Кто, moi?

Мысли скакали по кругу. «Дура! Дура! Дура!!! ДУРА! Идиотка!» Слова проносились сквозь мозг огненным телеграфом. Больше всего состояние, к котором Беллатрикс находилась, напоминало камеруу сенсорной депривации, которой Клавдию как-то пытались лечить от излишнего увлечения… чем-то там. Она не помнила, чем именно, но ощущение отключения от всех источников чувств запомнила надолго. Ни звука, ни отблеска света, никаких ощущений, только темнота, тишина и невесомость… Идеальные условия, чтобы остаться наедине с собой. Так что оставалось висеть и заниматься самокритикой. Тем более что поводов было в достатке: последние дней десять теперь, ретроспективно, вызывали у Беллатрикс желание разбить себе лицо фейспалмами. Нет, серьезно, о чем она думала? «Дура! Дура! Дура!!! ДУРА! Идиотка!» Такого дикого помешательства на сексе у неё не было никогда. То есть секс — это здорово, это приятно, это полезно… Но тут было что-то маниакальное. Опять-таки, зависимости у Клавы-Чумы были естественным состоянием. Она едва слезла с иглы, долго пыталась завязать с азартными играми, но так и не вылечилась до конца, шопинг, раз уж у неё были деньги, вообще не казался чем-то плохим, периоды вынюхивания, курения, глотания таблеток и втирания в десны иногда запоминались, а иногда полностью пропадали в чадном угаре кутежа… И ещё была адреналиновая наркомания — та её в конце концов прикончила. Но нимфомания была не её диагнозом. Ну, практически. До того момента, когда Беллатрикс Лейстрейндж (в девичестве Блэк), тоже не отличавшуюся особой склонностью к, чуток подлечили в клинике. «Дура! Дура! Дура!!! ДУРА! Идиотка!» Как она могла не заметить чужое влияние? *** Постепенно сквозь тьму и тишину, сквозь рой кружащихся в голове неприятных мыслей, Беллатрикс начала ощущать… что-то вроде мелодии. Как будто где-то очень далеко играло старое радио, играло, слегка потрескивая помехами, песню, которую она любила давно, очень давно, в далеком детстве. Эта забытая мелодия, с каждой нотой звучащая не громче, но отчетливее, пробуждала в Беллатрикс теплое, уютное счастье. А вместе с ним и надежду. Надежду на то, что не всё так уж плохо, и что она — выкарабкается. Эта мелодия, звучащая, но не звук, потому что слышала она его отнюдь не ушами, манил Беллу, как маяк манит заблудившийся в ночи корабль, звал её к себе — и она тянулась к нему всем своим существом.