«Песнь льда и пламени», Дж.Р.Р. Мартин
I.
Отель «Русские сезоны», Сочи, 7 февраля 2014 Ключ-карта — отчего-то простая, без всякой символики — негромко щелкнула в замке апартаментов. Однако воспользоваться ей для подачи электричества вошедший в номер молодой человек не спешил — хоть и провел по «щитку» чуть дрожащими и затянутыми в ткань перчатки пальцами. Проходить дальше он тоже не торопился — не меньше минуты простоял у двери, тщательно прислушиваясь к каждому звуку и давая глазам привыкнуть к темноте. Двухэтажный пентхаус был столь же огромен, сколь и роскошен: места для игр в прятки хоть отбавляй и для временного хозяина, и для незваного гостя. И, похоже, пока удача была на стороне последнего — сейчас его обступали тишина и тревожные ночные сумерки. Свет лился лишь из умытого мелким дождем панорамного окна, от желтой цепочки уличных фонарей и горящего всеми цветами радуги Олимпийского парка. Ночь еще неглубока, а значит время есть. Но время это не бесконечно. Юноша потеребил пальцами бесформенный кусочек металла, болтающийся у него на шее вместе с армейскими жетонами, резко выдохнул и «пошел на дело». И первым делом его внимание привлекли какие-то большие папки, разбросанные по журнальному столику в гостиной. В них предсказуемо оказалась сущая ерунда — ресторанные меню, афиши, рекламные проспекты и прочий глянец. Досадливо поморщившись, молодой человек выпрямился и заозирался вокруг, явно соображая, что дальше. На опытного взломщика он не походил совершенно — и следующей его «добычей» вместо сейфа оказался встроенный мини-бар. Незадачливый вор снова раздраженно скривил рот, когда по всей комнате неожиданно прошел сквозняк, заставляя на мгновение оглохнуть от шума прилившей к вискам крови. От непонятной тоскливой тревоги приподнялись волоски на затылке. Но вопреки опасениям входная дверь осталась закрытой. Зато спустя несколько судорожных вздохов со второго этажа донесся плеск воды. А еще через миг вспыхнула холодным электрическим светом люстра, выхватив из темноты дорогое дерево, белую кожу, стекло и металл, а заодно и горе-взломщика, чья внешность подозрительно совпадала с ориентировкой, всего пару часов назад данной охране главного стадиона. «Молодой человек, на вид лет двадцати, рост средний, золотистый блонд, глаза голубые, носит очки. Американец. Имя — Альфред Джонс». — Это уже становится забавным, — чрезмерно спокойным голосом обронила Москва, стоящая на лестнице и одетая в один только легкий серебристый халатик, кое-как наброшенный на мокрое тело и потому совсем немногое оставляющий воображению. Впрочем, не похоже, чтобы сейчас ее беспокоил свой внешний вид — да и сложно уделять внимание чему бы то ни было, когда тебе прямо в лоб направлено дуло пистолета. Особенно, если знаешь, что стреляет Джонс намного лучше, чем играет в шпионов и обшаривает чужие квартиры. Хотя и напуганной Москва тоже не выглядела. — Я вызвала полицию. Они будут здесь через полминуты. Убери игрушку. Какое-то время юноша продолжал целиться, словно не до конца осознавая смысл ее слов. Потом странным, заторможенным движением опустил пистолет. Глаза у американца тоже были странными, ненормальными — несмотря на яркий свет в комнате зрачки почти поглотили радужки, оставив вокруг себя только узкий ярко-голубой обод. — Почему ты здесь? Откуда свет? Номер был обесточен — я проверял. — На втором этаже есть еще один «щиток». И в своем номере я имею право находиться в любое время. В отличие от… — не закончив фразы, Софья в несколько легких быстрых шагов, оставляющих на полу влажные разводы, оказалась рядом с Альфредом. Всмотрелась в его лицо. — Ты похож на обдолбанного наркомана. Тебе нельзя было приезжать, Джонс. Ты это и сам знаешь. — Я не мог не приехать. И ты это тоже знаешь. — Да что ты говоришь! Прямо шекспировские страсти! — Фыркнула Москва, после чего смахнула с лица улыбку и указала на раскрытый бар. — Ствол сюда, ключ себе, сам наверх. На всё шесть секунд — уже слышу шаги в коридоре. Думаю, даже твоему «куратору» будет сложно отмазывать тебя дважды за один вечер.II.
Раздетый до пояса Альфред шумно плескался над ванной, поливая голову ледяной струей из душа. Отфыркивался и беззастенчиво глотал водопроводную воду, не опасаясь никаких бактерий — тела таких, как они, были почти бессмертны. Почти. Закрыв кран, он по-собачьи помотал головой, осыпая все вокруг брызгами. Оперся на туалетный столик и мрачно уставился на свое отражение. Золотисто-русые волосы живописно торчали во все стороны и вода стекала с них на шею и плечи, от прилива крови покрывшиеся неестественными красноватыми пятнами. Зато немного прояснилось в голове — достаточно для того, чтобы здраво взглянуть на свою драку с охраной «Фишта» и нелепое проникновение со взломом к дамочке, с девяносто первого года «отыгрывающей» за Россию. «Обдолбанный наркоман» — это еще комплимент. Те парни-охранники даже не догадываются, что сегодняшний вечер вполне мог стать для них последним. Причем с перспективой опознания останков по ДНК. Люди вообще были существами хрупкими, особенно для него — когда-то в ранней юности Альфред случайно раздробил одному бедолаге кисть в кроваво-костяную кашу, просто пожав руку с той же силой, что и старшему брату. Таким — более чем бурным и запоминающимся, стало для него осознание, что они и люди — это не одно и то же… Но это же воспоминание — потрясение, ужас и боль на лице мальчишки, чьего имени Альфред уже и не помнил, своя собственная рука, вся заляпанная красной жижей — помогало ему никогда не забывать, кто он такой. Даже сегодня. Даже когда сознание почти ускользнуло прочь, растворяясь в десятках языков, безуспешно пытаясь определить, кто из окружающих «свой», а кто — «чужой»… Иван в такие моменты любил уйти в лес, в поле, в самую чащобу и самую даль… Туда, где есть лишь ветер и живая тишина. Брагинский же, как и сам Альфред, излишнюю энергию предпочитал сбрасывать в спортзале. Или накачиваться водкой до состояния бревна. Чертов ублюдок. Злая Королева права. От таких «мероприятий» ему следовало держаться как можно дальше. Тебе нельзя было приезжать, Джонс. «Это знают все. Этого хотели бы все. Пошли они все…»III.
Оказалось, что быть единственной сверхдержавой, быстро мутирующей из обычной страны в «мировую столицу» — наперекор яростному сопротивлению других наций и своих же людей — не так уж и весело. Вопреки старой песне советских шпионов — ни одна Родина не начинается с картинок в «Букваре», игр во дворе и языка колыбельных. Она, как и все социальные группы, начинается куда проще — с разделения мира на «нас» и на «них». И внешние, рациональные основы этого разлома — территория, идеология, религия, язык, подданство, цвет кожи и прочая шелуха — неважны. Как и отношения между «нами» и «ними» — дружеские ли, враждебные… Дело в самой границе. Которая со временем может измениться: раздвинуться, включая в себя бывших «чужих», или под их давлением истончиться, исчезнуть. А с ней может исчезнуть разум воплощения, его память и сама жизнь. Так умирают народы — растворяясь в другом или своим соединением порождая совершенно новый, который хоронит всех своих «родителей». Хотя и выжившим приходится несладко — их личность в такие моменты словно дробится на части, друг другу порой совершенно недружественные. Впрочем, смерть — отнюдь не обязательный финал. Иначе бы число народов строго соответствовало бы числу государств и наций, а это, мягко говоря, не совсем так… Злые языки называли это состояние «имперским синдромом» — хотя на деле «подхватить» его мог любой народ, племя или город. У империй всего лишь был ниже «иммунитет» (во всяком случае, так говорили) — за каждый чужой народ, впущенный внутрь стен своего Дома, нужно платить. Сами же империи — по примеру людей, которые величали сифилис именем самого «дорогого» сердцу соседа — щедро переваливали сомнительную честь упоминаться в связи с данной «болезнью» (или чем оно там было на самом деле?) друг на друга. Будучи младшим братом и воспитанником Артура Киркленда — воплощения Англии и главы Британского дома — Альфред впервые узнал об этой хвори как о «Russian madness». «Русское безумие». Конечно, это было немного странно — соседями Англию и Россию никак не назовешь — но предсказуемо. Нелюбовь Артура к Брагинскому была искренней, всеобъемлющей и… совершенно иррациональной — став поводом для бесчисленных шуток уже об «английской паранойе». Даже Альфреду до сих пор было непонятно, что ее вызвало. Но еще когда он был ребенком и когда даже речи не шло ни о какой «Большой игре», а главными соперниками Британии были Испания и Франция, старший брат уже плевался ядом от одного лишь упоминания России. А на детские вопросы «Почему он такой плохой? Что он тебе сделал?» Артур вместо положенного в таких случаях списка войн и территориальных претензий вываливал на голову младшего брата какие-то сказки — одна другой страшней и, как оказалось позже, одна другой нелепей. Но со временем Альфред согласился, что это название не так уж и несправедливо — в том смысле, что из всех ныне живущих Иван имел самый большой риск сгинуть от этого недуга, но всегда умудрялся его преодолеть. Даже сейчас. Даже валяясь теплой куклой с простреленной головой где-то там, среди тысяч и тысяч ночных огней. По крайней мере, так Альфреду нашептывала сволочная надежда. Ведь другой на месте России умер бы еще в семнадцатом году…IV.
Альфред подцепил пальцем брошенную на столик цепочку, на которой болтались жетоны с его именем и тот самый бесформенный кусочек металла — и опять привычным, бессознательным жестом огладил его перед тем, как надеть цепочку на шею. В ванной до сих пор пахло лавандовым маслом, на стенках остались какие-то лепестки и водоросли. Видимо, к своему положению вынужденной езды в чужих санях Злая Королева относилась куда ответственнее его. Не стала ждать, пока голова затрещит, как перегруженный радиоприемник — сбежала медитировать в ароматическую ванну. А Альфред так надеялся, что она вместе со своим мрачным, вороноподобным «помощником» — у всех Злых королев такие есть! — поехали к Ивану. Ведь это значит — значило бы — что тот совсем рядом. Что — если не сегодня, так завтра — все же удастся провести эту наивную девочку, Хозяйку Игр, и добраться до Брагинского. К счастью, в запасе есть еще целых семнадцать дней. Семнадцать олимпийских дней — за которые никто не сможет выставить его вон. — Ты там что — утопиться решил? — донесся из-за двери раздраженный женский голос, возвращая к скорбной реальности.V.
— Не хочу показаться назойливой, но банкет начинается через час, — прозвучало из-под отражавшегося в зеркале водопада золотистых волос, по волнам которого скользил резной и темный от времени гребень. — Ты, конечно, можешь не идти, но вот номер мой прошу освободить. Вышедший из ванной Альфред эту фразу пропустил мимо ушей. Потому что действительно был молод. И потому что внешностью Бог или дьявол Злую королеву не обидели. С любого «ракурса» было на что полюбоваться. Но, как оказалось, самую лучшую часть своего «дизайна» она всегда прятала. Спереди вырез на платьях порой достигал умопомрачительных глубин, но вот спина была закрыта всегда. И зря. Потому что это была настоящая симфония во плоти — от упрямой шеи и точеных крылышек лопаток до обворожительной ямочки внизу позвоночника, частично прикрытой серебристой тканью халата, вторым своим концом стекающим к самому полу. А может и не зря. Потому что эта была самая искренняя и беззащитная спина из всех, что Альфреду доводилось видеть. Такая спина совершенно не могла принадлежать той, про которую Франциск как-то сказал, что этот город не понять никогда. Даже если раздеть до самых костей. Вот только сейчас Альфреду было яснее ясного, что женщина без всяческой тени кокетства расчесывающая перед ним волосы в костюме Евы — безумно устала. Устала занимать не свое место, уже и в реальности превращающее ее из столицы в отдельный город-государство, устала бояться за будущее и устала скрывать этот страх. Софья мотнула головой, закуталась в упавшие на плечи и спину волосы, словно в плащ. Наваждение пропало. — Не боишься, что о нас могут подумать, застав в таком виде? Злая королева скептически покосилась на юношескую полуобнаженную фигуру в отражении трельяжа. — Нет. Я не сплю с детьми. Это общеизвестно. «Уже боится, но спорить еще не разучилась». С девяносто первого все — даже посмеиваясь над его планами и приказами — только и делали, что смотрели Альфреду в рот. Даже Артур в разговоре с ним теперь терял значительную часть своей язвительности. Из-за этого герой-победитель порой чувствовал себя стариком. Хорошо хоть, что «и.о. России» была девицей не робкого десятка. Будь на ее месте кто-то более покладистый и менее хитрый, его жизнь в эти два десятилетия была бы намного скучнее. Даже жаль — немного — что она никогда не сможет иметь такую же силу, какая есть у настоящей страны. — О, прости. Я не знал, что ты беременна. А кто отец? Тот вечно мрачный парень, косплеящий персонажа готического романа? Москва усмехнулась и повторила: — Я не сплю с детьми. — А еще ты, видимо, ничего не боишься? — Альфред честно пытался не слишком откровенно пялится на отражение ее груди. — Например, выскакивать навстречу возможному грабителю или убийце. Кстати, что ты сказала копам? — Ничего. Это была горничная, — сладко улыбнулась Злая королева. — А ты хорошо исполняешь приказы. И быстро бегаешь. — А еще быстрее я стреляю. И, говорят, пулевые шрамы сложно замазать. Даже очень хорошим кремом. — Меня увечили и сильнее, — внезапно прозвучало в ответ уже без всякой улыбки и жеманства. — Сжигали заживо, свежевали… — Поблескивающий лаком ноготь скользнул по предплечью с бледной, безукоризненной кожей. — Всем нам — взрослым — есть, что вспомнить. Из того, что хочется забыть. — На тебе нет ни синяка, — буркнул он, пытаясь убедить себя, что в тех словах Франциска не было второго дна, что это такой речевой оборот. Казалось невозможным, чтобы веселый и обаятельный щеголь был способен на подобное. Вот в то, что Пруссия в лихое время своей юности забавы ради охотился с собаками на крестьян из числа покоренных им балтов или славян — поверилось сразу. Потому что в сорок пятом Альфред лично осматривал освобожденный его солдатами «Дахау». — Да. Потому что всегда было кому залечить мои раны. Хотела она того или нет, но в этих словах прозвучало намного больше сказанного. Там был снег. Море снега. Чистого, легкого, пушистого — как на рождественских открытках. Тогда и было Рождество. А еще этот снег был пронзительно белым — до боли, до рези в глазах. Казалось, возьмешь в руку — обожжешься. Но кровь всегда горячее. Она темнела на этом снегу выжженными дырами — как если бы над расстеленной праздничной скатертью опрокинули тлеющие угли. Не я… В этом обвинять себя Альфред не позволит никому.VI.
Пока подступившее к глазам темно-красное марево не заволокло всё вокруг, Альфред попытался перевести разговор: — Зачем вы сбежали с церемонии? — Мы не сбегали, — последовал равнодушный ответ. — Нам нужно было подготовится к сегодняшней вечеринке. — Те ребята из охраны явно ждали меня. А еще они упомянули некую странную парочку. Тебе не стыдно было подставлять их только ради возможности подольше поплавать в ванной? У меня рука тяжелая. Все это знают. — Что, всё настолько плохо? — безмятежно потянулась Злая королева, отчего вторая самая соблазнительная часть ее тела заколыхалась, заставляя сглотнуть. — Тогда лучше было бы просто не покидать аэропорта. И уж точно не подсовывать нашей девочке букетов с сюрпризом. Не смотри так. Ты — король лжи, сразу видно — чьё воспитание, но действительно хорошими шпионами ни ты, ни твои люди никогда не были. Хоть и наснимали фильмов лет на триста вперед. Сегодняшний вечер — тому лишнее подтверждение. — Хватит врать, — раздраженно и недоуменно нахмурил лоб Альфред. — В букете ничего не было. — Что ж… Значит, тебя подставили, — пожала она плечами и, щелкнув крышечкой одного из тюбиков, начала наносить на лицо крем. — Как тогда, в Бресте. И пистолет пропал, и пуля. Интересно, кто бы это мог быть? — Ты. Я не про… Меня предупреждали, что ты на такое способна. Чтобы Хозяйка игр мне не доверяла. — Да неужели? Это сказал твой братец-параноик, вторую сотню лет не слезающий с «кокса»? Или кто-то из тех скорбных на голову оборванцев, которых Иван называл братьями и сестричками? Редкостные источники информации, — фыркнула Москва и пудра с ее пуховки разлетелась небольшим облачком. — Тебе виднее, кто из вас… богаче. Ты-то явно в средствах не нуждаешься, — Альфред подошел ближе и многозначительно обвел взглядом роскошную спальню. Жетоны на груди привычно звякнули. — Даже я устроился намного скромнее. — Устраиваться скромно могут себе позволить только очень богатые люди и очень богатые страны. Нам же, простым смертным, приходится «соответствовать положению». Иначе уважать перестанут. На это заявление он мог только понимающе фыркнуть и покачать головой. — Да, эффектная упаковка сильно влияет на успешность проекта. — Пока ты слаб или пока твоя ловушка не захлопнулась, умей казаться глупее, чем ты есть, птенец. — По-моему это звучит как-то глупо. — Зато никто не будет до поры видеть в тебе опасность и не будет пытаться тебя уничтожить. Но будут свободно обсуждать при тебе много важных вещей. Которых ты якобы не понимаешь. — Так ты выжил в Орде? — … повеселились и хватит. Может, все же соизволишь меня оставить? — Не раньше, чем ты позволишь мне увидеть Ивана, — сорвалось с языка прежде, чем Альфред осознал, что говорит это вслух. А сама фраза прозвучала так, словно вся состояла из одних только «Р». «Р» четких, жестких, раскатистых. Ррррусских. Между аккуратных светлых бровей Злой королевы легла складка — она явно не ожидала получить эту просьбу-приказ-ультиматум прямо в лоб. В доме повешенного не говорят о веревке. И при всех своих «закидонах» Альфред старался этому правилу следовать. — В Сочи его нет. Кататься по стране я тебе не позволю. Тема закрыта. — Он здесь. Я знаю. Я уеду сразу же после… — … после того, как добьешь его? Теперь в ее голосе не было ни иронии, ни показного добродушия, ничего женского или человеческого — сплошное змеиное шипение. — Если бы я этого хотел, то сделал бы это еще тогда… Или… годы спустя… У меня… была масса… Но этих слов она, похоже, уже не слышала. Ее взгляд, как клинок, вонзился в тот бесформенный осколок у него на груди. В сплющенную пулю, которую советские —точнее, бывшие ими всего несколько часов назад — врачи извлекли из мозга неизвестного им молодого человека ранним ледяным утром 26 декабря 1991 года. Альфред второй раз за вечер ощутил, как поднимаются волосы на затылке. «Все же чаще мне удается идиотом быть, а не казаться».VII.
Про Ивана говорили, что в минуты его гнева на оказавшихся рядом с ним бедолаг обрушивался лютый, являющийся из ниоткуда мороз. Это была выдумка, конечно. Во всяком случае при Альфреде в ходячий холодильник русский не превращался ни в бытность самим собой, ни когда его разум и сердце пожрал советский паразит. Как не было у Ивана и ручных драконов, говорящих ящерок и змей-полозов, показывающих дороги в самых непролазных буреломах и указывающих на скрытые в земле сокровища. Его города и прочие родственники-приживалки не умели превращаться в волков, надев шкуру и перекинувшись через семь ножей. Не слышали его зова через сотни и тысячи миль, не мчались к нему, пытаясь укусить побледневшую в небе луну. Всего этого не было. И быть не могло. И сейчас у Альфреда просто потемнело в глазах от осознания своей немыслимой и дурацкой оплошности. А вовсе не тени — густые и безликие — вышли из всех углов, всех щелей, затопив собой все вокруг. Так — что свет в лампах истончился, померк, затрещал, угрожая погаснуть, как свеча от резкого порыва ветра. … все, кто воевал с ним, особенно на его земле и особенно, если в ней и остался… они никогда не найдут покоя! Непогребенные, рассыпавшиеся костями по всей этой ледяной пустыне, по этим болотам, по этим степям… Она, она, она! Она владеет ими, царит, мучает каждую ночь! Поэтому нельзя воевать с ним напрямую… нельзя… нельзя! Нет, все это бред Артура, в очередной раз вколовшего свой любимый «семипроцентный раствор». Он и фей с единорогами в таком состоянии видит… Нет никаких теней и мигающих ламп. Есть лишь женщина в серебристом халате и плаще золотых волос. Женщина, чей стиль и манеры граничили бы с безвкусицей, не будь она сама по себе так же ярка, как ее одежда. Женщина, которая впервые сняла перед ним с себя маску. И злоба, злоба к нему, хлынувшая из-под этой маски была так сильна, что казалась осязаемой. Москва даже забыла, что много, много слабее его — единственной сверхдержавы, единоличного правителя мира, способного уничтожить любого, кого только пожелает. Когда Альфред перехватил ее руку, почти коснувшуюся цепочки на его груди, выражение лица у нее на миг искренне стало обескураженным. Пора бы и ей вернуться в реальный мир. — Я могу ее сломать. Одним движением. Ни один врач это «Лего» не соберет. Я проверял. — Оттдтай… — Нет, — он перехватил ее вторую руку, которой она попыталась его оттолкнуть. — Ты всегда носишь самые ценные трофеи на груди? — процедила она сквозь зубы. — Нет. Это — всё, что у меня осталось. С ее щек стал стекать гневный румянец, дыхание стало ровнее, а в душе Москва, должно быть, злилась на саму себя за эту вспышку. Впрочем, будь на ее месте сам Альфред он бы вообще без разговоров убил того, кто стрелял в самое близкое ему создание на свете, а затем имел наглость повсюду таскать с собой ту самую пулю. — Ты стрелял. — Не я, — мрачно повторил Альфред то, что ему порой хотелось крикнуть на весь мир. Выпустил ее руки, чуть отступил назад. Она, конечно же, не поверила. Она не верила до этого, а теперь уже не поверит никогда. Никто не верил. И никто не осуждал. А тот, кто осуждал — тот помалкивал. Разве что недоумевали, что «Сияющий град на холме» не добил «Империю Зла», когда был такой повод, когда та сама подставилась под удар. «Это знают все. Этого хотели бы все. Пошли они все!!!» — Ее нужно сдать на экспертизу. — Я сдавал. Это ничего не дало. Москва скривила побелевшие губы: — Ты бы поверил тому, кто прячет главные улики? — Нет. Но я не обязан перед тобой отчитываться. Я ни перед кем в мире не обязан отчитываться! Пора бы уже понять это! Софья вернулась к трельяжу, принялась механически перебирать бесконечные баночки и тюбики. — Аэропорт работает круглосуточно. — Все еще надеешься меня выставить? Иметь столько наглости уже вредно для здоровья. Неужели она до сих пор верит, что за ней стоит сверхдержава? Или хотя бы страна? Набор органов — это еще не живое существо. Набор зданий — не город и даже не деревня. Набор городов и деревень — это еще не страна. — Призываю к остаткам твоего здравого смысла. — До конца Игр еще семнадцать дней. И я не собираюсь уступать вашему запоздалому раскаянию и единого часа. Альфред тоже подошел к трельяжу, оперся на него руками, нависая над Москвой, вжимая ее в край столика: — Говорю прямо, если не дошло за все эти годы. Вы, шваль, предавшая своего лидера, все вы — от Варшавы до Владивостока, от Таллина до Тбилиси — сейчас живы лишь потому что я — такой хороший и добрый. Или пока вынужден играть эту роль, — его ладонь легла ей на шею, прямо под подборок, туда, где ощущался ток крови. — И потому, что мы с Иваном были друзьями. Давно… по людским меркам. И да, я не знаю, кто это сделал. Но, когда узнаю… лучше бы ему к этому времени уже успеть сдохнуть. Примечания: «Вопреки старой песне советских шпионов» — имеется в виду (если кто не узнал) «С чего начинается Родина», написанная для кинофильма «Щит и меч» (1968 год) — военной драмы о советском разведчике Белове-Вайсе, внедренном в нацистский Абвер. «Иначе бы число народов строго соответствовало бы числу государств, а это мягко говоря не так…» Стран в мире около 200 (число варьируется от условий подсчета, признанности/непризнанности) плюс где-то 50 зависимых территорий. Народов (этносов) же около 2 тысяч, при этом они вполне дробимы еще и на субэтносы, племена и т. д. — отчего цифры могут достигать показателей в 5-8 тысяч.