О доброте и сострадании жаб и лягушек

23 апреля 2006 года Цюрих Дитер налил горячую жидкость в белую фарфоровую тарелку, радуясь, что шеф-повару пришла в голову идея его приготовить. Возможно, любимый бульон хотя бы немного поднимет герцогу настроение: два дня назад его бросил г-н де Лиль. Дворецкий стоически игнорировал сердитый взгляд хозяина, заканчивая сервировать стол. «Должно быть, он виновная сторона, если господин Элзессер даже не желает с ним разговаривать», — подумал слуга, слегка поклонившись пылающему гневом герцогу, и отошел назад, сжимая в руках супницу. — Оставь ее здесь, — рявкнул Конрад, и Дитер подчинился. «Виноват и в ярости. Плохое сочетание, — дворецкий затворил за собой дверь столовой. — Надеюсь, господин де Лиль и в этот раз закроет глаза на его проступки. Ни у кого нет столько терпения, сколько у него». * * * Конрад уставился на дымящийся суп, не притрагиваясь к нему. «Это всё ее вина. Он был счастливейшим на свете человеком, но она отравила ему жизнь. Она разрушила мою семью». «Я заставлю ее заплатить — пусть испытает то же самое. Война объявлена, мама». * * * 25 апреля 2006 года — Честно говоря, Конрад, я не думаю, что это хорошая идея, — в пятый раз мрачно повторил усталый и раздраженный Фердинанд. «Вся эта история — его вина. Я сто раз ему говорил, что это была ошибка». — Мальчик до сих пор немного расстроен из-за новостей, — мягко добавил он. — Его место здесь, рядом с его детьми, нашими детьми, а не у тебя дома, — упрямо возразил Конрад. — Он не причиняет мне никаких неудобств. Сесилия от него в восторге, а с Иоханессом они подружились, — торопливо сказал Фердинанд, пытаясь усмирить ярость Конрада, бросавшегося на всех подряд. — Но, возможно, я смогу уговорить его выгуливать моих собак, тогда мы будем в расчете, — сделал Фердинанд жалкую попытку пошутить. «Конрад сам всё запутал и теперь винит всех вокруг, — горько подумал он. — С чего он взял, что это был продуманный заговор? С чего? Его мать просто еще раз разрушила его жизнь, как делала это с момента его рождения!» — Выгуливать твоих собак? Это твое блестящее решение ситуации? — рявкнул Конрад. — Пока что это лучшее, что мы можем сделать. Ты слишком многого требуешь от него, дружище. Это просто невозможно! Что ты предлагаешь? Заставить его вернуться в твой дом и жить там, словно ничего не случилось? — Фердинанд повысил голос. — Мои дети скучают по нему! — Гунтрам может даже уехать в другую страну и будет иметь на это полное право! Ты состоял в отношениях с его дядей и это ты велел его отцу совершить самоубийство! — крикнул Фердинанд, рассерженный слепым упрямством своего друга. — Я никогда не думал, что идиот наложит на себя руки! Да он — такая же крыса, как и все они! Я думал, он просто сбежит! — Я согласен, Жером был подлой крысой, но вся эта затея не имела никакого смысла! Зачем ему отдавать тебе мальчика, если он собирался сбежать? — снова спросил Фердинанд, далеко не в первый раз за последние четыре года. — Если у него был рак, как сказал этот адвокат, мне видится совершенно логичным, что он покончил с собой! Он знал, что болезнь убивает его медленно и мучительно, и изображал перед тобой рыцаря. Разве ты не видишь этого, Конрад? Он продал тебе мальчика в обмен на помилование Роже и тем самым обеспечил место для своего сына в Совете, никак не меньше! Де Лили снова у власти, хотя давно должны были превратиться в пепел! Ублюдок использовал тебя, чтобы сохранить свой род; это всё, что когда-либо имело для них значение! Сейчас я не сомневаюсь, что именно Жером дал мне наводку, как найти предателей, чтобы избавиться от своей семьи! Он был так же жаден до власти, как и все они! Это его письмо — сентиментальный вздор, написанный специально для тебя! Он ожидал, что ты прочтешь его и почувствуешь вину, или кто знает, что еще! Как ты не видишь этого?! — Это всего лишь предположения, Фердинанд, — отозвался Конрад неожиданно мягко, и у Фердинанда в этот момент зародилось подозрение, что Конрад знает что-то еще, что намеренно скрывает. — Кого-кого, а Гунтрама не заподозришь в жажде власти, — с достоинством продолжал Конрад. — Он никогда не проявлял ни малейшего интереса к участию в Совете, да я и не позволил бы ему. Он не согласен с нашими методами, хотя поддерживает наши идеалы и цели. — О чем ты на самом деле договорился с Жеромом де Лилем? — Гунтрам — мой Консорт, — Конрад откровенно проигнорировал вопрос. — Его место дома. Он уже доказал свою ценность Совету, даже тебе. — Хорошо, — вздохнул Фердинанд, понимая, что не добьется правды от Конрада, — дело не в мальчике. После долгой паузы он снова заговорил: — Предположим на минуту, что Гунтрам успокоился и решил вернуться. Что тогда? — Я не знаю, — признался Конрад. — Подыщи надежный индикатор ядов и попроси Горана переехать к тебе в спальню, потому что парнишка имеет полное право убить тебя, — ухмыльнулся Фердинанд. — Ты хоть понимаешь, что он чувствует? Он не разговаривает, не ест, не двигается. Он просто целыми днями сидит и смотрит в окно! — Я позволю ему переехать в другую комнату, — неохотно согласился Конрад. — Найди ему квартиру в Цюрихе! Пусть он на несколько месяцев переедет к Горану! Неужели ты думаешь, что он захочет жить под одной крышей с тобой? — Нет. Он будет жить дома. Иначе слишком рискованно. — Конрад, тебе прекрасно известно, что Репин никогда не сунется в Цюрих! — проворчал Фердинанд. — Это наша территория! — Он как волк. В ту минуту, когда он почует, что между нами не все ладно, он объявится здесь и начнет морочить Гунтраму голову! Я его знаю! Он просто выжидает подходящего момента, чтобы начать кампанию против меня! — Репин не имеет никакого отношения ко всему этому! Он никак не мог узнать, что произошло между тобой и Роже! — Что, если моя мать рассказала ему? — Марианна фон Лихтенштайн наносит визит Константину Репину? Да она умрет от отвращения, прежде чем переступит порог его дома, — Фердинанд фыркнул, услышав эту нелепость. — Нет, это ее рук дело, и, возможно, все именно так, как говорит Гунтрам. Ей рассказал Роже, а она побежала просвещать Гунтрама. — Когда рассказал? Его нет с декабря. Люди в Мадриде позаботились об этом. — Может быть, твоя мать просто ждала подходящего момента, что начать действовать. — Она? Нет, никогда. Она недалёка и импульсивна, как бешеный скорпион. Нет, за всей этой историей стоит что-то еще, — размышлял Конрад. — Она всего лишь оружие в чьих-то руках. — Конрад, ты видишь тут заговор, тогда как это вполне логичное развитие событий, — устало вздохнул Фердинанд. — Я говорил это однажды и скажу еще раз: Гунтрам не предназначен тебе. Этот мальчик, как бы он мне ни нравился, для тебя запретный плод. Его семья почти уничтожила нас, но когда ты увидел его, ты забыл обо всем и захотел получить его, невзирая на последствия. Плохая идея, очень плохая идея, дружище. — Он идеален для меня. Он изменил мою жизнь к лучшему. — Я с этим не спорю: он лучшее, что когда-либо случалось с тобой, но это не означает, что он тебе подходит. Оставь его в покое, Конрад. Он болен, и все, что произошло, вполне может свести его в могилу. — Жаль, что я не мог придушить Роже собственными руками, — пробормотал Конрад, больше не слушая, что говорит Фердинанд. * * * Старик с тяжелым сердцем сложил джемпер, чтобы добавить его к остальным вещам в чемодане. «Хватит ли этого на неделю? — думал он. — Или мне следует упаковать вещи на более долгое время?» Фридрих болезненно зажмурился, вспомнив брошенные ему слова: «Если бы вы действительно заботились обо мне, вам не стоило позволять своему протеже вступить в инцестуальную связь с сыном человека, которого он убил. Или Грифон имеет на это специальное разрешение от церкви?» «Я действительно о тебе заботился. Ты мне как сын, которого у меня никогда не было. Конрад, без сомнения, был сыном Карла-Хайнца, а ты оказался в точности таким, каким я представлял себе своего ребенка. Мне следовало в первый же день запретить Конраду жить с тобой, но я не смог. Вы оба просто светились от счастья, когда обрели друг друга». Перед глазами промелькнуло воспоминание о девятнадцатилетнем Гунтраме, стоящем на пороге их венецианского дома, и Фридриху пришлось сесть в кресло у кровати — на него навалилось тяжелое чувство вины, он чувствовал себя подавленным и слабым. «Он был похож на мокрого щенка, который и мухи не обидит. Мое первое впечатление о нем оказалось верным: он всегда ставил интересы Конрада выше собственного благополучия». Он вспомнил, как Гунтрам вскочил с постели и, не обращая внимания на роскошную обстановку спальни, подбежал к окну, чтобы посмотреть на катера, снующие по Большому каналу. Фридрих был тронут этой картиной. «Он был еще ребенком, когда пришел к нам. Всего лишь ребенком. Всего боялся…» На него нахлынули воспоминания о том утре, когда он, как обычно, пришел в спальню Конрада и обнаружил, что Конрад все еще в постели и нежно обнимает крепко спящего Гунтрама. «У Конрада было много любовников в прошлом, но даже Роже он никогда не приводил в дом, тем более в свою постель. В точности как его отец. «Я делю свою постель только с тем, кого люблю». — Я обидел его прошлым вечером, — прошептал его подопечный, в голосе сквозило отчаяние. — Я не хотел этого, но вышел из себя. Не знаю, почему он простил меня». — Держи же себя в руках, мальчик, — резко сказал Фридрих, и Конрад от стыда отвел глаза. Он выскользнул из постели, а Гунтрам, не подозревая о присутствии Фридриха в комнате, заворочался, устраиваясь поудобнее, чтобы спать дальше. — Он не такой, как его родственники, — сказал Фридрих, когда они с Конрадом вышли из спальни. — Он пока ребенок, и ты еще не раз обидишь его. — Нет, Фридрих, нет, больше никогда. Я скорее умру, чем сделаю ему плохо. Я нужен ему так же, как он нужен мне. — Это грех, Конрад. — Нет, не в этот раз. Раньше — да. Но не сейчас. Это первый раз в моей жизни, когда кто-то любит меня самого. Он не обманывает меня. Я просто хочу попытаться найти близкое существо. Хоть раз в жизни почувствовать себя живым. — Ты собираешься строить свое будущее на лжи? — Когда-нибудь я расскажу ему правду. Я просто не могу отпустить его. Не сейчас. Я уверен, он простит меня, — сказал Конрад. — Пожалуйста, помоги мне, Фридрих. Старик закрыл глаза, борясь с наворачивающимися на глаза слезами. «Гунтрам великодушен. Возможно, пройдет время, и он простит нам наш обман». «Возможно».