Рожденная на Каменной Ферме

Инки Пай не знала о сочувствии, но знала о боли. Она никогда не видела различия между физической и моральной болью, да и не было особой разницы. Боль была абсолютной, простой и всепоглощающей. Она никогда не думала об этом, ведь ей и не надо было. Она просто чувствовала ее. Кварц Пай была честной кобылой, не перестающей чувствовать вину за ее слабость, она не переставала думать, что ее копыта — ее вина. Она не смогла удержать малыша в себе и Инки страдала из-за этого. Инки понимала это. Она говорила матери что это не так, что она не должна так думать, но это не помогало. Кварц всегла видела нетрудоспособность Инки не как неудачу, а как наказание и для себя, и для своей дочери. Когда Игнеус стоял в полный рост, гордо и с уважением, Кварц склоняла колени, чтобы помочь Инки как можно быстрее. Вынужденная работать от рассвета до заката чтобы поддерживать ферму, она первой кричала, когда Инки теряла сознание, первой говорила ей сдаться и первой чувствовала боль, когда Инки отазывалась ее слушать. Кварц Пай обращалась с Инки с жалостью, любовью и виной, стараясь быть самой лучшей матерью. Знание того, что само ее существование было причиной страданий матери, заставляло ее гордость, заставляющую жить полной жизнью бороться с любовью матери, заставляющую быть в безопасности и молчать во внутреннем конфликте внутри Инки. Она всегда заканчивала причинением себе боли, будучи слишком эгоистичной для того, чтобы быть в безопасности и желая доказать миру, что поддельная пони вроде нее тоже могла жить, и боль усиливалась, когда она смотрела матери в глаза. Когда Инки пришла домой с гитарой, Кварц почувствовала смесь облегчения и злости. Облегчение от того, что ее ребенок не будет пытаться работать на ферме и злость от того, что гитара все равно причинит ей боль. Инки не знала, как играть на ней и ее никто не учил. Она просто села и стала играть. Она извлекла ужасный звук, ее копыта болели и стали кровоточить. Но она прололжала пытаться. Кварц смотрела и сказала ей перестать. И в первый раз в жизни, Инки послушала ее. Она повесила гитару на стену и перестала играть, но и не шла больше на западные долины. Она бросила фермерсую жизнь, получив свой инструмент, но не могла начать новую без разрешения ее матери. Оно было другим. Инки знала с самого начала, что никогда не сможет сломать грани, что она никогда не добьется чего-то так, как ее родители или сестры. Единственная причина, по которой она продолжала бороться в заранее проигранной битве сама с собой, была чистая решительность, чистая гордость, чистая боль. Она делала это, потому что у нее не было другого выбора. Но с гитарой все было не так. Она не знала, как Игнеус понял это, но знала, что он был прав — эта черная гитара, инструмент для пыток, была ее ключом к жизни. Это был болезненный, но не безнадежный путь, и он мог стать ее единственным шансом чего-то добиться. Гитара означала изменение собственной сущестности, превращение во что-то совершенно другое. Она не могла это сделать, если ее мать не собиралась принять это. Многие месяцы гитара висела на стене и Инки стала совсем немного сильнее, совсем немного здоровее, совсем немного лучше, чем раньше. Она слушалась свою мать и была осторожной. Она носила накопытники. Она не причиняла себе боль. Она ничего не делала. Игнеус ничего не говорил и Кварц осталась наедине со своим решением. Инки Пай наконец-то слушалась ее, наконец-то заботилась о себе. Впервые в жизни ей не надо было беспокоиться за своего ребенка и вина исчезла. Хоть немного. Но лишь тогда она поняла, что всегда видела мятеж Инки как нападение, как оскорбление. Лишь тогда она поняла, что подсознательно всегда думала, что Инки злится на нее за это слабое и нежное тело и использует его для ее наказания. И лишь тогда Инки поняла, что делала именно это. Все было хорошо, все было безопасным и Инки надолго забросила собственную жизнь ради матери. Она закопала гордость и показала свою любовь к Кварц. Она чаще улыбалась, чаще разговаривала и никогда не смотрела на стену. Но Кварц смотрела. Каждую ночь перед сном и каждое утро перед работой она шла в комнату Инки, чтобы напомнить себе, что она теперь в безопасности, а потом смотрела на черную, тяжелую гитару и думала, что она означала. Она могла означать дать Инки возможность расти, может стать чем-то большим, а может потерпеть самое разрушительное поражение в ее жизни. Она могла означать бросить все, за что она цеплялась и понять, что Инки была чем-то большим, чем простая нетрудоспособная, чем-то большим, чем ее дочь. Она могла означать наконец заметить существование Инки и понять, что ее материнской любви было недостаточно. Но она не знала, могла ли это сделать. Пока не сделала. Одним утром, она наконец поняла, что Инки должна жить своей собственной жизнью и гитара означала именно это: шанс быть самой собой. Она означала боль, она означала узнать что-то совершенно новое, она означала риск своим здоровьем каждую секунду игры на ней, но этого Инки и хотела. И возможно, гипотетически, Инки даже нуждалась в этом. Она, как и Игнеус, не завтракала этим утром. Она подошла к дочери и посмотрела ей прямо в глаза. — Ты никогда не была настолько здоровой, — мягко сказала она. — Но все равно… Твои копыта… Инки не ответила, лишь посмотрела на ее копыта. Они, обутые в ненавистные накопытники, были сильнее, чем когда-либо, но все равно слабыми. Игра на гитаре не была невозможной, но точно была испытанием. — Просто будь осторожна, ладно? — сказала Кварц, обнимая Инки. — Будь осторожна. Я всегда буду любить тнбя. Инки кивнула и они рассказали друг другу все, что хотели сказать, все, что хотели знать. Инки бросила накопытники в печь и больше никогда не носила их. В то самое утро, она попрощалась с Блинки и Игнеусом, взяла все свои деньги, и еще немного, которые дала ей мать, перевесила гитару через шею и ушла. Ее копыта, которые не касались земли годами, начали кровоточить быстрее, чем она ожидала. Кварц и Игнеус не работали в тот день. Они лишь сидели на крыльце, рассматривая красные следы их дочери, до того, как это стало невыносимым и они посидели еще немного. Работала только Блинки. Она помнила даже тогда, что камни должны быть сломаны, обработаны и перекладены. Пот скрывал слезы.