисунками. «Невероятно! Одна и та же рука»! «Но он же совсем еще щенок! Его реализм обманчиво прост, но за кажущейся простотой стоит умелая передача глубины пространства. Где он этому научился? Манера абсолютно классическая и, вместе с тем, новаторская. — Босс, тебе надо бросить своего теперешнего и взять себе этого, — ухмыльнулся Обломов, перелистывая брошенную Константином папку. — Он в точности такой, как ты любишь. — Кто? — Этот зайчик. Голубоглазый блондин, умеет рисовать, хорошие оценки и очень-очень юн. Ты не должен упускать такую возможность. — Ты в своем уме? — Ну сам-то я люблю девочек, но ты обязательно должен попытаться с этим… — Обломов глянул в папку: — … с Гунтрамом Филиппом Альфонсом де Лилем Гуттенбергом Заксеном. Уф! Ну и имечко! Константин поднялся из-за стола и взял фотографию, сделанную для школьного альбома, из рук все еще посмеивающегося Обломова. Молодой человек просто восхитителен, подумал Константин, с восторгом глядя на фото. Гармоничные черты лица и самые чудесные глаза, какие только приходилось видеть Константину у юношей — они светились умом и добротой. Он смущенно улыбался в камеру, и эта сдержанная улыбка пленяла и завораживала. — Если бы у него была сестра, я бы тоже призадумался, — усмехнулся Обломов, действуя Константину на нервы. — По-настоящему красивый, но при этом не самодовольный. Я имею в виду, твои мальчики-игрушки знают, что хорошо выглядят, и строят из себя невесть что. — И они не задерживаются более чем на несколько недель или месяцев. А этот… он другой. — Ага, как Мать Тереза, — фыркнул Обломов, читая школьный альбом. — Как насчет перехода в другую веру, босс? — Не улавливаю связи. — Здесь написано: «Гунтрам активно вовлечен в деятельность приходской общины, и каждое воскресенье он помогает нашему священнику, отцу Патрисио Перейре Ираоле в школьном благотворительном проекте в Ретиро». Глядя на его лицо, готов поспорить, что на колени он встает, только чтобы помолиться. Это заведомо проигранная битва, босс. — Ты этого не знаешь, и я мог бы рассказать тебе несколько историй о мужчинах, которые никогда… — раздраженно начал Константин, но Обломов перебил его, продолжив читать: — «Гунтрам планирует изучать экономику и социальное обеспечение в университете Буэнос-Айреса. После учебы он собирается жениться и завести детей». Дохлый номер, босс. — Кто в своем уме думает о женитьбе… в восемнадцать лет? — поразился Константин. — Мормоны, — хмыкнул Обломов. — Он здравомыслящий, умный, талантливый и ответственный молодой человек. Подходит мне идеально, — надменно сказал Константин. — Возможно, он нуждается в некоторой огранке, и не помешает вложить ему в голову немного здравого смысла, потому что он ненормальный, если считает, что может изучать экономику и соцобеспечение, растрачивая свой талант на живущих на социальное пособие тунеядцев. — Босс… женитьба и дети в одном предложении. Всё это играет против тебя. — Посмотрим. Выясни все, что сможешь, о нем и его семье. — Он — сирота. — Почему он сирота? Я хочу всё, что ты сумеешь найти. — Босс! — страдальчески протянул Обломов. — Я хочу, чтобы за ним велось постоянное наблюдение. Есть ли у него бойфренд или подружка? Друзья, работа, школа — всё! Это ясно? — Босс! — Тебе пора на прием, Иван Иванович, — холодно сказал Константин. 15 февраля 2001 года — Босс, может возникнуть небольшая проблема. — Скажи Захарову, пусть разберется. Мне порядком надоели эти местные: каждый считает себя ярчайшей звездой во Вселенной, — пробормотал Константин, не поднимая глаз от отчетов. «Надеюсь, Линторфф поставит их всех на место, когда здесь закончит. Откат в тридцать пять процентов? Кто вообще слышал о таких дорогих взятках?» — Нет, не это. Другой проект. В Аргентине, — загадочно сказал Иван. Константин раздраженно посмотрел на Обломова и едко сказал: — До завтра мы и так в Аргентине, Иван Иванович. — Ты знаешь, что я имею в виду. Крестоносцы могут захотеть вмешаться. — Крестоносцы сами нас сюда позвали. Я не хочу конфронтации с Линторффом, и если кто-то будет создавать проблемы, ликвидируйте его. — Выстрел в голову или яд? Какую смерть предпочитаете, босс? — невинно спросил Иван. Прежде чем он успел среагировать, Константин вскочил со стула, со стремительностью кобры бросился на него и повалил на пол. Холодный металл у виска сказал Ивану, что он подошел опасно близко к краю пропасти. Снова. — Босс, это же была шутка, — сглотнул он, но Константин и не думал убирать пистолет. — Пожалуйста, я не хотел тебя оскорбить. — Возможно, стоит избавить мою дорогую кузину Татьяну от расходов на развод, — прорычал Константин. — Ты слишком много о себе возомнил. И стал медленней соображать. — Босс, убери эту штуку, — сказал Иван, с трудом сохраняя спокойствие — Константин уже не раз убивал тех, кто осмеливался ставить под сомнение его власть. — Ты же знаешь меня двадцать лет. — Что, повышения захотелось? — Босс, трюк с секретарем был твоей идеей, а не моей! — Возможно, тебе захотелось сделать этот фарс реальностью? — прошипел Константин и сильнее нажал дулом на висок Ивана. — Нет! Босс! Я на твоей стороне! В течение бесконечной минуты Константин, казалось, раздумывал, как поступить, отчасти наслаждаясь страхом Обломова. «Еще минуту-две, и я бы довел его до сердечного приступа. Поделом ему». — Очень не хочется портить хороший костюм твоими мозгами, — сказал он и убрал пистолет от головы Ивана. Грациозно поднялся и вернулся на прежнее место. Задыхающийся Обломов приподнялся и сел на пол, дергая душивший его галстук. — О какой возможной проблеме ты говорил? — буднично спросил Константин, словно ничего не случилось, и Обломов осознал, как близка была смерть. — Это насчет мальчика, который тебе понравился, официанта, — нервно сказал он. — Да? — Мы проверили его семью и теперь уверены, что он — член Ордена. — Член Ордена? Здесь? Он слишком юн для крестоносца! — в шоке возразил Константин, расстроенный новостями. — Де Лили принимали участие в бунте против Линторффа в 1989 году. Мальчик — единственный сын Жерома де Лиля Гуттенберга Заксена, главы юридической службы «Креди Финансьер Медитеррани». Его дед был главой Ордена во Франции, и мальчик — его единственный оставшийся наследник. Есть еще дядя, но он все равно что мертв. Константин пораженно смотрел на него, и Обломов продолжал рассказ, постепенно успокаиваясь от звука собственного голоса: — Похоже, что старый виконт де Мариньяк — один из заговорщиков, организовавших заваруху в Гюстрове. Помнишь? Волводянов был в шоке. — Да уж, убирать двор от разбросанных голов и конечностей — это как-то слишком, — усмехнулся Константин. — Легенда гласит, что Линторфф лично обезглавил пятерых выживших, а остальными занялись сербы. Он мог бы избавить «Штази» от хлопот по зачистке следов, но наш Конрад всегда был очень консервативен. Как думаешь, он пригласил священника для приговоренных, чтобы они перед смертью уладили свои дела с Богом? — Если да, то я бы не удивился, — пробормотал Обломов. — Дело в том, что на следующий день после того, как произошло покушение на Линторффа, Орден атаковал де Лилей. Виконт, его старший сын с женой и трое детей вместе со слугами были убиты, а дом сгорел. По версии французской полиции они все совершили самоубийство из-за банкротства. — Вот в чем прелесть Ордена, — мечтательно сказал Константин. — Заметание следов включено в обслуживание. Моя жизнь была бы гораздо легче, если бы власти на всё лепили ярлык «самоубийство». — Взрыв бомбы трудно объяснить самоубийством, босс, — пошутил Обломов, аккуратно проверяя настроение Репина. — Да, приходится идти на мелкие жертвы, — фыркнул Константин. — Почему мальчик все еще жив? — Не знаю. Его отец «совершил самоубийство» месяцем позже, но он оставил свои дела в порядке и назначил семилетнему сыну опекуна. Этот человек контролировал его деньги, пока мальчику не исполнилось восемнадцать. Там не много осталось. — Сколько? — Каких-то жалких пятьдесят тысяч долларов. Мальчик живет в съемной квартире на зарплату официанта. — Так мало? У его деда наверняка были миллионы! — Все деньги конфисковало французское правительство, чтобы погасить долги «Креди Овернь». Де Лилей изгнали из Ордена и приговорили к смерти; за голову дяди мальчика, Роже де Лиля объявили награду. Мальчик живет в Аргентине с двухлетнего возраста, большую часть времени в школе. — А что его дядя? — Неизвестно. Ходил слух, что Summus Marescalus, Младик Павичевич поклялся не уходить в отставку, пока не расправится с убийцей своего брата. — Кстати, о мести! — рассмеялся Константин. — Старику давно пора переехать в дом престарелых и передать дела своему племяннику. Павичевич на свой лад довольно впечатляющ. — Даже сербы боятся его, босс, — тихо сказал Обломов. — Он фанатик худшего сорта. Военный преступник. — Возвращаемся к моему вопросу. Почему же тогда мальчик жив? — Он все время жил здесь. Ребенок их не волнует. — Но дети его дяди были убиты. Почему же его пощадили? — настаивал Константин. — Не знаю, босс. От мальчика можно ждать неприятностей, если Линторфф возлагает вину на его родственников за то, что произошло. — Если бы Линторфф был настроен против мальчика, он бы его давным-давно ликвидировал, не думаешь? Разве он жил не под настоящим именем? — Под настоящим, но… — Никаких «но», Иван Иванович. Линторффа он не интересует. Значит, я могу забрать его себе. — Босс! Линторфф же ненормальный! Он может оскорбиться, что ты пустил в свою постель его врага! Что если он подумает, будто мальчик замышляет месть, используя твои возможности? Ты хоть представляешь, что он тогда с нами сделает? — Нет, Конрад слишком хорошо меня знает. В любом случае, если я решил заполучить мальчика, я должен с ним поговорить. — Он даже не заметил тебя! Вчера ты выставил… — Обломов закрыл рот до того, как слова слетели у него с языка. — Выставил себя идиотом? — закончил предложение Константин. — Да, он не обратил на меня внимания, но это только подтверждает, что он скромный. Он — то, что мне нужно. Ангел. — Босс, он — дурачок. Ты оставил сотню долларов на столе, их сцапала девчонка-официантка, а он велел ей вернуть деньги «туристу». Римский слышал каждое их слово, когда они спорили! Мальчишка перевел ей твой заказ и даже не попросил поделиться «чаевыми»! Константин вздохнул, вспомнив, как, придя в кафе, наконец увидел своего ангела воочию, и тот показался ему еще красивей и изысканней, чем на фотографии. — Римский сказал мне, что мальчишка таскает для этой шлюхи поднос! — давил Обломов. — Идеальный джентльмен — даже когда поблизости нет леди. Манеры не изменяют ему и с капризными старухами. — Босс! — простонал Обломов, проклиная себя за то, что подал Константину идею обратить внимание на мальчишку. — И у тебя до сих пор нет ответа на самый важный вопрос. — Какой? — озадаченно спросил Обломов. — Есть ли у него бойфренд. Суббота, 28 июля 2001 года — Тыковка! Ты не можешь так со мной поступить! — заныл Федерико Мартиарена Альвеар, глядя на своего давнего друга. — Могу, — сказал Гунтрам де Лиль и, больше не обращая внимания на упомянутого друга, углубился в чтение инструкции, напечатанной на пакете с рисом. — «Пропаренный» означает, что он переживет, даже если я его переварю? — спросил он сам себя вслух. — Снова рис? — Зарплата еще только через неделю, — пожал плечами Гунтрам. — Радуйся, что хоть томатный соус остался. — Ты издеваешься, — пробормотал Федерико. — Приходи через две недели, и я приготовлю тебе лобстера, — усмехнулся Гунтрам. — Томатный соус или масло? Тертый сыр закончился. — Гунтрам, надень приличный пуловер, можно еще галстук, но не обязательно, и пойдем со мной сегодня вечером. Тебя ждет первоклассный бесплатный ужин. — Никакая семга не стоит вечера в компании твоей матери, Фефо. — Пожалуйста! — взмолился Фефо, сделав жалобное лицо. — Нет. Оставь меня здесь с моим переварным рисом. Мне надо еще закончить карточки для чтения. — Ты сможешь съесть лобстеров столько, сколько захочешь! — Ты знаешь, что я их не люблю! — Тогда яблочный сок и мороженое? Ну пожалуйста! — Это день рождения твоей матери, а она меня ненавидит! — Только представь: пятьдесят ее «близких друзей», редкостных мудаков, и я — один, совсем один! — Тогда удачи, Фефо, — ухмыльнулся Гунтрам. * * * — Добрый вечер, мадам, — робко сказал Гунтрам, чувствуя себя неуютно в присутствии матери Федерико. — А, ты, — холодно сказала Мартина де Альвеар. — Разве ты не должен сейчас обслуживать посетителей в кафе? — добавила она, с явственным отвращением глядя на «французского побирушку», к которому так прикипел ее сын. Просто непостижимо, зачем Федерико тратить свое время на кого-то, у кого нет ни связей, ни денег, ни харизмы, на мальчишку на три года моложе, совершено бесполезного, потому что он даже не сможет помогать Федерико с учебой на юридическом. Наверняка явился сюда, чтобы задарма поесть. Слова жалили Гунтрама в сердце. «Мне надо всегда помнить, что я не один из них. Почему я позволил Фефо себя уговорить?» — Сегодня не моя смена, мадам, — несмело ответил он. — Ладно. Почему бы тебе не съесть чего-нибудь? У нас тут сегодня только очень важные люди, дорогой, — она отпустила его и отвернулась, чтобы одарить широкой улыбкой направляющегося к ней богатого промышленника. С комком в горле, Гунтрам подавленно озирался в поисках Фефо, который куда-то исчез, как только они вошли в огромное здание частного клуба. Наконец он увидел его, живо болтающего с высокой эффектной блондинкой, и вздохнул. «Хорошо бы она не оказалась подружкой какого-нибудь сенатора. Ведьма обязательно найдет причину прицепиться ко мне за то, что Фефо пристает к чужой девушке». «По крайней мере, она впервые за все эти годы дала мне мудрый совет — поесть». Но вид огромного фуршетного стола, кессонированного (2) потолка с обильной позолотой и стен в стиле рококо отбили у Гунтрама аппетит. «Одним таким блюдом можно было бы неделю кормить целую семью», — подумал он мрачно. Гунтрам приказал себе не вспоминать об этом, иначе он начнет расстреливать тех, кто сейчас собрался в этом зале. «Альвеары в прошлом многое сделали для страны(3). А то, что тем беднягам приходилось на них горбатиться, это уже другой вопрос». Он нашел себе свободный темный уголок, откуда можно было наблюдать за залом, оставаясь незаметным. «Бимбо как-нибудь выживет сама», — подумал он. Виски вдруг словно сдавило; он подавил гримасу боли, безжалостно разгорающейся у него в голове, и попросил колы у одного из официантов. *** Константину надоело смотреть, как влекомые запахом больших денег аргентинцы подлизываются к Обломову, считая его Президентом «Кавказ Ойл». «Если бы мой ангел не был лучшим другом сына этой женщины, я бы не стал тратить свое время на скучных политиканов. Хватило бы и Захарова». Он наблюдал за спрятавшимся в самом темном углу зала Гунтрамом, снова завороженный его красотой. «Просто забрать его, как предлагает Масаев, рискованно. Он напугается, и это может отрицательно сказаться на его способности к творчеству. Нет, я должен уговорить его поехать со мной по своей воле. У него ничего нет, и, по большому счету, никому здесь нет до него дела. Пора заняться этим молокососом, его другом. Что за счастливое совпадение — его мать клянчит у нас деньги. Провидение благоволит мне». Он решительно направился к мальчишке, который уже попал под чары одной из девушек, работавших в эскорт-службе. — Ксения, дорогая, — поздоровался Константин, и она почтительно улыбнулась человеку, перед которым лебезил ее босс. — Мистер Обломов, могу я представить вам Федерико? Он — сын сенатора Альвеар, — сказала она по-английски. — Мистер Обломов — известный коллекционер из России, интересуется молодыми латиноамериканскими художниками, — повторила она затверженный урок, надеясь, что парень подхватит тему. К несчастью Федерико все еще был под властью ее ослепительной улыбки и, пробормотав Константину вежливое «здравствуйте», снова переключился на блондинку. Она, как могла, пыталась вовлечь его в разговор об искусстве, но все было бесполезно, поскольку он не имел понятия о художниках Латинской Америки. Только обещание, данное матери, «быть приятным, вежливым и не осрамиться перед русскими, которые хотят инвестировать в наши шахты и тем спасти нас от полного краха» заставило Федерико отреагировать, когда он заметил, что темноволосый русский начинает терять терпение и вот-вот уйдет с приема. «Брюнет — это секретарь мистера Романова, и он — самый неудобный переговорщик, настроен недружелюбно и отрицательно относится к нашим проектам, — сказала ему мать. — Смотри, не облажайся, или мигом отправишься к своему жалкому лузеру-отцу доить коров. Нам позарез нужны русские деньги». Всерьез восприняв эту угрозу — что придется жить со скучным и строгим отцом и его «бимбо» Соланж, монашкой, упорно пытающейся «наставить его на путь истинный», Федерико заставил себя слушать рассказ мистера Обломова о последних приобретениях в коллекцию. Не в силах сдержать зевоту, он вдруг вспомнил про Гунтрама, извинился и пошел за другом. — Бросай всё и помоги мне, — почти приказал он Гунтраму, занятому бутербродом с семгой. — Ни за что. Ты хоть представляешь, сколько времени у меня заняло добыть его? Пришлось преодолевать стену из политиков вокруг стола с едой, — запротестовал Гунтрам. — Мне нужен художник, и он мне нужен прямо сейчас. Ты — идеальный (и единственный) выбор. Моя мать желает изображать Екатерину Великую, и русскому нравятся аргентинские художники. А я знаю всего одного. — Это уже много, — саркастически сказал Гунтрам. — Ни за что. Я? Чтобы я вмешивался в планы твоей матери? Не в этой жизни. — Голубок, она сошлет меня в деревню, если мы не получим их финансирование. — Коровы — довольно милые животные, да и тебе всё равно нечем заняться до сентября, когда начнутся лекции в университете. — Тыковка! — надулся Федерико. — Ладно! Но ты потом принесешь мне с кухни другой бутерброд, — сдался Гунтрам и оставил свою тарелку на стол. — Но учти, я не особый знаток и мало знаю об искусстве. — Голубок, будет тебе бутерброд, только сделай так, чтобы русский остался доволен. Нередко, когда в школу приезжали гости, например, инспектор или потенциальные «клиенты» — родители, присматривающие школу для своего ребенка, Гунтрама «демонстрировали» в качестве доказательства «высокого качества образования, которым славится школа Святого Петра», и сейчас он чувствовал себя точно так же. Вздохнув, Гунтрам пошел за Федерико к группе русских. Он мельком взглянул на среднего роста темноволосого человека и почему-то сразу почувствовал тревогу. Возможно, причиной его нервозности стали темно-коричневые глаза незнакомца, радужка, сливающаяся со зрачком, — мало у кого Гунтрам видел раньше столь пронзительный взгляд, и никогда его не рассматривали так пристально и так близко. Имя незнакомца не отложилось у него в голове, хотя Федерико произнес его медленно; Гунтрам не мог понять, почему ему хочется сломя голову бежать отсюда, но, определенно, было что-то очень дурное во властной ауре, излучаемой этим человеком. — Vous êtes né en France?(Вы родились во Франции?) — мягко спросил Константин, озадаченный тем, что мальчик не смотрит на него, упрямо уставившись в пол, явно избегая зрительного контакта. «Возможно, если я буду говорить на языке его матери, это его немного успокоит». — Я не говорю по-русски. Извините, сэр, — выпалил Гунтрам, развернулся и поспешно вышел из зала, бросив изумленного Федерико. — Я что-то не то сказал? — спросил Константин, пораженный такой странной реакцией на свои слова. — Нет, я… — пробормотал Федерико. — Гунтрам — художник, и порой ведет себя странно. Не обращайте на него внимания. — Из-за его имени я подумал, что он — француз. — Да, но большую часть жизни он прожил в Аргентине. Хотя в школе у него было хорошо с французским, обычно Гунтрам на нем не говорит, — невозмутимо сказал Федерико. — Возможно, ваше произношение напомнило ему отца, — нарочно добавил он, уже заподозрив, что этот «русский коллекционер» коллекционирует не только предметы искусства. «Ни за что не отдам тебе Гунтрама, извращенец». — Он — художник? Не слишком ли он юн? — Константин решил извлечь хоть какую-то пользу из упущенного шанса. «Он еще красивей, чем я думал, и слегка с приветом, что только придает ему очарования». — Гунтрам много рисует, но он учится на экономическом и не собирается становиться художником, — быстро ответил Федерико. — Это просто хобби, и кроме моей тетки Терезы, никто не заплатит и цента за его работы. Они слишком старомодны и сентиментальны. Подходят только для старушек, которые ищут натюрморт с цветами для своей студии, — презрительно добавил он, надеясь, что русский потеряет интерес к его Гунтраму. «Проклятье, у этого типа был такой вид, словно он вот-вот на него набросится». — Я бы взглянул на его работы, — раздраженно сказал Константин. — Он нигде не выставляется, — отрезал Федерико. — Вроде бы вы говорили мне, что он продал несколько работ вашим родным. Возможно, ваша мать сможет сообщить мне что-то еще. «Моя мать? Чтобы избавиться от Гунтрама, она с радостью преподнесет его русскому в подарок, перевязав ленточкой. У меня есть несколько гунтрамовых почеркушек, может, посмотрев их, русский потеряет к нему интерес». — Не стоит ее беспокоить. Она очень занятая женщина. Если хотите, я могу показать вам несколько его рисунков у нас дома. Моя мать будет счастлива пригласить вас и господина Романова на ужин, так что вы сможете поговорить об искусстве и прочих вещах. «Двух зайцев одним выстрелом. Дорогая мамуля сделает за меня грязную работу, когда начнет клянчить у русских деньги, и оставит меня в покое — ведь я подогнал ей следующую жертву». — Господин Романов тоже очень занятый человек, как вы могли уже понять. И он вообще не интересуется искусством. Мне даны полномочия говорить от его имени, и я хотел бы более подробно послушать о деловом предложении вашей матери, — резко ответил Константин. — Как насчет завтрашнего вечера? Остальные дни у меня уже расписаны. 2 октября 2001 года Дождь лил как из ведра. Гунтрам с трудом пробился к дверям университета сквозь толпу студентов, не решающихся выйти наружу в такую непогоду. «Неподходящая ночь для героизма. Сяду-ка я на автобус», — он открыл потрепанный рюкзак и, вытащив оттуда толстый учебник по макроэкономике с пластиковой обложкой, сунул вместо него в рюкзак папки и ксерокопии. Пробормотав несколько «извините», он вышел из здания и ступил под дождь. Решительно перепрыгивая через слетевшую черепицу, он свернул с хорошо освещенной университетской улицы и направился к темной автобусной остановке в двух кварталах отсюда. На углу, как обычно, не было никого, кроме четырех-пяти проститутов, которые прогуливались в этот безбожный час туда-сюда с зонтиками в руках или прятались от дождя под козырьками витрин. Гунтраму стало их жалко, когда он заметил, что они — его ровесники или немного старше, но не сильно. «Готов поспорить, они не стали бы заниматься этим, если бы могли найти работу, но кто сейчас ее может найти? Это безумие». Он снова расстроился, что они облюбовали именно этот угол: в их присутствии он чувствовал себя очень неловко. Он отвернулся, поскольку один из проститутов ухмыльнулся ему и приглашающе посветил сигаретой, а другой крикнул что-то вроде «для тебя бесплатно, симпатяшка». «Нет, меня, конечно же, не примут за одного из них», — повторял он, как мантру, под дождем и встал рядом с остановкой, надеясь, что никто не подумает, будто он не автобус тут ждет. «Меньше всего мне нужен полисмен, который потребует документы, решив, что я тут снимаю клиентов», — Гунтрам с облегчением выдохнул, когда мальчики потеряли к нему интерес и заговорили между собой. Дождь всё лил, и у Гунтрама внезапно случился приступ кашля, поэтому он не сразу заметил, что рядом с ним остановился большой черный Мерседес. Он немного отошел назад, решив, что водитель просто хочет занять пустое место на тротуаре. Заднее стекло машины опустилось, и мужчина лет сорока с небольшим что-то сказал ему по-французски. За мощными струями дождя Гунтрам не понял ни слова, только озадаченно моргал. — Гунтрам, мы познакомились на приеме у Мартины де Альвеар. Иди сюда, ты промокнешь, — повторил Константин по-французски. — Что? — переспросил Гунтрам по-испански, подумав, что, возможно, водитель заблудился и спрашивает дорогу. — Садись в машину! — крикнул Константин по-английски, досадуя на его идиотизм. Гунтрам замер и глазел на него, не понимая, чего от него хотят. Тут один из проститутов стал громко насвистывать песню “Pretty Woman's”, и до Гунтрама наконец дошло, что происходит. — Вам должно быть стыдно! — разозлившись, крикнул он на хорошем английском незнакомцу. — Из-за таких, как вы, они вынуждены этим заниматься! Убирайтесь, пока я не вызвал полицию! Константин только разинул рот, не понимая, то ли этот мальчик глухой, то ли просто сумасшедший. «Я ведь назвал его имя и сказал, где мы познакомились! Не мог же он подумать, что я его снимаю!» Он хотел было заверить мальчика в чистоте своих намерений, но от ледяного взгляда Гунтрама ему стало не по себе. Никто никогда не смотрел на него с таким яростным презрением, и Константин оставил попытки, велев водителю возвращаться домой. Глядя, как уезжает сверкающая машина, Гунтрам почувствовал, как его снова затопило облегчение. «Извращенец!» — подумал он. — Эй, блондинчик! Если сам не хочешь, то дай другим поработать! — грубо крикнул ему один из ребят, и Гунтрам предпочел проигнорировать его, радуясь, что из-за угла показался рахитичный автобус. 14 ноября 2001 года Монтевидео, Уругвай Яркое освещение казино слепило глаза, но Федерико сейчас это мало волновало. Он был в ударе, и его выигрыши потрясали. Молоденькая русская блондинка определенно приносила ему удачу. — Пожалуйста, Фефо, пойдем домой, — заканючила она. — Я устала и хочу в постель. — Через минуту, любовь моя, — пробормотал он, делая ставку на рулетке — около $ 50 000. — Фефо! — она надулась, а он сгреб выигрыш со стола. — Пойдем, милый. Мне здесь скучно. Я хочу увидеться с друзьями. — Но мне попёрло, малышка! — возразил он. — Тут слишком шумно, — настаивала она, отпивая из бокала. — Хорошо, идем, — Федерико знал, что такое везенье долго не продлится. — Ты еще хочешь играть? Я знаю классное место, не то что это. Тут одна деревенщина и старухи. — Малыш, не придирайся. Просто наслаждайся вечером, — проворчал Федерико. — Лучше пойдем в постель. — Ну давай же! Это на последнем этаже «Конрада»(4). Я там всех знаю. — Малышка, там наверняка нелегально играют в покер. А я только год назад закончил школу (5) — Пойдем! Ты их знаешь — люди из «The Gate»! Будет круто! Патрик тоже там. Помнишь его? «Ага, драгдилер из Майами», — подумал Федерико, вспомнив ее «веселую вечеринку», но ничего не сказал. — Может, лучше в постель, а? — Нет! Я хочу пообщаться с друзьями. Ты мне надоел! С тех пор, как мы здесь, тебя интересует только постель и пляж! А я хочу видеть людей, ходить по магазинам, играть по-взрослому, а не во второразрядном казино с автоматами для бабушек. — Хорошо! — сказал Федерико. — Мы идем играть с твоими друзьями. Блондинка радостно кинулась ему на шею — она предвкушала, что вот-вот получит дополнительные $2000 за то, что привела этого идиота в «Конрад». * * * Если Федерико и удивился, увидев Константина в номере, куда его втащили после того, как он проиграл в покер больше 200 000 долларов, то не подал виду. Русский был одет в черную шелковую рубашку и, в отличие от многих мужчин в его окружении, не носил никаких украшений за исключением золотых часов Vacheron. — Вы зря тратите время, мистер Обломов. Гунтрам не интересуется вами, — резко сказал Федерико Константину. — Не надоело вам снова и снова биться лбом в одну и ту же стену? — Если бы ты передавал ему мои сообщения, он бы заметил меня, но ты этого не сделал, — вежливо и холодно сказал Константин. — Возможно, мне стоит найти другие способы внушения, чтобы до тебя дошел смысл моих намерений. — Он говорит, что он не художник. Он не хочет ничего продавать, — повторил Федерико. — Он не интересуется ни вами, ни тем, что вы можете ему предложить. — Сколько ты проиграл сегодня? — Это не ваше дело. — Я могу заплатить эти две сотни и накинуть сверху, если взамен ты кое-что сделаешь для меня. — Нет. — Очень хорошо. Мои люди потребуют немедленной оплаты долга. Так ведь, Римский? — Да, сэр, — ответил высокий человек и угрожающе приблизился к Федерико. — У меня нет такой суммы с собой! — Мои партнеры не самые терпеливые люди, Мартиарена. Мое терпение тоже заканчивается. — Чего вы хотите?! — взвыл Федерико, когда Римский схватил его руку и перекрутил пальцы, вызвав жгучую боль, которая мгновенно раскатилась от кончиков пальцев до подмышки. — Я уже говорил тебе, чего хочу, — невозмутимо сказал Константин. — Римский, ты слишком нежен с ним. Такими темпами мы нескоро закончим. После удара в живот Федерико крикнул, сплевывая кровь на ковер: — Хорошо! Я приведу его к вам в Буэнос-Айресе! — Нет, хватит с меня вашей страны. В следующем месяце привези его в Европу. Я не хочу оставаться здесь и рисковать его жизнью в трущобах, когда начнутся беспорядки, — сказал Константин. — Это очень выгодное дело для тебя, Мартиарена. Не ной, сделай, как тебе сказано, и тогда, возможно, останешься жив. 22 декабря 2001 года Париж Мягкие зимние огни придавали оживленному Латинскому кварталу слегка депрессивную романтическую атмосферу — так казалось Константину, вслед за мальчиком идущему парижскими улицами из музея Клюни. «Та же безотчетная грусть, которую чувствуешь после секса». «Он, что, нарочно так делает?» — задался вопросом Константин. В музее он снова попытался заговорить с Гунтрамом, и тот опять от него сбежал. «Люди обычно делятся впечатлениями, когда смотрят на предметы искусства, а это знаменитая Dame à la Licorne (6). Там было больше десятка человек, и некоторые разговаривали между собой. Я всего лишь спросил у него, где он взял карточку, а он улыбнулся, отдал ее мне и сбежал! В сувенирной лавке музея его не интересовало ничего, кроме покупки дурацкой обложки». Константин прямо-таки чувствовал за спиной смешки своих людей. Его телохранители обычно никак не комментировали происходящее, и у них ничего нельзя было прочесть на лице, но постоянные побеги этого мальчишки или хуже того, пренебрежение, уже становилось легендой. Простой официант, и двадцати нет, снова проигнорировал их босса и как в ни в чем не бывало сбежал. «Так или иначе, с этим пора завязывать. У тебя последний шанс, Гунтрам», — думал Константин, заходя вслед за ним в многолюдный книжный магазин. Он смотрел, как Гунтрам с благоговением взирает на разложенные на столах книги по искусству, почтительно касается их, и снова попал под его чары. «Словно ангел нездешний». Константин перевел взгляд на маленькие руки, бережно перелистывающие страницы. «Преступление, что эти руки таскают подносы и вытирают столы! Они предназначены, чтобы создавать прекрасное!» Гунтрам странно посмотрел на него, словно что-то пытался вспомнить, и у Константина забрезжила надежда, что мальчик узнал его. Их взгляды встретились, Гунтрам вопросительно взглянул на Константина, и его зрачки расширились. «Он наконец меня увидел!» — радостно подумал Константин и подошел поближе, надеясь завести разговор. Однако взгляд его ангела скользнул куда-то поверх плеча Константина, привлеченный выкриками с улицы. Не обратив внимания на стоящего перед ним человека, Гунтрам выбежал мимо него из магазина вдогонку проходившему мимо продавцу горячих каштанов, чья тележка громко подпрыгивала на мостовой. На этот раз Константин уже явственно услышал полузадушенные смешки своих телохранителей. — Найдите двух шлюх, пусть займутся ими, — рявкнул он по-русски, вытаскивая из кармана пальто мобильный телефон. «Масаев должен снова поработать». — Готовь машину. Вечером я уезжаю в Венецию, — прошипел он в трубку и в гневе выскочил из магазина. Примечания переводчика: (1) Натурализм — поздний этап развития французской реалистической живописи, пришедшийся на 1870-е годы. Натуралистами называли бывших художников-академистов, которые стремились как можно более точно, фотографично запечатлеть современную действительность (Вики). (2) Кессоны — углубления прямоугольной или иной формы в своде, куполе, потолочном перекрытии или на внутренней поверхности арки здания (Вики). Вот, например https://i.archi.ru/i/420/85476.jpg (3) Альвеар — испанский дворянский род, в начале XIX века переехали в Аргентину, которая в 1816 году объявила независимость от Испании. Знаменитые Альвеары: Карлос Мария де Альвеар (1789-1852) — аргентинский военный и государственный деятель, генерал. Верховный правитель Объединённых провинций Ла-Платы в 1815 году. Сыграл важную роль в войне за независимость аргентинского народа. Его сын, Торкуато Антонио де Альвеар и Саенс де ла Кинтанилья (1822-1890) — первый мэр Буэнос-Айреса. Сын предыдущего, Максимо Марсело Торкуато де Альвеар ( 1868-1942) — аргентинский политик, президент Аргентины в 1922-1928 гг (Википедия). (4) Название отеля пишется «Conrad», англо-американское написание. Имя Линторффа пишется через «K». Konrad — старинное германское имя, означает что-то вроде «смелый советник», происходит из прагерманского языка: kōniz ("удалой, смелый") + rēdą ("советник") Википедия. (5) До 2009 года совершеннолетие в Аргентине наступало в 21 год. Сейчас — в 18 лет. Однако автор пишет в первой главе Заместителя «Фефо немного старше меня — на три года, если точнее». В октябре 2001 года Гунтраму исполнилось 19 лет, значит, Федерико должно быть 21-22 года, и школа тут не при чем. Хитрит Фефо, просто идти не хочет, и правильно не хочет. (6) Dame à la Licorne (Дама с единорогом) цикл из шести шпалер конца XV века, самый знаменитый из экспонатов парижского музея Клюни (Вики). В второй главе «Заместителя» Гунтрам пишет в дневнике, как ходил туда и купил обложку с кроликом для паспорта.