Коробка с пазлами

Нужно ли говорить о разуме, который мало по малу сходит с проторенной дороги здравого смысла? Великому Духу Осталы приходится сомневаться в собственной компетенции, ибо такие сумасбродные мысли непозволительны для манипулятора. Дикость и несуразность некоторой мысли давно стало привычным и раздирающим стальные нервы действом, и максимально отточенные навыки сдавались под напором гулко стучащего сердца. Словно у какого юнца, влюбленного в красавицу. Старый Дух протирал глаза, складывал молодые и мягкие руки в замок, разглядывал перья из огня, пока не слышал твердый стук в дверь, и выдыхал сухо: «Войдите». Девочка всегда стояла в пяти метрах от его кресла, всегда поджимала губы и сцепляла руки за спиной, чтобы те не дрожали. Вытянутая фигура дышала презрением, опаской, чем-то уважительным и неизменно обидчивым, словно Астрагор виноват во всех ее ошибках. И виноват ведь. — Начинай, — махнул длинным пальцами Маркуса Ляхтича — чьим телом он пользовался, — приказывая дочери Огнева докладывать. И голос ее дрожал тревогой, дребезжал твердостью и опаской, граничащей с обидой. Дух принимал обиду с привычной покорностью одержимого. Одержим остальской фейрой — возмутительно! При подобных мыслях здравый смысл и гордость душили друг друга. — Девочка, — неожиданно прервал Дух, устало растирая виски; та поперхнулась словом, но смолкла. Плечи ее напряглись, голова опущена — вид ее кричал о готовности напасть, а Дух лишь забавлялся шипением котенка. — Что ты считаешь обидой? — Обидой? — удивленно переспросила девочка, приподняв брови. — Очевидно, это чувство задетого эго, родившегося от оскорбления. Дух не поворачивал к ней головы, продолжая наблюдать за трещащим огнем. Губы отягощала легкая улыбка. — Тогда могу ли я сказать, что обижен на тебя? Молчание после спертого вздоха девочки наполнялось свежим запахом отвращения и горьким удивлением. — Вы? Дух подпер висок кулаком и ответил: — Я обижен за одержимость идеей получить твою душу в стеклянной банке и держать в постоянном контроле, а потом проглотить ее, чтобы она и осталась во мне. Я обижен на тебя, Василиса Огнева, больше, чем ты можешь себе представить. И все слова сказаны на одной ноте, сухо, тихо, безразлично и совершенно неправдоподобно, можно сказать, что даже заученно, словно для плохого спектакля. Минутная тишина треснула дровами в камине, и девочка, наконец, громко произнесла, чтобы слышали книги на полках: — Тогда я прошу прощения за свое поведение. Дух удивленно поднял брови, повернулся к девочке и посмотрел прямо в синие глаза, не веря своим ушам. Василиса держалась прямо - грудная клетка почти трещала от осанки, поджимая губы и алея щеками. Просит прощения? Невиданная дерзость. — Наша обоюдная обида слишком сильна, не находишь? — хмыкнул Дух, цепляя взглядом тоненькую фигуру. — Вы правы, — улыбнулась Василиса, — и она бережет вас. Доброй ночи, учитель. В пустом кабинете остался едва уловимый запах отвращения, ошеломленного недоверия и, кажется, трупа здравого смысла.