О доброте и сострадании жаб и лягушек

30 октября 2007 года Рим — Сир, мы приземлились двадцать минут назад, — очень мягко сказала Конраду стюардесса. Годы опыта научили ее, что с ее работодателем надо вести себя очень осторожно, особенно когда он «не в духе», а его водитель сказал ей, что этим утром, прямо в машине, господин де Лиль снова послал герцога куда подальше. «Он это определенно заслужил. Удивительно, как он терпел его так долго», — думала Мари, держась от герцога на безопасном расстоянии. — Спасибо, Мари. Скажи пилотам, пусть готовят самолет ко второй половине воскресенья. Мы полетим в Нью-Йорк, — распорядился он, поднимаясь из кресла. Забирая его нетронутый поднос, Мари тяжело вздохнула при мысли о предстоящем испытании — десятичасовом перелете в компании ее босса, но подбодрила себя: «Зато целая неделя в Нью-Йорке». * * * Оставшись один в спальне на своей вилле «Джулия», Конрад ослабил галстук. «В Сан-Капистрано не поеду — слишком много воспоминаний... А ведь в какой-то момент я решил, что он простит меня, но нет». «И в зоопарке я тоже думал, что он собирается меня простить, но он просто выгадывал, как сделать свою жизнь проще». «Возможно, он никогда меня не простит. Даже ради детей». «Он не оставляет мне иного выбора. Я перепробовал все, что только можно, но его упрямство вынуждает меня начать играть грязно». «Возможно, он наконец образумится, прекратит свой глупый бунт и вернется ко мне. Гунтрам ревновал меня даже к моей тени». Конрад сел за стол красного дерева и начал вынимать вещи из карманов. Выложив мобильный телефон, он включил его и долго смотрел на фотографию Гунтрама с совсем маленьким Клаусом на руках, восторженно разглядывающего аккуратное личико малыша. «У меня было всё, но я в один момент всё это потерял, — с горечью думал он. — Как бы я хотел убить Роже собственными руками! Почему он не мог оставить нас в покое? Нет, проклятому гаду понадобилось бежать к моей мамочке и снова разрушить мою жизнь». «Рискованно ставить на то, что я планирую, но я не могу придумать ничего другого. Он посмел бросить мне вызов с тем портретом девчонки Репина. Это означает только одно — он скоро меня бросит. У него не займет много времени найти кого-нибудь еще: ему просто надо встать на перекрестке или зайти в ресторан, и дюжина потенциальных любовников падет к его ногам». «Тем не менее он выбрал меня, и я никогда не видел, чтобы он хотя бы раз посмотрел на кого-то другого». «Но он всегда ревновал, боясь, что я найду кого-то лучше него. Возможно, именно эта ревность вернет его мне». — Точно, как с Марчелло, — горько сказал он вслух. — Будет ли он ревновать к хорошо известной девушке по вызову? «Но мой Гунтрам понятия не имеет, кто она, и никогда не совал нос в мое прошлое. Возможно, мелькающая у него перед глазами Стефания заставит его сменить гнев на милость». «Возможно, почувствовав, что положению мальчиков угрожает появление нового наследника, он избавится от нее. Почти невозможно угадать, что у Гунтрама происходит в голове». «Он знает, что я хочу его обратно. Его сопротивление скоро падет. Теперь я это знаю. Всего лишь вопрос времени». Настойчивый стук в дверь вернул его к действительности, и он рявкнул: — Войдите. — Здесь господин Элзэссер, мой герцог, — робко сообщил ему молодой дворецкий. — Он пришел со священником, — быстро добавил он. — Хорошо, разместите их, — сердито ответил Конрад. — Господин Элзэссер хочет поговорить с вами сегодня вечером, мой герцог. Он настаивает. Конрад прожег слугу сердитым взглядом, но поднялся и снова надел пиджак. Он злился на Фридриха, которому потребовалось менее пяти часов, чтобы всё узнать и явиться сюда обвинять его, заодно притащив с собой его духовника. «Как это на него похоже». Уставший и раздраженный, Конрад спустился по лестнице в гостиную, где в старые времена он устраивал для друзей безумные вечеринки. «Вполне подходящее место для Стефании, но я никогда не привел бы сюда Гунтрама», — подумал он, входя в зал. Фридрих и отец Бруно стояли посередине комнаты, сердито глядя на него, что только укрепило решимость Конрада. — Сегодня мне позвонил доктор фон Кляйст и сообщил поразительную новость, Конрад, — начал атаку Фридрих, назвав его по имени и прибегнув к тому особому тону, который всегда напоминал Конраду, что перед ним человек, который выше его по положению. Даже старый князь Лёвенштайн не осмеливался говорить с Конрадом подобным тоном после того, как его избрали Гроссмейстером. — Прошу вас, садитесь, господа, — сказал Конрад, игнорируя первый выпад. — Надеюсь, что перелет в Рим был приятным для вас, отец Бруно. — Конрад, сын мой, дело очень серьезное, — тихо сказал священник, и Конрад понял, что тот сердит на него больше, чем он предполагал. — Это таинство. — Нет, — безучастно ответил он. — Брак — это таинство, мальчик! — вышел из себя Фридрих впервые за очень долгое время. — Как посмел ты его пятнать? Я плохо тебя учил? Неужели ты думаешь, что я позволю тебе оскорбить твоего консорта, оскорбить Бога очередной уловкой? — У нас будет гражданская свадьба, Фридрих, и Стефания не будет допущена к Ордену, моим детям и моему состоянию. — Так ты признаешь это? — Фридрих был на грани срыва. — Я надеялся, что это — недоразумение. — Нет. — Конрад, сын мой. Зачем тебе это? Ты действительно хочешь жениться вне Церкви? — мягко спросил отец Бруно, надеясь успокоить обоих мужчин. — Церковь не позволяет мне жениться по ее правилам, — парировал Конрад. — Церковь всегда была снисходительна к твоим склонностям, сын мой, — сказал отец Бруно, начиная терять терпение. — Она приветствовала Гунтрама, и мы все радовались его благотворному влиянию на тебя. — Как католику, тебе прекрасно известно, что только тот брак действителен, который освящен Церковью, — сказал Фридрих. — А это всё ты задумал лишь для того, чтобы причинить боль хорошему человеку. Человеку, который никогда не делал тебе ничего дурного. — Так что же я должен сделать, Фридрих? Отправить его в монастырь и внести за него дар в монастырскую казну? — не выдержал Конрад, дав волю своей досаде. — Не смей издеваться над этим, мальчишка! — крикнул Фридрих, выходя из себя. — Прошу прощения, Фридрих, — Конрад пожалел о своих словах. — Я намерен сочетаться гражданским браком со Стефанией ди Барберини, нравится вам это или нет. — Ты не можешь жениться на этой женщине! Тебе прекрасно известно, кто она такая! Неужели ты хочешь посадить… — Фридрих не смог закончить фразу, задохнувшись от гнева. — Сын мой, я призываю тебя задуматься о последствиях своих действий. Такой брак — оскорбление нашей Церкви. Он никогда не будет признан, и, живя с женщиной, ты будешь совершать плотский грех. Это грубое нарушение твоих обетов в качестве нашего Гроссмейстера, сын мой. — Я беру жену, чтобы упрочить преемственность, но она не будет представлена Ордену. Я не вижу в этом никакого вреда или нарушения своих обязательств. — Сын мой, не стоит вести с нами словесные игры, мы все хорошо разбираемся в церковных законах и знаем кодекс Ордена. Но скажи мне, сможешь ты принять Господа с легким сердцем, если будешь знать, что нарушаешь его законы? — Я много лет жил с Гунтрамом, — с вызовом сказал Конрад священнику. — Я никогда не отказывал никому из вас двоих в евхаристии (причащение. — Прим. пер.). Я делал всё, что мог, чтобы духовно направлять вас, и принимал у вас исповедь. Милосердие Господа безгранично. Вы оба старались следовать нашим законам. — Тогда я откажусь от евхаристии, если это ослабит ваши страхи, отец Бруно, — сказал Конрад. — Я буду присутствовать на мессе, но причащаться не буду. — Конрад! — воскликнул Фридрих. — Я ценю тот риск, который вы брали на себя все эти годы, допуская нас с Гунтрамом до причастия, отец Бруно, но это нужно остановить, — сказал Конрад. — Конрад, я знаю тебя c юных лет, и сейчас ты пытаешься увильнуть от главной проблемы в этой ситуации. Скажу не от имени Церкви, а от своего. Канонический закон однозначно запрещает мне допускать вас до причастия, поскольку ты живешь во грехе и ложишься в постель с человеком, не вступив в брак, освященный нашей Церковью, — независимо от пола этого человека. Но с годами, особенно после того как я увидел, что твое поведение изменилось к лучшему, у меня появились сомнения. Тобой и Гунтрамом никогда не двигала похоть, вы всегда вели себя сдержанно. Вы оба любили друг друга как братья. Я видел самоотверженную любовь и единение двух душ. Я думаю, что эта любовь все еще жива и что вы оба никогда не сможете быть счастливы с кем-то еще. Конрад надолго замолчал. — Ты действительно хочешь сделать ему больно? — тихо спросил отец Бруно. — Это будет твой величайший грех против близкого человека. — Я не хочу делать ему больно, но не вижу иного выхода. Он сам делает себе больно своим упрямством, — с горечью ответил Конрад. — Я желаю ему добра, и меня не беспокоит, если я лишусь поддержки Церкви. Гунтрам — подарок от Бога, и я верю, что Он прощает меня, даже если я оскорбляю Его Церковь. — Сын мой, я не могу отпустить тебе грехи, если ты не раскаялся в них. Ты сознательно причиняешь боль невинному человеку. — Я страшусь ада только потому, что там не будет Гунтрама, — признался Конрад. — Ад — это состояние души, сын мой. Это душа, которая сознательно отвергает Бога. Это душа, которая знает, что никогда не увидит Его во славе. — Конрад, мы не можем позволить тебе жениться на этой женщине, — сказал Фридрих. — Это может пагубно сказаться на здоровье Гунтрама. Ты слышал, что говорил врач: состояние его сердца продолжает стремительно ухудшаться. Он не доживет до сорока, а может быть, и до тридцати. — Я знаю, — признал Конрад. — Я лишь хочу, чтобы он был счастлив. — Тогда не поступай так с ним. Пусть будет как будет, — мягко сказал Фридрих. — Не могу. Если я не предприму чего-нибудь, он умрет от тоски. — Ты убьешь его, если приведешь в дом эту женщину. Я ее очень хорошо знаю: она сделает его жизнь несчастной. Эта женщина ненавидит его всей душой! Ты действительно хочешь зависеть от капризов шлюхи? — Фридрих! — Слушай меня внимательно, Конрад. Если ты женишься на ней, она получит полную власть над тобой, потому что это именно ты попросил ее. Она будет распоряжаться в твоем собственном доме, мальчик. — Я смогу ее контролировать. — Что, если она будет плохо обращаться с Гунтрамом? Если она настроит против него детей? — Да не будет такого. Она не любит детей, и это всё только на время. Не думаю, что мне вообще придется на ней жениться. — Так ты сам признаешь, что используешь одного человека, чтобы склонить к своей воле другого? — с угрожающими нотками в голосе спросил Фридрих. — Я сделаю всё, что сочту необходимым, чтобы обеспечить мир и порядок в моем доме, — очень спокойно ответил Конрад, отражая направленную на него ярость. — Гунтрам — мой консорт, и я не буду больше терпеть его бунт и отказ выполнять свои обязательства передо мной и нашими детьми. Фридрих поднялся с кресла и скрюченной от артрита рукой с размаху влепил Конраду пощечину. Конрад только сердито глянул на него. Изумленный отец Бруно вскочил, готовый вмешаться. — Стоило сделать это еще год назад! — крикнул Фридрих. — Если ты ведешь себя как избалованный ребенок, тебя нужно и наказывать как ребенка. Твой долг защищать невинных и слабых, но ты используешь всю свою власть, чтобы сокрушать их. Мне стыдно, что я твой наставник. — Ты больше не мой наставник, Фридрих. Я взрослый человек и сам выбираю свою судьбу. Ты можешь принять это или уйти, — бесстрастно сказал Конрад. — Я намерен сделать всё от меня зависящее, чтобы защитить Гунтрама, — сказал Фридрих. — Если бы не это, я бы сегодня же покинул дом твоего отца. — Поступай как знаешь, Фридрих, — ответил Конрад. — Я сдержу обещание заботиться о тебе до самой твоей смерти. — Если бы у тебя была хоть капля стыда или порядочности, ты бы позволил Гунтраму покинуть свой дом. Я возлагаю на тебя ответственность за все последствия, которые твоя глупость навлечет на всех нас. Мы закончили здесь, отец Бруно. Священник последовал за Фридрихом, все еще держась от него на расстоянии. Конрад остался один в большой гостиной. «А если Фридрих прав? Если Гунтрам будет сильно нервничать? Если Стефания оскорбит его? Если моя женитьба натолкнет его на мысль, что он может поступить аналогично, и он побежит к Репину или Фолькеру? Нет, он бы так не сделал». «Но что если это станет последней каплей?» «Это дурацкий план, но другого у меня нет. Я не могу позволить ему продолжать губить себя. Возможно, мне стоило бы поступить так, как говорит Фердинанд: купить Гунтраму квартиру в Цюрихе. Это было бы лучшим вариантом, но я не могу представить свою жизнь, когда его нет рядом со мной. Я сойду с ума меньше чем за неделю, если буду знать, что он один и окружен хищниками. Он вышел всего на один вечер и сразу притащил за собой Фолькера». «Мне необходимо видеть его спящим и знать, что он здоров». «Я не могу представить мой мир без него». «Нужно всего лишь держать Стефанию на коротком поводке. Он не выдержит ее присутствия и сдастся самое большее через месяц». * * * Карло открыл дверь лимузина и терпеливо ждал, стоя у машины. Через несколько долгих минут он осмелился спросить: — Мы уезжаем отсюда, мой герцог? Конрад резко захлопнул коробочку с большим бриллиантом, мрачно сверкавшим со своего бархатного ложа. — Нет, все в порядке, — сказал он, выходя из машины. «Предполагается, что я останусь здесь на всю ночь, если она примет меня», — спохватился он. — Карло, не жди меня сегодня вечером. Поезжай домой. В лифте его снова одолели сомнения, но фотография в телефоне напомнила ему о том, что он потерял. «Я не сдамся без боя», — подумал он и сунул мобильный во внутренний карман пиджака. «Наверное, придется показывать эту корову моим друзьям, — мрачно подумал он. — Все женщины злорадствуют, когда находят идиота, который женился на них». «В отличие от моего котенка. Он никогда ничего не говорил». «Разве он не гордился мной? Что до меня, то я сдался на его милость в ту минуту, когда он меня принял. Черт возьми, да в ту минуту, когда я его поцеловал!» От металлического лязга закрывшихся дверей лифта он опомнился и, прочистив горло, нажал кнопку звонка. Как обычно, Стефания приветствовала его поцелуем, и он быстро клюнул ее в ответ. «Итак, приступим к делу». Он сел на удобный диван и рассеянно взял бурбон, который Стефания, не спрашивая, предложила ему: их давнее знакомство подсказывало ей, что делать, когда он бывал не в духе. Ее коктейльное платье укрепило его подозрения, что она намерена блеснуть на публике, и он внутренне содрогнулся при мысли о вечере в каком-нибудь ночном клубе. — Я много думал, Стефания, — сказал он, и она с тревогой посмотрела на него, поскольку при ее роде деятельности это были самые страшные слова. — О нас с тобой, — уточнил он. — Вот как, дорогой? — с наигранной небрежностью спросила она. — Мы знаем друг друга много лет, четырнадцать, если точнее, и все это время ты была мне верным другом. — Ты знаешь, как я тебе признательна, Конрад. Даже после всего того, через что ты заставил меня пройти, — сказала она с напускной печалью. «Не дави на жалость, женщина, твоя отставка обошлась мне дороже, чем обходится увольнение генерального директора», — раздраженно подумал герцог, а вслух сказал: — Стефания, я совершил глупость, расставшись с тобой в две тысячи втором году. Я не должен был этого делать. — У меня были большие надежды на наши отношения, Конрад. — Я благодарю тебя за то, что великодушно принимаешь меня снова. Не многие женщины сделали бы то же самое. Твое общество все эти годы было бесценным утешением для меня. Она взглянула на него, решив промолчать, только взмахнула длинными ресницами, обрамляющими ее большие зеленые глаза, блестевшие от слез. — Мы так долго были вместе, что я чувствую, что пришло время перевести это всё на постоянную основу, — наконец сказал он. — На постоянную основу? — слегка удивленно повторила она. — Ты выйдешь за меня замуж, Стефания? Я обещаю сделать тебя счастливой, — сказал он. — Ты хочешь жениться на мне? — медленно проговорила она. «Так он пришел не для того, чтобы окончательно избавиться от меня?» — Для меня будет честью, если ты примешь мое предложение, дорогая. Благодаря своей красоте и воспитанию ты станешь для меня идеальной женой. Я был очень глуп, что не понял этого намного раньше. Ты всегда была рядом. — Конрад... Мы ведь расстались из-за… — но тут у нее в голове громко и четко прозвучал голос ее менеджера: «Никогда не упоминай об этом, дорогуша! Если он трахается с мальчиком, ему не понравится, если ты бросишь это ему в лицо. Пусть делает, что хочет, а ты молчи!» Стефания проглотила упрек и притворно всхлипнула: — Я любила тебя всем сердцем! «Ты любила мою кредитную карточку», — подумал Конрад. — Я прошу прощения за всю боль, что тебе причинил. Ты такого не заслужила. — Если мы поженимся, как мы будем жить? — спросила она, хлопая мокрыми ресницами. — Мы подпишем брачный договор, и в случае развода я предоставлю тебе три дома на твой выбор плюс пять миллионов долларов за каждый год, что мы проживем вместе. Если у нас будут дети, сумма удвоится. Как герцогиня Виттшток ты будешь получать ежегодное пособие в размере миллиона швейцарских франков для покрытия своих расходов. — Нет, Конрад, я не деньги имела в виду, — ровно сказала она. — Тут другое. — Другое? — нервно спросил он, думая, что она имеет в виду Гунтрама. — Твои дети. Думаешь, они примут меня как свою мать? Мы не сможем создать семью, если они будут ненавидеть меня. — С чего им тебя ненавидеть? Ты очень красива и добра. И тебе не стоит волноваться насчет них: Клаус и Карл всегда либо со своим воспитателем, либо с няней. — Именно это я и имела в виду, — сказала она, и Конрад помрачнел. — Как я смогу подружиться с ними, если в нашу семейную жизнь вовлечен чужой человек? Я хочу сама выбрать персонал в доме. — Дорогая, ты можешь привести с собой кого хочешь, — с фальшивой улыбкой сказал Конрад. — Но мой персонал останется как он есть. Людей подбирал Фридрих, и я не желаю ссориться с ним из-за столь банального вопроса, как прислуга. Он мне как отец. — Он же просто твой дворецкий! — Дорогая, он не просто дворецкий, и ты это знаешь. Его предки были курфюрстами*, тогда как Линторффы никогда не удостаивались такой чести. Он Габсбург-Кассель и выше меня по происхождению, хотя и предпочитает не упоминать об этом. — Хорошо, но я имела в виду воспитателя. Я полагаю, что он очень молод и неопытен для такой должности. — Де Лиль хорошо делает свою работу, и мои сыновья любят его. Кроме того, куда он пойдет? Я поклялся его покойному отцу позаботиться о нем. У него сердечное заболевание, уволить его всё равно что убить, Стефания. Он не может работать как здоровый человек. Он тебя ничуть не побеспокоит. Когда дети в школе, он рисует, а потом занимается с ними, пока они не ложатся спать. Иногда я не вижу его весь день. — Ходили слухи, что… — начала она, но вовремя прикусила язык. — Слухи? Люди много чего болтают… Да, он переехал ко мне после окончания средней школы. Я обещал его отцу, что я за ним присмотрю. Жером де Лиль назначил меня его законным опекуном, — Конрад поерзал на диване, недовольный тем, что она вообще об этом упомянула. — Если бы я верил слухам, я бы никогда не предложил тебе стать моей женой, дорогая. — Но почему ты пообещал такое? — все еще недовольно спросила она, но, заметив, что его голубые глаза приобрели хорошо знакомый стальной оттенок, не предвещавший ничего хорошего, поняла, что ступила на тонкий лед. «Бери кольцо и титул! А от мелкого педика избавишься потом». — Его отец был прекрасным юристом, работал в нашей компании и принадлежал к одному из старейших родов во Франции. Мальчику пришлось нелегко, и я пожалел его. Вот и все. После окончания университета он остался с нами, и мои дети очень счастливы с ним. Если бы я его уволил, он умер бы через несколько лет. Состояние его здоровья настолько серьезно, что, не будь он таким гордым, он мог бы попросить существенных налоговых льгот. Одни его медицинские счета составляют несколько тысяч в год. Как католик, я не могу попросить его уйти. — Думаешь, это разумно — держать его в доме? — уже сдаваясь, капризно сказала она. — Я не хочу, чтобы люди сплетничали у нас за спиной, дорогой. — Давай попробуем. Обещаю, если он начнет тебе как-либо докучать, я отправлю его прочь, — уверенно сказал Конрад. — Ты станешь следующей герцогиней. — Как скажешь, дорогой. Тебе лучше знать, — с милой улыбкой ответила Стефания, наклоняясь, чтобы поцеловать своего будущего мужа. «Я избавлюсь от этого шлюшонка максимум за два дня, — довольная собой, подумала она, целуя самого скучного мужчину во всей Вселенной. — Как только я выйду замуж, ничто меня уже не остановит. Этот ханжа никогда не осмелится развестись со мной». Примечание переводчика: * Курфюрст – в Священной Римской империи — имперский князь, за которым с XIII века было закреплено право избрания императора.