О доброте и сострадании жаб и лягушек

24 декабря 2001 года Париж «Всё пропало, — подумал Фердинанд фон Кляйст, когда выяснилось, что из-за грозового фронта их самолет вместо Парижа сядет в Страсбурге. — За такое короткое время мы не сможем отменить собрание, а плохая погода сохранится до середины завтрашнего дня, так что пересадка на другой самолет не решит вопроса. А мы всё распланировали и поднялись в четыре утра!» По недовольному фырканью Конрада фон Линторффа Фердинанд понял, что его старинный друг раздосадован тем, что такое «незначительное обстоятельство», как нелетная погода, нарушило его планы. «Мари и пилотам нужно молиться, чтобы после сегодняшнего они не потеряли работу. Похоже, Конрад готов их обвинить в том, что они не уговорили Всевышнего послать нам хорошую погоду». — Не знаешь, есть хотя бы утренние поезда из Страсбурга в Париж? — Полагаю, что да. Моника как раз этим сейчас занимается, — ответил Фердинанд с уверенностью, которой не испытывал. — У TGV* скоростные поезда. — Это-то больше всего и раздражает. Мы могли бы сэкономить перелет и сесть на поезд прямо в Цюрихе, — проворчал Конрад и снова вернулся к своим отчетам, нервный и взвинченный из-за грядущей встречи с ассоциатами. Первый раз в своей жизни он опоздает. Он ненавидел давать им повод обсуждать или подозревать его. * * * Фердинанд устало прикрыл глаза, когда понял, что они напрасно бежали через зал Страсбургского аэропорта, чтобы поймать такси (их собственная машина не смогла прибыть вовремя). На поезд в 8.16 они опоздали, а следующий, в 8.46, прибудет в Париж на Восточный вокзал только в 11.05. Учитывая пробки, они никак не успеют в Нотр-Дам к назначенному времени. — Может, в Париже нам стоит поехать на метро? Я слышал, что это лучший способ не зависеть от уличных пробок, — спросил Фердинанд угрюмого Конрада. — Ты знаешь, как им пользоваться? — гавкнул Конрад на друга. — В общем-то, нет. Не приходилось, — смущенно признался Фердинанд, и стоявший рядом с ними молодой помощник, нагруженный, как ослик, портфелями и сжимавший в руке билеты, отошел на несколько шагов в сторону, не желая присутствовать при неминуемом взрыве. — Если не можешь предложить осуществимое решение проблемы, лучше помолчи, — рявкнул Конрад и потом всю дорогу не открывал рта, пока они не приехали в Париж и не увидели знакомый черный лимузин, ожидавший их у входа в вокзал. * * * Немного успокоившись, поскольку поездка с вокзала в Нотр-Дам прошла без происшествий и его опоздание сократилось до сорока пяти минут, Конрад вошел в собор и обнаружил, что проход к главному алтарю перекрыт службой безопасности Нотр-Дама, не ведающей о предстоящем собрании. Быстрый осмотр скамеек показал, что все они заняты и ему никак не удастся незаметно, не привлекая внимания к своему опозданию, добраться до старого князя цу Лёвенштайна и Младика Павичевича. Поэтому он прошел вдоль длинной линии скамей и нашел убежище у массивной колонны, в месте, менее других «зараженном» туристами. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что старики сидят в той части храма, которая принадлежала «Католическому Движению Жанны Д'Арк». «Лучше сидеть там, чем стоять с ассоциатами», — мельком подумал он и стал слушать проповедь. Из-за шелеста шагов ему пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова священника, и его утренний гнев вспыхнул с новой силой. Источником шума была большая группа азиатских туристов, послушно трусящих за гидом, держащим в руке длинную палку с мотающимся белым вымпелом на конце. Он напомнил Конраду виденную им много лет назад лисицу, бегущую по полю с задранным хвостом, чтобы ее детенышам было проще следовать за ней. «Их не смущает даже то, что идет служба». Он посмотрел в сторону и заметил Фердинанда, сердито глядящего на четырех женщин, которые вопреки запрету снимали со вспышкой, не заботясь о том, что могут побеспокоить верующих. «Безнадежно, — подумал Конрад. — Зачем приходить сюда, если не понимаешь ничего из того, что мы тут делаем. Я не стал бы терять время в буддистском храме или мешать их церемониям. Если людям хочется дешевых впечатлений, пусть идут в „Мулен Руж“». Он заметил, что один из тросов, отделяющих прихожан от туристов, упал, и толпа уже движется к ним. «Они не посмеют», — подумал он, увидев, что гид поворачивает, углядев свободный пятачок рядом с тем местом, где стоял Конрад. Идеальное место для его группы, чтобы полюбоваться грандиозными витражами собора. И тут Конрада Марию фон Линторффа Заксена Лёвенштайна бесцеремонно оттолкнул в сторону какой-то турист, вооруженный сразу несколькими камерами. Конрад уже открыл было рот, чтобы выразить свое мнение по поводу грубых манер иностранца, как вдруг его взгляду открылось самое божественное зрелище из всех прежде им виденных. Первый раз в жизни Конрад онемел, застыл и оглох, словно его поразила молния. Там, в самом конце скамьи, сидел мальчик в простеньком коричневом свитере и джинсах и очень внимательно слушал мессу. «Роже», — беззвучно выдохнул Конрад, когда смог справиться с шоком. Незнакомец выглядел в точности, как его величайшая любовь: те же живые голубые глаза, русые волосы, аккуратный нос и идеально правильные черты лица. И в то же время этот мальчик был абсолютно другим. Не было в нем природного высокомерия, которое заставляло людей робеть перед Роже. Конрад вспомнил, что часто чувствовал себя прислугой, когда куда-нибудь приезжал с Роже — тот сразу завладевал всеобщим вниманием. И что бы Конрад ни делал, пытаясь показать, кто здесь Гроссмейстер, на фоне Роже он выглядел всего лишь кузеном из провинции. Для Роже ничто не было достаточно хорошо. «Конрад, вы парвеню по сравнению с нами», — любил небрежно заметить он. Роже как никто умел заставить Конрада почувствовать себя безродной дворняжкой, чего с ним не случалось даже в присутствии Фридриха, обладателя множества титулов и вереницы прославленных предков. Мальчик смущенно улыбнулся человеку, с которым обменялся рукопожатием во время Приветствия мира, а во время Преломления хлебов** встал на колени и смиренно склонил голову, полностью отдавшись молитве. «Нет, он очень сильно отличается от Роже, — подумал герцог. — Роже никогда не чувствовал такого единения с Богом, как этот мальчик». До конца мессы Конрад зачарованно следил за каждым движением мальчика, не в силах отвести глаз от его грациозной фигурки. Кто-то тронул его за плечо. Конрад обернулся и встретился глазами с Фердинандом. — Конрад, служба закончилась, пойдем к остальным. Но Конрад не обратил на него внимания, глядя, как мальчик посторонился, чтобы пропустить к выходу двух стариков, сидевших рядом с ним. — Фердинанд, проведи собрание сам, — бросил он другу. — Прости?! — Покажи им последние графики и извинись от моего имени. Пусть Делер начнет встречу. — Ты хочешь превратить годовое собрание в презентацию Power Point? — рявкнул Фердинанд, но Конрад уже забыл о нем и двинулся вслед за незнакомцем. * * * Выходя из собора, чтобы отправиться в погоню за мальчиком, Конрад зажмурился от яркого света. Мальчик меж тем быстро прошел вдоль длинной эспланады, и Конрад устремился за ним, игнорируя вопросительные взгляды узнавших его двух сербских телохранителей, ожидавших начальство у черных машин. — Сэр? — вежливо спросил один из них, вынужденный буквально бежать за своим боссом, чтобы перехватить его. — Оставайтесь с фон Кляйстом и Павичевичем, — прорычал Конрад, наращивая темп. — Разве нам не полагается?.. — настаивал телохранитель. — Останьтесь здесь! — гавкнул Конрад, и серб примерз к месту, обескураженный тоном герцога. Четыре года службы у Гроссмейстера научили его, что этот конкретный тон не предвещает ничего хорошего для его адресата. Конрад выцепил взглядом серую поношенную куртку, когда ее владелец повернул и направился к Малому мосту, чтобы перейти Сену. Шел он быстро, но посередине моста остановился, мечтательно глядя на воду, и Конрад наконец смог как следует разглядеть его лицо. Отдельные пряди его русых волос казались почти белыми, а глаза были ярко-голубыми. Мальчик облокотился на холодный серый камень парапета и некоторое время смотрел в сторону собора; Конрад использовал передышку, чтобы прийти в себя после почти спринтерского забега, который он предпринял, чтобы не отстать. «Он очень похож на Роже, но держится совершенно иначе. Кажется, он спокойный человек, тогда как Роже постоянно пребывал в нервном возбуждении». Не отдавая себе отчета в том, что делает, Конрад шагнул к мальчику, надеясь завести разговор, но тот опустил голову и принялся сосредоточенно шарить в кармане куртки, пока не нашел то, что искал: карандаш и маленький альбом, в котором начал что-то рисовать в невероятно быстром темпе. Конрад хотел взглянуть на рисунок, но не успел — мальчик захлопнул альбом, сунул его в глубины кармана и прошел мимо Конрада, не обратив на него внимания. Перейдя реку, он свернул направо, в направлении Латинского квартала. «Возможно, студент», — подумал Конрад, следуя в нескольких метрах позади него. Внезапно юноша остановился и, нахмурясь, уставился на синий уличный указатель. Потом помотал головой и снова стал рыться в многочисленных карманах куртки. Наконец он нашел маленькую, сложенную в несколько раз карту Парижа, отпечатанную «Галери Лафайет», и принялся очень внимательно ее изучать, сверяя название улицы и моста, который только что перешел. «Это же набережная Сен-Мишель! Что тут непонятного?» — подумал Конрад. Вздохнув и медленно покачав головой, мальчик перевернул карту и облегченно рассмеялся, когда нашел правильную дорогу. «Он действительно заблудился. Значит, турист», — решил Конрад, когда мальчик, снова не заметив его, прошел немного назад и повернул на Рю-дю-Пёти-Пон в направлении Клюни. Проходя знакомыми улицами, Конрад вспомнил, как однажды вечером, более двадцати лет назад, встретил неподалеку отсюда Роже де Лиля. «Ирония судьбы». «Роже командовал мной с первой минуты нашей встречи», — Конрад мрачно сравнивал надменный, слегка ироничный тон Роже, когда тот с ухмылкой сказал ему: «Левый берег здесь, правый берег там», с мягким, добродушным смехом этого паренька над собственной невнимательностью. Наконец они дошли до музея Клюни, и мальчик разочарованно обнаружил, что всё уже закрыто. Привалившись к металлической ограде, защищавшей площадь перед музеем Средневековья (он же музей Клюни. — Прим. пер.), он, забыв об остальном мире, начал зарисовывать готические башни замка. Решив заговорить, Конрад направился к нему, но его опередила пожилая леди, которая принялась расспрашивать мальчика о его рисунках. Слегка раздосадованный, Конрад остановился на некотором расстоянии от них и удивился, услышав, что юноша говорит по-французски медленно и с некоторым трудом — никакого сравнения с быстрым парижским говором старушки. Тем не менее герцог почувствовал странное умиротворение, подслушивая их разговор: мальчик показывал ей рисунки птиц. «Странно, у него классическое французское произношение, но он обдумывает каждое предложение». «К тому же турист, слушающий мессу? Это необычно для нашего времени; возможно, он истовый католик, — размышлял Конрад, заметив, как дружелюбно и терпеливо юноша внимает очередной истории старушки о ее молодости. — Хотел бы я, чтобы у меня был тот, кто будет слушать рассказ о моих проблемах, как этот мальчик слушает ее — совершенно незнакомого ему человека». Эта мысль немного отрезвила его. «Что я делаю? Я должен быть сейчас на собрании, но вместо этого ошиваюсь неизвестно где! Надо как можно быстрее вернуться в «Карлтон». Какой-то бред!» Но от улыбки, которую мальчик адресовал старушке, поздравляя ее с Рождеством, Конрад остолбенел. «Если бы только мне кто-нибудь так улыбался…» Конрад стал наблюдать, как мальчик рисует, но через какое-то время у него в кармане завибрировал мобильный телефон. Зная, что это Фердинанд, он набрал короткое сообщение: «Не жди меня. Я потом всё объясню. До вечера». «Компас стал бы для него идеальным подарком на Рождество», — подумал Конрад, с весельем глядя, как растерянный мальчик опять не знает, куда идти: он несколько раз повернул карту, прежде чем смог правильно сориентировать ее и проследить пальцем новый маршрут. «Возможно, было бы неплохо идти впереди него и размахивать флагом», — с нежностью подумал Конрад. * * * Было около пяти часов, а Конрад валился с ног от усталости после вынужденной «пешей экскурсии» по Парижу: Латинский квартал, затем Сен-Жермен-де-Пре, затем по Рю-дю-Фо и Рю-дю-Бабилон, мимо Дома Инвалидов и, наконец, трехчасовая прогулка до Марсова поля с единственной остановкой, чтобы съесть блинчик и выпить кофе в ларьке. Конрад никогда в жизни не был так счастлив увидеть обратную сторону Эйфелевой башни. «Пожалуйста, только не вздумай идти туда и забираться наверх!» — мысленно взмолился он, когда мальчик с восторгом уставился на большой парк у подножья монумента. К счастью, паренек удовольствовался короткой, в сотню метров, прогулкой к основанию башни и сел на одну из зеленых скамеек, глядя на уже сереющие небеса и величественные деревья, украшавшие улицу. Увидев свободное место на скамейке, где сидел мальчик, Конрад обрадовался — можно сесть рядом и завести ленивый разговор, как это делают туристы. «Ведь они так делают, разве нет?» — засомневался он. Глубоко вздохнув, Конрад направился прямо к нему, но его опередила группа японских бизнесменов, решивших поиграть в туристов: они окружили мальчика и попросили сфотографировать их на фоне Эйфелевой башни. Конрад безмолвно наблюдал, как после того как паренек сделал первый снимок, один из мужчин попросил сфотографироваться с ним одним. Потрясенный мальчик в панике отказался. «Должно быть, дело в его голубых глазах, для азиатов это экзотика». Когда мужчина схватил его мальчика за рукав, Конрад уже был готов вмешаться, но паренек вырвался и быстро ушел. Он пересек улицу и направился в сторону Йенского моста. «Пожалуйста, не ходи во дворец Шайо, — еще раз попросил Конрад, когда мальчик, перейдя мост, очутился на Трокадеро, не зная, куда отправиться дальше. — Уже поздно, смотреть больше нечего. Для одного дня достопримечательностей вполне достаточно», — подумал он, жалея, что не может как-нибудь внушить эту мысль пареньку. Герцог был очень доволен, когда увидел, что мальчика привлек длинный ряд больших деревьев, посаженных вдоль соседнего проспекта. Но когда Конрад понял, куда тот направляется, то тоскливо подумал: «Великолепно. Проспект Йена. Давай навестим мою мать. Всего каких-то двести метров отсюда». Безмолвно следуя за мальчиком, он прошел мимо большого дома своей матери и издали увидел в палисаднике новую статую. «Должно быть, у Фобура хорошо идут дела, если он может позволить ей покупать такие штуки, — подумал он. — Я мог бы позвонить ей в дверь и напроситься на чай». «И умереть от отравления. Нет, лучше выстрел в голову». «Или можно поздороваться и представить великой Марианне фон Лихтенштайн-Фобур безымянного мальчишку. Было бы забавно посмотреть на выражение ее лица, если бы ее сын заявился к ней во время одного из ее маленьких суаре в компании нищего, на двадцать лет моложе себя, бойфренда». Он задержался перед большими воротами, вспомнив о страшной лестнице, по которой был вынужден много раз подниматься в прошлом, но прежней сумятицы чувств — печали, страха, неуверенности и чувства собственной неполноценности — впервые не ощутил. Волшебным образом это место вдруг перестало иметь для него значение. «Наслаждайся своей жизнью, мама, и не забывай платить налоги за дом, — подумал он, чувствуя, что теперь свободен от ее гнетущего давления. — Я могу жить и быть счастливым без тебя». Он двинулся дальше за мальчиком, который до сих пор так и не заметил его. * * * «Значит, это и есть знаменитое парижское метро, — подумал Конрад, рассматривая автомат по продаже билетов и размышляя, сколько их купить. — Нужно ли доплачивать за пересадки? Пожалуй, стоит взять карту на десять раз. Просто на всякий случай», — решил он. Войдя на станцию, он увидел своего мальчика на скамейке и вновь подпал под его чары. Хотя тот бродил по городу целый день и выглядел уставшим, его лицо излучало безмятежное спокойствие и доброту, какой Конраду никогда раньше не приходилось видеть. Вокруг него сновали парижане, спешащие вернуться домой до наступления темноты, но молодого человека не задевала общая суета. Он очень внимательно наблюдал за проходившими мимо него людьми, рассматривая, как они одеты, как двигаются и жестикулируют. Похоже, его совершенно очаровала группа мусульманок в больших платках, как будто он никогда прежде их не видел. Конрад ожидал, что электричка будет шуметь, и удивился, когда ее колеса, сделанные из имеющей слабый запах резины, вместо того чтобы визжать, почти бесшумно проскользили по рельсам. Он вошел вслед за мальчиком в вагон и наблюдал, как тот посторонился, чтобы два человека старше его сели на свободные места. «Он действительно старомоден. Чего еще мне желать?» — поймал он себя на странной мысли. «Что со мной происходит? Я даже не знаю, как его зовут и заинтересуется ли он мной, но уже думаю завести с ним отношения!» «Я схожу с ума». «Нет. Моя жизнь катится под откос, и надо найти какой-то выход, прежде чем одиночество окончательно меня добьет». * * * После двух пересадок мальчик добрался до предпоследней станции на линии — Порт-де-Баньоле. Здесь он, похоже, чувствовал себя более уверенно — решительно направился вниз по бульвару Даву, и Конрад ужаснулся тому, в каком районе мальчик живет. Район не имел ничего общего с теми элегантными местами, где они сегодня побывали. Длинные ряды неухоженных зданий и банды подростков, которым нечем было себя занять, кроме как болтать или слушать орущее стерео, сказали ему, что это «мультикультурная» зона. Группа грозного вида полицейских, которые поставили ограждение, чтобы проверять у людей документы, лишь подтвердила его подозрения. Предъявив свои документы крепко сбитому полицейскому, вооруженному штурмовой винтовкой, который дважды спросил у него, уверен ли он, куда идет, Конрад увидел, что мальчик свернул на улицу Витрув. Он нырнул в небольшую кебабную, подошел к прилавку и попросил кебаб у продавца, старика, который говорил на ломаном французском и, кажется, скучал в отсутствие посетителей. Конрад сел за один из столиков, и официант, молодой человек, видимо, сын старика за прилавком, спросил у него, чего он желает. Конрад растерялся, так как он, бывая на Ближнем Востоке, всегда просил европейскую еду, и сейчас понятия не имел, что заказать. Он быстро сказал: «Доннер-кебаб» — единственное слово, которое знал. Конрад наблюдал, как паренек старается поддержать разговор со стариком, который с грехом пополам объяснял ему, как празднуют Ураза-байрам (В 2001 году этот праздник пришелся на середину декабря. — Прим. пер.) и о своем детстве в Фесе. Конрад был очарован тем, как мальчик улыбается и внимательно слушает незнакомца, откусывая от странного сэндвича. Свое блюдо он оставил нетронутым из-за отталкивающего запаха, чувствуя себя немного виноватым, потому что выбрасывать пищу — это грех. Он должен был бы испытывать голод, поскольку с завтрака ничего не ел, но почему-то чувствовал себя бодрым, и еда — это последнее, что сейчас занимало его мысли. Мальчик встал со стула у прилавка и, снова надев куртку, попрощался с продавцом. Конрад тоже оделся и со скрежетом отодвинул стул, втайне надеясь, что его наконец-то заметят, но нет. Слегка разочарованный, Конрад проследовал за мальчиком, и они вышли к высокому белому зданию — молодежному хостелу. У входа стояло несколько парней и девушек, которые, невзирая на холод и темноту, курили и пили кока-колу. Мальчик коротко поздоровался с ними по-английски и зашел внутрь. Не совсем понимая, что ему делать дальше, Конрад стоял у входа, а молодежь смотрела на него с явным отвращением в глазах. «Коп», — громко пробормотал один из ребят, и Конрад осознал, что в своем синем костюме, в галстуке и пальто действительно выглядит как полицейский. «Который может подкупить консьержа», — подумал он и решился войти. Для полноты образа он снял галстук и сунул его в карман. Яркий свет и цвета фойе не оставляли сомнений, что это место предназначалось для молодежи. Но у Конрада даже не было времени поморщиться на сомнительное декораторское решение — он увидел, что мальчик подошел к большому открытому бару и присоединился к группе студентов, громко болтавших и пивших пиво. Парень чуть постарше, с каштановыми волосами, подвинулся, чтобы мальчик мог сесть рядом с ним на длинную барную скамью. Брюнет по-хозяйски обнял его за плечи, и Конрад почувствовал, как у него закипает кровь, пока тот, видимо, выяснял у друга, где он был, а потом представлял его присутствующим. Конрад осторожно переместился в угол и наблюдал оттуда за пареньком, которому явно не понравилось, что его друг так по-собственнически обнимает его. Не говоря ни слова, мальчик стряхнул его руку и на несколько минут, которых требовала вежливость, притворился, что с интересом слушает разговор, а потом извинился и встал, видимо, устав от громких разговоров. Он пересел за другой стол, который был лучше освещен, и принялся рисовать в своем неизменном блокноте. «Я был бы очень счастлив, если бы кто-нибудь вроде него сидел рядом со мной, чтобы составить мне компанию, просто читая или рисуя». * * * — Как зовут художника, который сидит вон там? — спросил Конрад высокого темнокожего человека, стоявшего за конторкой рецепции лицом к бару. — У нас более четырехсот гостей, — широко улыбаясь, ответил мужчина. Конрад положил несколько банкнот на конторку и сказал: — Возможно, я смогу помочь вам вспомнить. — Сейчас Рождество. Все комнаты расхватали, — объяснил рецепционист, и Конрад добавил еще купюр, пока общая сумма не достигла 500 франков. — Они аргентинцы. Мы как-то разговаривали с ними о революции в их стране. — Фамилия? — Я не знаю. Взгляд, который Конрад послал мужчине, заставил того занервничать, и он быстро добавил: — Когда люди регистрируются, они получают код доступа к своей комнате. Обычно фамилии одного человека достаточно, чтобы мы дали им комнату. — Разве чтобы поселиться здесь, не нужно членство? — с сомнением спросил Конрад, показав на большую надпись «Объединенная федерация молодежных хостелов» на лимонно-зеленой стене. — Я могу посмотреть имена всех зарегистрировавшихся здесь аргентинцев, но это всё, — сдался мужчина, чувствуя себя неловко под тяжелым взглядом стальных глаз. — Вот они: Паула Чавес, Федерико Мартиарена Альвеар и Люсия Коста. — Когда уезжает парень? — Код действителен до утра двадцать седьмого числа, — ответил рецепционист, проверив что-то на экране компьютера. Конрад развернулся и ушел. Для начала у него уже было имя: Федерико Мартиарена Альвеар. * * * Конрад даже не успел бросить пальто на стул, как в его номер в «Георге V» ворвался Фердинанд. — Где ты был целый день?! — Гулял, — невозмутимо отвечал Конрад, рассматривая свой мятый шелковый галстук, возможно, испорченный поспешным сниманием. — Гулял?! Во время одного из самых важных собраний?! — В мое отсутствие что-то случилось? Фердинанд неверяще уставился на него, но Конрад холодно выдержал его взгляд. — Так что? — настаивал он. — Нет. Скучища, как обычно, — признался Фердинанд. — Михаэль Делер завалил нас цифрами, так что даже я стал клевать носом через сорок минут. Цу Лёвенштайн сердит на тебя, но доволен итогами года. — Вот и хорошо, — отозвался Конрад, наливая два бокала своего любимого коньяка и, сев в кресло, протянул один из них Фердинанду. — Ты сегодня ведешь себя необычно, — заметил Фердинанд, зная, что если друг налил ему выпить и сел у камина, значит, хочет поговорить о чем-то личном. — Думаю, я влюбился, — невозмутимо объявил Конрад. — Извини? — Ты слышал меня, Фердинанд. Я влюбился в аргентинского мальчика. У ошеломленного Фердинанда заломило в висках. — Ты сейчас говоришь мне, что влюблен в аргентинского мальчика? — медленно повторил он. «Опять? Только не это!» — Да, думаю, что он аргентинец. Скажи Делеру, пусть позже зайдет ко мне. Хочу, чтобы он его проверил. — Мальчика? — еще раз сипло переспросил Фердинанд. — Я думал, тебе и так уже хватило приключений! — Это не приключение, Фердинанд, — резко сказал Конрад. — Тебе давно известны мои предпочтения. — У тебя не было устойчивых отношений с мужчинами с тех пор, как… с 1989 года, — Фердинанд прикусил язык, чтобы не назвать ненавистное имя. — То есть ничего серьезного. Я знаю, что ты ходил на свидания, но ты никогда не говорил, что в кого-то влюблен. — Он выглядит в точности как Роже. Я увидел его в Нотр-Даме, — сказал Конрад и осушил свой коньяк в один заход, вместо того чтобы медленно смаковать его. — Ему, должно быть, около двадцати. — Роже? Ты хочешь встречаться с человеком, похожим на мерзавца, который чуть не отправил тебя на тот свет? — крикнул Фердинанд. — Он не такой, как Роже. — Да неужели? Как его зовут? — Я не уверен, возможно, Федерико Мартиарена Альвеар. — Ты говоришь мне, что влюблен в кого-то, и даже не знаешь его имени? — завопил Фердинанд. — Ты что... — Ненормальный? Может быть. Я увидел его и не смог отвести глаз. — Конрад, ты же после Роже ненавидишь блондинов! И выбираешь брюнетов вроде Чарльза или той ведьмы, Стефании. — Роже обладал всем, что я хотел видеть в любовнике. У нас бывали и хорошие дни. — Тебе надо лечиться… и как можно скорей, — сказал Фердинанд, наверное, уже в сотый раз. — Ты говорил с ним? — Нет, пока не удалось. Возможно, завтра или послезавтра. — Давай-ка начнем сначала, потому что я, кажется, что-то пропустил, — проворчал Фердинанд. — Ты являешься сюда после целого дня отсутствия и заявляешь мне, что влюблен в мальчишку, который похож на Роже де Лиля? — Да, всё правильно. — Завтра мы возвращаемся в Цюрих. Ситуация в Аргентине выходит из-под контроля, и ходят упорные слухи о полном дефолте. Не то чтобы мы могли как-то пострадать, но некоторые ассоциаты, вероятно, испытают некоторые трудности, — сказал Фердинанд нейтральным тоном. — Лицо, волосы, глаза — всё как у Роже. Они могли быть братьями, но он значительно моложе, ниже ростом, застенчивее и гораздо добрее. Он похож на котенка, — мечтательно проговорил Конрад. «И я встретил его в храме, а не в публичном доме, как Роже. Это знак. Бог послал мне его», — внезапно осенило Конрада. — Ты слышал меня? Аргентина — бомба замедленного действия. — Он дарит мне чувство такого умиротворения, какого я никогда прежде не испытывал,— сказал Конрад, осознав, что, несмотря на марафон по Парижу, он никогда не был так доволен. Даже вид дома матери — места множества его детских кошмаров — не смог испортить ему настроение или отбить вновь обретенное желание жить. — Ты хотя бы знаешь, интересуется ли он мужчинами? Ты можешь получить вполне заслуженный удар в нос, — проворчал Фердинанд. — Возможно, но любовь — это когда находишь свою лучшую половину, независимо от пола. Это непросто объяснить, Фердинанд. Есть такие вещи, которые ты понимаешь с необыкновенной ясностью, какой прежде не испытывал. — Ты просто запал на двадцатилетнего мальчика, который похож на Роже. Вот и всё. Это кризис среднего возраста, Конрад. Будь осторожен. Переспи с ним и выкинь его из головы. — Не в сексе дело, — запротестовал Конрад, оскорбленный тем, что почти мистическое прозрение, настигшее его в соборе, его лучший друг низвел до тривиального желания покувыркаться в постели. Услышав это, Фердинанд не мог не усмехнуться, и до Конрада вдруг дошло, как всё это, должно быть, нелепо звучит для другого человека. «В наше время лучше прослыть психопатом, чем мистиком. Господь указал мне путь». — Да, ты прав, друг, — сказал Конрад после долгой паузы, по-волчьи улыбнулся и мотнул головой, словно прогоняя нелепую идею. — Скорее всего, ничего серьезного, но всё же я хотел бы попробовать. С Роже бывало очень весело в постели. Что касается другого вопроса, то на самом деле до Крещения ничего не случится. Все на каникулах, — добавил он. Фердинанд с облегчением выдохнул: Конрад наконец понял, что вел себя глупо. 25 декабря 2001 года — Это не тот парень, — разочарованно проворчал Конрад, захлопнув кожаную папку, врученную ему несколько минут назад Михаэлем Делером, главой его службы безопасности. — Вот и хорошо, потому что этот, похоже, полный придурок да еще и проблемный, — высказал свое мнение Михаэль, вызвав раздражение босса. — Мы уже хакнули базу хостела, но всё оказалось именно так, как вам сказал рецепционист: чтобы у них зарегистрироваться, достаточно одной фамилии, — добавил он робко, увидев убийственный взгляд герцога. — Свободен. 26 декабря 2001 года Дом Инвалидов, Париж Уставший, нервный, раздраженный и недовольный собой, Конрад направился по длинной эспланаде, ведущей к Дому Инвалидов. Он был здесь совершенно один, если не считать светловолосого мальчика, идущего впереди, в пятидесяти метрах от него. «Как он может не видеть меня? Я могу еще понять, как он не заметил меня в метро, на набережной Орсе и на улице, но здесь ведь никого, кроме нас, нет!» Он смотрел, как мальчик оплачивает входной билет и слушает объяснения служащего. «Ну, хватит, — решил Конрад, подходя к служащему, приятному пожилому человеку, который уже раскрыл книгу, чтобы продолжить читать. — Сегодня это закончится». Не размениваясь на приветствия, он рявкнул старику: — Сообщите директору, что здесь Конрад фон Линторфф. Служащий вытаращил на иностранца глаза, но высокий рост и жесткое выражение лица незнакомца убедили его, что надо послушаться. Он набрал телефон директорской секретарши и что-то пробормотал в трубку. — Куда пошел тот парень? — спросил Конрад, когда старик снова поднял на него глаза. — Он купил билет в гробницу Наполеона, церковь и музей. — Хорошо. Скажите доктору Тибоде, пусть встретит меня у входа в музей через двадцать минут, — распорядился он и поспешил за мальчиком. * * * Конрад вошел в огромную пустынную крипту и увидел юношу; тот разматывал свой длинный шарф и снимал куртку, поскольку внутри было тепло. Конрад решительно направился к нему, но застыл на месте, когда мальчик наклонился, чтобы прочесть одну из табличек на полу, и из-под его рубашки выскочил маленький крест на золотой цепочке. Бойничный крест. В тот момент у Конрада едва не остановилось сердце. Этот крест был самым священным символом Ордена. Только семьи, когда-то основавшие Орден, члены Совета и экзекуторы имели право его носить. Мальчик между тем подцепил свесившийся крест и рассеянно спрятал его обратно под рубашку. * * * — Со всем уважением, ваша светлость, вы говорите, что этот человек — член Ордена? — Именно: он носит бойничный крест, доктор Тибоде, — ответил Конрад, беря чашку дымящегося чая у пожилого директора музея, одного из лучших историков Ордена. — Молодежь зачастую носит вещи, не понимая, что это такое, сэр, — сказал Тибоде, усаживаясь за стол в служебной комнатке. Он бросил быстрый взгляд в маленькое квадратное окошко и убедился, что загадочный мальчик всё еще внимательно рассматривает пушки XVII века, экспонирующиеся во внутреннем дворе. — Я уверен в его аутентичности, доктор Тибоде. И не помню, чтобы этого человека мне представляли. Вам просто надо узнать его имя, когда он придет смотреть коллекцию оружия. — Сделаю все, что смогу, Гроссмейстер. * * * Юноша вполуха слушал пространные объяснения директора; тот нервничал, исполняя роль простого смотрителя, поскольку не знал, как себя вести в такой ситуации. «Обычно после Рождества посетителей у нас практически не бывает, а тут сразу пожаловали и Гроссмейстер, и Рыцарь!»*** Тибоде обрадовался, когда мальчик поблагодарил его и сразу отправился смотреть оружие времен Второй мировой войны и смертоносные устройства, созданные французским Сопротивлением. Гроссмейстер нервировал его своим пристальным вниманием к пареньку, который, ничего не замечая, переходил от витрины к витрине. Светловолосый мальчик напоминал ему кого-то, с кем Тибоде был знаком в прошлом, но он явно был иностранцем, судя по тому, как говорил по-французски. И все же, бросив быстрый взгляд на крест, который парнишка носил на шее, Тибоде убедился, что крест настоящий, скорее всего, сделан в XIX веке — об этом говорила форма его концов и лаконичный общий вид, отличавший кресты этого периода от тех, что изготавливались в XVIII веке. Те два часа, которые мальчик провел, знакомясь с экспонатами и посмотрев короткий фильм о Второй мировой войне, стали для Тибоде самыми длинными в его жизни. Он почувствовал себя полным идиотом, коряво объясняя юноше, будто бы музей проводит опрос посетителей, но тот послушно взял у него папку и записал туда свое имя. Когда старый историк прочел фамилию рода, который был вычеркнут из списков Ордена, он испытал настоящий шок. Член семьи де Лилей! Во Франции! Разве их не стерли с лица земли за их преступления против Ордена?! — Значит, француз по крови, — пробормотал он мальчику. — Тибоде, к вашим услугам. * * * Все еще дрожа, старик отворил скрипучую дверь в кабинет, где сидел его Гроссмейстер. Будучи не в состоянии что-либо сказать, он просто вложил папку в руки своему боссу и уставился на протертый деревянный пол. Герцог прочитал шесть слов, написанных округлым, еще детским почерком, молча кивнул Тибоде, поднялся со стула и вышел из комнаты. Гунтрам де Лиль. Француз. Буэнос-Айрес. 27 декабря 2001 года Фердинанд фон Кляйст был в ужасе. Его друг-идиот уже однажды влюбился в «презренную гадюку», но, похоже, опыт его ничему не учит, потому что сейчас он твердо вознамерился разделить жизнь с человеком, у которого в жилах та же ядовитая кровь. — Он же племянник чертова Роже! Ребенок, которого этот говнюк Жером де Лиль обменял на жизнь своего брата! — кричал Фердинанд на Конрада, который пребывал в полной прострации и никак на него не реагировал. — Это ловушка! — повторил он, меряя шагами гостиную в номере отеля. Конрад вернулся из своего последнего побега с новостью и безумной идеей — взять мальчика под свое крыло. — Ты хотя бы слушаешь меня? — снова зашумел Фердинанд. — Он племянник Роже! На его месте я бы жаждал поджарить тебя живьем! Это ловушка! — Нет, я так не думаю, — первый раз за час подал голос Конрад. — Да ладно! Некий де Лиль просто так сидит в Нотр-Даме во время рождественского собрания Ордена? Когда я видел де Лилей в последний раз, они не оставили у меня впечатления смирных простаков, — ухмыльнулся Фердинанд. — Если он был там, то с определенной целью. — Возможно. — Возможно?! Кто-нибудь рассказал ему о тебе и его дяде, и он хочет свести счеты! Ты хоть представляешь, сколько людей было убито в постели своими любовниками? — Он ни разу не обратил на меня внимания. Если в его намерения входило меня соблазнить, то он плохо сработал. — Ему и не требовалось тебя соблазнять — ты бегал за ним, как щенок! — воскликнул Фердинанд и сразу пожалел о своей вспышке. — Извини, Конрад, но вся эта ситуация слишком неправдоподобна, на мой взгляд. — Всё, что до настоящего времени раскопал на него Делер, лишь подтверждает мое первоначальное впечатление о мальчике. Он в точности такой, как обещал мне его отец, — медленно проговорил Конрад, словно слова давались ему с трудом. — Все это может оказаться липой. — Даже фотографии в школьном журнале, где он снят вместе с людьми из трущоб? — спросил Конрад, уже начиная приходить в себя. — Он изучает соцобеспечение, и у него хорошие оценки. — Это может быть искусной ловушкой. Пусть Делер копнет глубже. — То есть по вечерам он ходит в публичный университет, просто чтобы одурачить меня? — Записи можно подменить, и ты это знаешь, — проворчал Фердинанд, недовольный тем, что его атаку отбили меньше чем за две секунды. — Я не уверен, Фердинанд, — задумчиво сказал Конрад. — В любом случае мальчик — мой, и я намерен выполнить свою клятву, данную его покойному отцу. Он теперь под моей ответственностью. — Не помню, чтобы ты горел желанием исполнить свои опекунские обязанности в отношении этой козявки пятнадцать лет назад, — собрал весь свой яд Фердинанд. — Я искал мальчика, после того как его отец скончался. — В Европе. Но ты ведь знаешь, что Аргентина в Южной Америке, да, Конрад? Жером очень ясно сказал, что мальчик в Аргентине. Я это хорошо помню, — заметил Фердинанд. — Прошу прощения, но у меня есть неоконченные дела, — сказал Конрад, проигнорировав насмешку. — Не смей снова бегать за этим мальчишкой! — Я не бегаю за ним. Я просто еду в Венецию на поезде. Захотелось побывать там в праздники, — пожал плечами Конрад. Под яростным взглядом Фердинанда Конрад взял пальто и спокойно надел перчатки. «Очень странно, что после Рождества его товарищ по поездке куда-то исчез и Гунтрам едет в Венецию один. Зато мне представился удобный случай. Люди Делера проделали хорошую работу». Игнорируя сердитые взгляды друга, он пошел к двери. — Я бы сказал: «Увидимся в Цюрихе», но я больше чем уверен, что уже завтра после обеда ты будешь стучаться в мою дверь, — сказал Конрад с той самоуверенностью, которую Фердинанд ненавидел больше всего. — Пока готовят дом, я остановлюсь в Danieli. — Счастливого пути, — неожиданно бодро ответил Фердинанд. Не говоря больше ни слова, Конрад вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Оставшись один, Фердинанд ухмыльнулся и достал мобильный телефон. «Если ты хоть на минуту поверил, что я позволю тебе делать всё, что хочется, ты сильно ошибаешься, Конрад, — подумал он, набирая знакомый номер. — Пора вызывать подкрепление». — Здравствуйте, господин Элзессер. Это Фердинанд фон Кляйст… 28 декабря 2001 года Венеция Яркое полуденное солнце слепило глаза Конраду, ошарашенному оглушительным воркованием тысяч голубей, осаждавших туристов на площади Сан-Марко. Бессонная ночь в поезде Париж — Венеция, во время которой он прикидывал свои возможности, совершенно измотала его. Этот мальчик, Гунтрам, словно был создан для него. Он обладал всеми качествами, которые Конрад мечтал видеть в спутнике жизни. Они встретились в доме Господа, и первый раз в своей жизни Конрад ощутил незнакомое ему прежде умиротворение, безмятежное и всеобъемлющее. Ничто в характере Гунтрама — судя по тому, что он видел до сих пор, — не напоминало о Роже. Единственный вопрос занимал теперь Конрада: как много Гунтрам знает о прошлом своей семьи. Де Лиль поклялся держать мальчика вдали от Европы, и, вполне возможно, так оно и было: согласно информации, он здесь впервые после того, как в 1985 году покинул Францию. «Даже если из нас не получится пары, я всё равно отвечаю за него. Я его законный опекун, и хотя ему девятнадцать лет, с моей стороны было бы неразумно предоставить его самому себе. Вспомнить хотя бы моего племянника Армина. Давно уже пора за него взяться». «А Гунтрам, похоже, разумный молодой человек: работает, учится, ходит в церковь и проводит вечера дома. В любом случае ему надо подобрать хороший университет и работу, более соответствующую его воспитанию». «Пусть все идет как идет, и посмотрим, что будет», — решил он. «Мерзкие птицы», — думал Конрад, пробираясь сквозь скопление голубей, туристов, уличных торговцев и официантов к тому месту, где сидел на скамейке Гунтрам и читал книгу в мягкой обложке — Le Rouge et le Noir. Герцог на мгновение заколебался, не зная, как подойти к мальчику и что сказать. Какой-то голубь-самец, очевидно, рассерженный тем, что высокий турист посмел игнорировать его и не собирается кормить, начал клевать сшитые на заказ туфли Конрада, и это привело его в чувство. Он пнул наглую птицу и почувствовал прилив храбрости, но тут заметил, что в их сторону движется группа японских туристов. Испугавшись, что сейчас произойдет то же самое, что случилось у Эйфелевой башни, Конрад встал перед Гунтрамом, загородив солнце, освещавшее страницы книги. При виде взирающих на него с изумлением голубых глаз он снова растерялся и смог только спросить: — Жюльен уже ушел из отцовского дома? — Еще нет, — тихо сказал Гунтрам, озадаченный таким странным вопросом. Краем глаза Конрад заметил, что туристы нацелились на единственную свободную скамейку, и решительно взмахнул рукой. Мальчик, впечатленный властной аурой незнакомца, подвинулся, чтобы дать ему сесть. — Стендаль был хорошим дипломатом, но мне больше импонирует точка зрения Лампедузы, — быстро проговорил Конрад. — Достичь власти относительно легко — труднее удержать ее. Мальчик в панике смотрел на него, словно на строгого школьного учителя. «Неужели я это сказал?» — мысленно обругал себя Конрад. Гунтрам же чувствовал себя очень неуютно под изучающим взглядом высокого незнакомца, и ему хотелось как можно быстрее сбежать. — Правда? А я думал, это приключенческий роман. Ну и ладно — у меня еще есть комиксы, — солгал он. — Уже деградировал до комиксов? — иронично отозвался Конрад. «Пора проверить, как много он знает о нас». — Конрад фон Линторфф, — представился он, протягивая руку, но Гунтрам пожал ее, никак не отреагировав на его имя. — Гунтрам де Лиль, — автоматически ответил он мягким тенором, который Конрад нашел очень приятным. Произношение мальчика напоминало британское, но было более мягким и открытым. — Тебя назвали так в честь короля или оперы? — невинно спросил Конрад. «Де Лили всегда кичились происхождением от Меровингов. Посмотрим, что произойдет». — Не знаю, — признался Гунтрам, удивившись, что кто-то слышал его имя и раньше. — Некоторые думают, что оно русское. — Это старинное франкское имя. Но ты говоришь по-английски без французского акцента, — сказал Конрад, обрадовавшись, что разговор развивается, несмотря на его странное начало. — Я родился в Нью-Йорке, но большую часть жизни провел в Аргентине. Мой отец француз, а мама наполовину немка, кажется. Но я не уверен. Или это бабушка? Да, бабушка. Моя мама — француженка, — объяснил Гунтрам Конраду, расстроившись, что запутался в собственной родне. Конрад очень пристально наблюдал за ним, пытаясь уловить признаки неискренности в его словах, но сейчас Гунтрам смотрел Конраду прямо в глаза, и не отводил взгляд, как в первый раз, когда солгал насчет комиксов. Защитная поза Гунтрама ясно говорила, что мальчик шокирован тем, каким способом его втянули в разговор, и хотел побыстрее отделаться от Конрада. «Либо он первоклассный актер, либо просто застенчивый человек». Конрад взглянул Гунтраму в глаза; тот покраснел и смущенно опустил взгляд. «Застенчивый и неуверенный в себе». Герцог увидел, как нервно сглатывает Гунтрам, теребя подержанную книжку. «Он еще такой юный». Смущенный тем, что оказался объектом внимания незнакомого человека, Гунтрам не знал, что говорить или делать; ему отчаянно хотелось провалиться сквозь землю. Он услышал, что новый знакомый что-то говорит о книге, но его слова потонули в громком ворковании вернувшихся отомстить голубей. Конрад хорошо обдумал, что скажет дальше, но этому помешал внезапно раздавшийся над ухом возглас: — Тыковка, вот ты где!!! Оказалось, что это вопит тот назойливый аргентинский парень из парижского хостела. — Привет! Рад, что ты все-таки смог разобраться в карте и даже нашел меня, — сказал Гунтрам, поднимаясь со скамьи, чтобы обнять Федерико. Конрад чуть не дал волю ревности, когда паршивец похлопал его Гунтрама по спине. «Этот никчемный балбес должен как можно скорее исчезнуть из жизни Гунтрама. Из их дружбы не выйдет ничего хорошего». — Ты такой забавный, тебе надо выступать перед публикой, — сказал парень на странном английском. — Я просто пришел сказать, что занят и до завтра мы не увидимся. Ты уже был в этом склепе — нашем хостеле? Жуть. Моя мать нас ненавидит, тыковка! Говоря это, Федерико надеялся, что высокий блондинистый иностранец, явно клеившийся к Гунтраму, поймет намек. «Похоже, это большая шишка, такой сможет некоторое время держать людей Обломова подальше от Гунтрама». — Я мог бы пойти с тобой, — жалобно предложил Гунтрам. Конрад смотрел на соперника с недоверием: почему он дает ему такое преимущество? — Лучше не надо — это для взрослых, — заявил Фефо. — Ты мог бы побыть здесь, со своим другом… Мистер? — громко окликнул он Конрада. — Конрад, герцог фон Линторфф, — коротко представился Конрад. И ему было нелегко удержаться и не вмазать бесстыжему сопляку по лицу, когда тот, посмев издеваться над его титулом, присвистнул в фальшивом восхищении. — Федерико Мартиарена Альвеар. Как поживаете? Конрад был слишком зол, чтобы ответить, он только сверлил взглядом наглого мальчишку. Но тот просто проигнорировал его и снова повернулся к Гунтраму. — Мне пора бежать. Береги себя и не ввязывайся в неприятности, — сказал Федерико, уже не сомневаясь, что немецкий герцог будет осаждать Гунтрама как минимум до позднего вечера, пока его друг не продемонстрирует немцу, насколько занудным может быть. «Один рассказ о несчастных сиротках отца Патрисио — и герцог потеряет к нему интерес. Зато я смогу сказать Обломову, что Гунтрам нашел себе кого-то другого и не смог прийти. Так я выиграю время, и, возможно, русский потеряет интерес к нему, если Гунтрам окажется шлюшкой, а не ангелом, которым он его считает». Гунтрам неверяще смотрел, как уходит прочь его друг. Не зная, что делать теперь, когда его бросили, он повернулся к герцогу и задрал голову, чтобы смотреть ему в глаза. — Хочешь сходить в музей Коррера? — спросил Конрад, опасаясь, что мальчик сбежит. — Я бы не хотел отнимать у вас время. — Я настаиваю, — веско сказал Конрад. — Можешь не сомневаться, мне будет приятно провести с тобой время. Кстати, твой друг только что назначил меня твоим сторожем, — добавил он, радуясь, что соперник так легко устранился. — Надеюсь, ты не кусаешься, — в шутку сказал он, и от абсурдности ситуации у Гунтрама вырвался смешок. * * * «Фердинанду показалось недостаточно нажаловаться Фридриху», — сердито подумал Конрад, заметив у кафе «Флориан» своего друга в компании Хайндрика Хольгерсена. За то короткое время, что он провел с Гунтрамом, он убедился, что мальчик очень умен для своего возраста и тонко чувствует искусство. Конрад не заметил в нем никакого притворства или игры на публику. «Пора преподать этим двоим урок вежливости», — сердито думал он, пока бесцеремонно тащил Гунтрама в их сторону. — К сожалению, мой дом еще не привели в порядок, а приглашать тебя, такого юного, в отель совершенно неприемлемо, — сказал он громко, чтобы Фердинанд наконец уразумел, что это не случайное приключение и что услуги Хольгерсена в качестве «вышибалы» его надоевших подружек и бойфрендов не потребуются. Когда они с Гунтрамом проходили мимо них, Конрад с удовлетворением отметил шокированное выражение на лице своего друга. Вместо того чтобы идти в более современное и модное место, Конрад повел Гунтрама в старый ресторан, где раньше бывал с бабушкой и отцом. «Это должно натолкнуть твердоголового Фердинанда на мысль», — подумал он, усаживаясь за свой обычный столик. «Теперь посмотрим, вдруг Гунтрам так же капризен и вспыльчив, как Роже», — решил Конрад, забирая у метрдотеля меню. Он выжидал, пока мальчик безуспешно пытался прочитать меню на немецком, не жалуясь и не обнаруживая ни тени раздражения. Прошло несколько минут, и Конрад подозвал официанта. — Как обычно, — он заказал еду для обоих, почти ожидая от Гунтрама вспышки негодования — как повел бы себя на его месте Роже. Но никакой реакции, кроме на секунду мелькнувшего удивления от его грубости, не последовало. — Тебе уже можно пить? — громко спросил он снисходительным тоном, чтобы Фердинанд услышал и тоже смог оценить реакцию мальчика. — Не знаю. Мне будет двадцать в октябре, — ответил Гунтрам, ошеломленный изысканной обстановкой и властными манерами герцога. — Минеральной воды, Карло, — решительно сказал Конрад. «Для молодого человека нет ничего более раздражающего, чем упоминание о его возрасте». Гунтрам, однако, ничего на это не сказал и даже не поморщился. Он отвлекся на картину, изображавшую корабли. Конрад без предисловий начал излагать историю Венеции, надеясь, что эта нейтральная тема ослабит напряжение между ними. Рассказывая, он видел, что настрой Гунтрама меняется, настороженность пропадает, он расслабляется. «Спросите у Конрада фон Линторффа, как испортить романтическое свидание», — с удовлетворением подумал Фердинанд, наблюдая со своего места за соседним столом, как его друг говорит о венецианских торговых путях в XVIII веке. «Если мальчик искренен, то максимум через полчаса он сбежит. Видно, что ему уже скучно». Гунтрам заметил, что за соседним столом сидят двое мужчин в темных, явно сшитых на заказ костюмах; они ничего не ели, только пили кофе. Это показалось ему довольно странным, и он не удержался и посмотрел на них еще раз: почему-то они показались ему знакомыми. — Моя охрана. Ты видел их у музея. Тот, что слева, — Хайндрик, а справа — Фердинанд. Я владею несколькими банками и компаниями, — объяснил ему Конрад. — Понятно, — ответил Гунтрам, не впечатленный его богатством. Не его дело, чем этот швейцарский немец зарабатывает на жизнь. «Но я был готов поспорить на все свои деньги, что он директор школы, и такой же суровый, как наш Стойл, — подумал Гунтрам. — Мне уже бесплатно прочитали лекцию». — Ты живешь с родителями в Буэнос-Айресе? — заданный нейтральным тоном вопрос удивил его. — Они умерли, когда я был ребенком, — в смятении выдавил Гунтрам. «Ничего особенного он не спросил, но почему это так на меня действует?» — Как они умерли? — настаивал Конрад, высматривая на лице Гунтрама признаки неискренности, сомнения или ненависти. — Если не возражаете, я бы предпочел сменить тему. Не люблю говорить об этом, — сухо ответил Гунтрам, пытаясь не выдать охватившей его тоски. — Ты потерял их недавно? Бесцеремонность, призванная проверить, как долго сможет сдерживаться Гунтрам, заставила того яростно уставиться на Конрада. — Если вам так важно это знать, то нет, — сквозь зубы бросил он. — Моя мать умерла во время родов, поэтому я ее не помню, а отец решил выпрыгнуть из окна своей парижской квартиры, когда мне было семь. С того времени и до восемнадцати я жил в закрытой частной школе в Буэнос-Айресе. Теперь довольны? — Почему он это сделал? — давил Конрад, вглядываясь в лицо Гунтрама, чтобы понять, как много мальчику известно о том, что произошло с его семьей. — Если честно, я не знаю. Я был в школе, когда отец ушел из жизни, не оставив никаких объяснений. Он привел в порядок дела перед смертью; даже назначил моим опекуном юриста и учредил трастовый фонд, чтобы оплатить мое обучение, — ответил Гунтрам, и его глаза на секунду затуманились. Не выдержав пристального взгляда Конрада, он опустил глаза. Короткий обмен взглядами с Фердинандом укрепил Конрада во мнении, что мальчик не лжет. Лицо Фердинанда смягчилось, видимо, он поверил рассказу Гунтрама. «До сих пор мы не раскопали ничего, что связывало бы его с Роже де Лилем или какими-нибудь другими членами Ордена». — Соболезную твоей утрате, — Конрад ласково взял руку Гунтрама и успокаивающе погладил пальцы, пытаясь его утешить. — Чем ты зарабатываешь на жизнь? — спросил он, чтобы как-то отвлечь Гунтрама от тяжелых мыслей. — Днем работаю официантом, а по вечерам посещаю публичный университет. Закончил вводный курс экономики и социального обеспечения. К счастью, в Аргентине не надо платить за патент, и на мою зарплату я могу позволить себе маленькую квартиру неподалеку, — ответил Гунтрам, обрадовавшись, что они наконец оставили тему семьи. — Нечасто встретишь такого самостоятельного юношу, который способен сам себя содержать и оптимистически смотрит на жизнь, — заметил Конрад, про себя думая: «Работать почти задаром — какая бесполезная трата времени! После маленькой революции, устроенной аргентинцами, возвращаться туда бессмысленно». — Почему ты изучаешь социальное обеспечение? Не слишком распространенный выбор. — Когда мне было четырнадцать, школьный священник брал наш класс в трущобы, чтобы помогать живущим там людям. Он говорил, что мы не должны терять связи с реальной жизнью и забывать о человечности. Эти люди произвели на меня сильное впечатление, и я стал ходить туда по выходным, помогал на кухне, учил детей читать. Не хочется думать, что с ними стало во время политических потрясений, — ответил Гунтрам, и впервые герцог показался ему не таким пугающим, как раньше: его глаза лучились мягким светом, очень идущим его красивому лицу. Конрад заметил, что Гунтрам внимательно рассматривает его, и нежный румянец на его щеках воодушевил Конрада: кажется, мальчик заинтересовался им. «Возможно, у меня есть шанс, — подумал он. — Теперь пора побольше узнать о моем сопернике». — Какие у тебя отношения с тем мальчишкой? — Федерико? Он мой лучший, особенный друг и приехал со мной в Европу на каникулы. Мы с ним вместе забавляемся с тех пор, как мне исполнилось тринадцать. От чудовищности его последних слов, произнесенных так небрежно и обыденно, Фердинанд едва не взорвался. Он сердито звякнул чашкой по блюдцу и бросил на мальчика убийственный взгляд. «Шлюшка — как и его дядя», — констатировал он. Хайндрик Хольгерсен с изумлением уставился на этого «ягненка из прихода», который всем и каждому рассказывает, насколько он развращен. «У герцога не будет проблем его трахнуть. Кажется, мне все же придется поработать сегодня вечером». Гнев Конрада превратился в холодную ярость. Он вспомнил, как много раз его не пускали дальше порога: «Тут побывал кое-кто гораздо лучше тебя, lapin — ты иногда бываешь таким скучным! Весь вкус — в разнообразии». — Нас поселили в одной спальне, — продолжал Гунтрам, не замечая реакции слушателей. — И хотя это заняло некоторое время, в конце концов мы стали лучшими приятелями. Фефо всегда был не прочь позабавиться. Конечно, со стороны это выглядело странно, но там такое — обычное дело. Признаюсь, он иногда ставил меня в неудобное положение, но постепенно я привык. Учителя наказывали нас, но чем еще заняться в закрытой школе? — Я не удивлен. То, что он делал с тобой, — преступление, учитывая, что тебе было всего тринадцать, а он выглядит гораздо старше тебя, — проскрежетал Конрад, его голос стал ниже, а немецкий акцент — заметнее. — Ничего постыдного мы не делали. А вот когда он назвал меня в присутствии своей матери голубком, тогда действительно было неудобно. Но мы привыкли прикалываться друг над другом. Может, пора стать взрослее, но мне же пока всего девятнадцать. Знаете, в школе Фефо вел себя как полный отморозок. Однажды даже притащил в здание школы поросенка. Неужели вы сами никогда не валяли дурака в школе? Не забавлялись? Услышав это, Хайндрик не удержался и расхохотался. Фердинанд усмехнулся. — Ты имеешь в виду «шутили»? — проворчал Конрад, мигом заставив своих людей успокоиться. — Да. Вас, наверное, удивило, как он меня называет? У него привычка придумывать мне прозвища. — Похоже, английский тебе не родной язык, — уже спокойнее сказал Конрад, увидев растерянное выражение на лице Гунтрама: парень явно не понял, отчего так развеселились ребята. — В общем, да. Я привык думать на испанском. — Забавляться с кем-то означает заниматься случайным сексом. Например, с проститутками, — объяснял Конрад Гунтраму, и тот чуть не умер со стыда прямо на месте. — Закажу-ка я лучше десерт, прежде чем ты окончательно переселишься под стол, — пошутил Конрад, позабавленный реакцией мальчика. Когда подали десерт, он наблюдал, как Гунтрам с удовольствием принялся поглощать яблочный пирог с ванильным мороженым. «Детское блюдо», — подумал герцог. Он заметил, что мальчик вдруг остановился и огляделся по сторонам. — Что-то не так? — спросил он. — О нет, ерунда. Я подумал, может, у них найдется корица, но, наверное, шеф-повар убьет меня за профанацию своего творения. — Можем попросить у них немножко Zimt, — медленно проговорил Конрад, вспомнив, как они ели этот пирог с Роже. — Как ты можешь есть столько корицы? — То же самое у нас с Жеромом всегда спрашивала мама. Яблоки и корица идеально подходят друг другу. Как мы с тобой, lapin. («зайчик» - фр.) Конрад с усилием сглотнул. «У нас с Роже не всегда было плохо, — подумал он, глядя на Гунтрама с нежностью и тоской. — И все-таки это были особенные отношения. Если бы только не вмешалась его семья, возможно, всё продолжилось бы и дальше». «Что значат несколько эскапад по сравнению с возможностью быть с человеком, с которым ты готов разделить жизнь? Ничего. Мужчины по натуре своей охотники. Но Роже всегда возвращался ко мне. Большую часть времени мы ругались, но не могли друг без друга. Когда я бросал его, он шел за мной, а когда он бросал меня, я отправлялся его искать. В итоге всё, что мы имели, рухнуло, и мы были обречены. Семья Роже. Отец Гунтрама. Даже сам Гунтрам, случайный пострадавший, потерял все. Нет, Гунтрам никогда не был случайным пострадавшим для своей семьи. Он был еще одним залогом, который его отец вручил мне, и за одну ночь жизнь этого ребенка кардинально изменилась. Когда умер мой брат, я страдал много лет, однако в конце концов справился. Но что ты чувствуешь, когда тебе семь лет и единственный близкий тебе в этом мире человек умирает? Возможно, мягкий и добрый характер Гунтрама таков потому, что он тянулся к людям, ища близости. У меня были Фридрих и отец, а позже Альберт и Фердинанд, а у него не было никого. Даже сейчас он абсолютно одинок. Одинок, как я. Но я взрослый, и я сам решил так жить. У Гунтрама же вообще не было выбора. Даже если он никогда не примет меня как любовника, я обязан исполнить свой долг перед ним. По крайней мере, я должен обеспечить ему будущее в Европе». Деликатное покашливание Фердинанда вернуло Конрада к действительности, и он увидел, что Гунтрам изо всех сил старается скрыть, как устал (и как ему скучно). Кофе, который им подали, уже успел остыть. — Думаю, тебе давно пора спать. Я отведу тебя в отель. — О, не стоит. Объясните мне, пожалуйста, как пройти к Риальто, а оттуда я уже найду, как вернуться домой. «С твоим умением ориентироваться? Ты наверняка окажешься где-нибудь в Местре (материковый пригород Венеции. — Прим. пер) и будешь удивляться, куда делась вода», — подумал Конрад. — Боюсь, ты свалишься в канал. В твоем возрасте опасно блуждать по улицам одному. А я не прочь пройтись. Продолжение следует Примечания переводчика * TGV (сокр. фр. Train à Grande Vitesse) — французская сеть скоростных электропоездов (Википедия). **Приветствие мира, Преломление хлебов — заключительная часть мессы (католической литургической службы), когда верующие причащаются Святых Даров. *** Рыцарями называли членов боевых орденов — тамплиеров, тевтонцев и т. д.