Семнадцать

В черных тучах блеснули огни, И гром загудел. Начинается буря.

I.

POV Сочи, Продолжение ее рассказа про события 1854 года Да, это были не люди, а одни из нас. Воплощенные, не уступающие в силе моему отцу. И это были его враги. Мои враги. Скрипнув зубами, я все же рискнула придвинуться ближе, чтобы получше рассмотреть этих незваных гостей. Того, что был ранен, я впрочем толком увидеть так и не смогла. Всё те же пыльные светлые волосы и нагие плечи. Возиться с ранами Артура или — как стало ясно из разговора — Англии, его спутнику пришлось и впрямь долго. Причем, большую часть этого времени Франциск — чье имя довольно нагло напоминало название его страны — разливался соловьем, говоря порой совершенно непонятные или странные вещи. О людях, о странах, о ком-то или чём-то еще? О том, о чем я никогда раньше не слышала. Но даже понятные его слова текли, переливались, как вода в ручейке, невольно заставляя смыкать веки. Быть может, он делал это нарочно, пытаясь успокоить своего… друга? Союзника? Недруга? Врага? Просто родственника? Я так и не поняла, кем они были друг для друга: так как укусить и поддержать — хотя бы словом — они друг друга пытались постоянно. А может, Франция просто любил поговорить и ему нравился звук собственного голоса? Чувствовалось в нем какое-то самолюбование, свойственное гордым и красивым людям, знающим о своей красоте и получающим от нее удовольствие. Даже здесь — в темной пещере, в изодранном и окровавленном мундире он словно светился изнутри. Но в тот момент в моих глазах это его не украшало, а вызывало глухое раздражение. То, как непринужденно и удобно он устроился под низким сводом пещеры, то как тускло поблескивали в свете фонаря его собранные в хвост волосы, то как легко летали, удерживая щипцы, светлые кисти его рук, — всё это только усиливало мою к нему неприязнь. И особенно этот его мягкий, убаюкивающий голос. Порой я даже начинала клевать носом, отчего в ушах вновь начинался гул, напоминающий «морской прибой» из ракушки, и слышались далекие, призрачные голоса. Пару раз пришлось ущипнуть себя побольнее, а в какой-то момент очнуться меня заставил особо громкий вопль Англии, сменившийся бурной игрой слов, которых не найдешь ни в одном словаре, но которые понятны всем и без перевода. — Ну, это всё affection, mon cher. Ты же не хуже меня понимаешь, что для parité важен каждый из нас. Поэтому Ивана тебе никто убить не даст. В первую очередь — он сам. Но, если тебя утешит — я видел, как твой cavalier достал его саблей. Излетом, по корпусу. Случайно, на самом деле… Так что сейчас он, скорее всего, также ругается под иглой du chirurgien. Пальцы до боли стиснули каменный выступ. «Отец ранен». Хоть мне и доводилось видеть его изувеченные ладони, это почему-то прозвучало даже не жутко, а как-то… нелепо. Как «горячий снег». — Зря надеешься, — просипел англичанин, до того больше отвечающий на красноречие Франции шипением и стонами. — It doesn’t help… Он получал… гораздо… badly. Видел бы ты… какая у него на шее… красота… под шарфом и этими воротниками… слышал, он потом еще… лет сто говорить не мог… — Мы были не настолько близки, — неожиданно сухо ответил француз, непонятно на кого раздосадовавшись. — Вот. Кажется все. Дай я тебя укрою. — Подай лучше мой… Ты же замерзнешь, moron. У тебя всегда… было больше солнца. — От твоих мундира и рубашки остались только клочки. Не думаю, что они тебя согреют. Даже с твоей привычкой к londonien сырости и плесени на стенах. Словно в ответ на его слова Англия забарабанил зубами — от пещерного холода или окончательно отойдя от горячки боя. — Да, если останусь… здесь. Нужно… вернуться в лагерь… или в поселок. — Artie, это просто несерьезно, — вздохнул Франция, шелестя тканью. — Сам знаешь. Je dis ça, je dis rien. Утром — всё, что угодно. Постарайся уснуть. Как говорит Иван: «Утро вечер мудренее». Будем греться друг об друга. Как в очень старые и не очень добрые времена. Зато ты тогда был очень забавным ребенком. Кажется, упоминание имени отца было не самым лучшим в этот момент — что доставило мне мрачное удовлетворение. — Уведи меня отсюда, Franz, — чуть ли не со всхлипом произнес Артур, от избытка чувств даже забыв, что не может долго говорить без перерыва. — Не хочу тут оставаться. Это плохое место. Это чужая, злая земля. Всё здесь ненавидит нас. Даже своды этой пещеры. Франция только взъерошил его спутанные, тяжелые от пота волосы: — Кажется, тебя как-то слишком развезло с опиумной настойки. Не зря говорят, что она не безобидна. Что с тобой, petit lièvre? Так сильно отвык от настоящей войны? — У меня нет бреда! Почему вы никто мне не верите?! Даже Ал… — не договорив, Англия так резко умолк и громко лязгнул зубами, что чудом не откусил себе язык. — Не сочти мои слова опиумным видением, но сейчас ты — самая сильная страна в этом мире. А я уступаю тебе лишь немногим. На нашей стороне Турция, Sardaigne, горцы. У Брагинского же сейчас нет оружия, сравнимого с нашим. Его здешний флот уже заперт под Севастополем. И сам он одинок. Никто его не поддержит — ни штыком, ни монетой, ни словом. Даже его «союзники» — Autriche и Prusse — готовы напасть на него, отчего Ивану приходиться держать войска на западной границе, вместо того чтобы использовать тут или в других сражениях. Твои politiciens настолько уверены в победе, что заключают соглашения о полной elimination России. Это, конечно, смешно. Но сомневаться в самой победе у тебя поводов нет. Вопрос только в ее цене. И во времени. Вот только зима близка, а к зимней компании мы снова не готовы… Чертова самоуверенность! — деланно рассмеялся Франция, ложась рядом с Англией и набрасывая на них обоих свой ярко-синий мундир. «Чушь. Отец не может проиграть». Но, похоже, того эти слова и впрямь несколько успокоили. — Хорошо, что мы… не вы… «Принц» и остальные… с нужными запасами… уже здесь. Как только… море стихнет, можно… будет впустить их в бухту… и разгрузить, — пробормотал он вялым, сонным голосом. — Спи уже… — Франция чуть повернул голову и мягко поцеловал Англию в лоб. — Ты используешь меня, лягушачья душа… — все также сонно пробормотал тот. — Хочешь отомстить… Брагинскому за Napoléon… Куда ты уставился? Запоздало я поняла, что француз запрокинул голову и смотрит прямо на расщелину в стене. В которой, наверняка, мог заметить если не мое лицо, то блеск глаз. От неожиданности я замерла, соображая, стоит ли сейчас отшатываться, привлекая еще больше внимания. — Похоже, там рядом есть еще одна пещера, — он развернулся и привстал на руках, прищурился. — Может, там удобнее… Впрочем, все равно мы туда не пройдем. Меня он не видел. Огонек в лампе, вспыхнув последний раз, погас.

II.

Спать здесь и сейчас мне хотелось не больше, чем Англии. Который, впрочем, боялся непонятно чего — про неожиданное соседство он ничего не знал, а «враждебные» своды пещеры были достаточно крепки, чтобы не рухнуть им на головы. Досадно, но даже завала не устроишь. Придется делать всё своими руками. Могу ли я их убить? Едва ли. Но почему бы не попытаться ранить? Особенно, если они меня не видят. Я ведь знаю, что люди матери вполне успешно нападали на спящих людей отца, которым обычно в силе уступали… Когда голоса в соседней пещере сменились ровным дыханием, я тихо встала и выскользнула вон. Мыслей в голове не было никаких. Ветер всё крепчал. Изо рта, стоило выйти из зева пещеры, стал вырываться парок. Небо над морем, над всем миром было не просто темным, предрассветным, но страшным — всё исполосованное рваными краями туч, наваливающихся друг на друга, между которыми тут и там вспыхивали молчаливые зарницы. Как будто в вышине, над этими тучами, не собиралось с силами солнце, а бушевало гневное пламя, готовое вот-вот обрушиться на землю. По палубам всё сильнее раскачивающихся кораблей, по-прежнему толпящихся у входа в бухту, сновали крохотные человеческие фигурки. Похоже, их сон прельщал еще в меньшей степени. Да, до берега рукой подать. Но в этом-то и есть сейчас главная проблема. Балаклава, напротив, была пуста. Ни единой живой души. Даже чужих солдат, у которых после тяжелого боя должно было быть хлопот без меры, — не было видно на ее улицах. Ледяной дождь хлынул внезапно и сразу сплошной стеной. Капли обжигали, как нагретая смола. Земля и камень под ногами моментально стали скользкими, можно было легко оступиться и соскользнуть вниз, к обрыву. К счастью, второй вход был совсем рядом. Бросив последний взгляд на размытые желтые пятна корабельных фонарей, я нырнула обратно под землю. Не все завтра встретят рассвет. Впрочем, разве не этого они здесь искали?

III.

Внизу было темно, как в могиле. Но вскоре стало заметно, что чернота эта не сплошная, что у нее без числа оттенков и пятен, плавно переходящих друг в друга. Самое светлое из этих пятен, лежащее в глубине пещеры, откуда доносилось ровное и болезненное дыхание, скорее всего, было шевелюрой француза, второе, возле него — головой англичанина. Франция лежал ближе ко входу, достать его будет легче. Благо, он еще и оружие положил с этой стороны — это я отметила еще когда следила за ними. Ошибка, очень многим дорого обошедшаяся, но все равно отчего-то безумно распространенная. Вот только вместо ожидаемой тяжести рука ощутила лишь воздух, пройдя сквозь затянутый в ножны клинок насквозь. Я зашарила рядом, нащупала пистолет, скользнула кончиками пальцев по его холодному металлу — но попытка поднять его опять завершилась ничем. Все же неживая, неживая… Но уже и не такая мертвая. Обычный камень с пола пещеры мне взять оказалось вполне по силам. Перехватив его поудобнее, так — чтобы ударить острым концом, — я на миг зажмурилась. Внезапно подумалось, что отец мне за это уши надерет… Без скидок на то, что я — его военная крепость и создана для таких вещей. Но это будет потом. Если мы вообще когда-нибудь сможем увидеть друг друга. Хорошо, что темно. Ударю слабо — успею отойти. Подумаешь, камень со стены свалился… Ударю, как надо — не придется видеть… то, что останется от его лица. Хорошо бы выбить глаз — наверное, долго будет отрастать заново. — Franz, Franz! — крик Англии был таким громким и раздался так внезапно, что я чуть не выронила камень. — Franz! — Мм… — сонно зазвучало в темноте. — Неудачно… повернулся? Помочь? Ответом стало лишь хриплое и прерывистое дыхание. Я же вжалась в небольшую нишу, стараясь не дышать вовсе. Благо, ветер снаружи усилился до такого свирепого воя, что и саму пещеру теперь наполнил ровный гул. — Artie? — уже гораздо более «трезвым» тоном спросил Франция. — Нет… ничего… Просто кошмар… — одно из двух светлых пятен взмыло вверх. — После боя и под такую погоду неудивительно. Зачем ты сел? — Можно… lighting? — Все масло выгорело, mon problème. Лучше выговорись. Что ты такое увидел? — Temple матери всех ведьм… perhaps. Он ведь стоял… где-то на этом goddamned берегу? — Hécate? Ну да… если верить Hérodote. Только было это две с половиной тысячи лет назад. Когда ни Брагинского, ни его родни, ни даже Садыка в проекте не было. Тот мир мертв. Если он когда-то вообще существовал. — Но я как наяву видел… обезглавленные тела в воде… десятки, сотни… у этих скал… Их сбрасывали вниз… всех иноземцев… — Артур, — с наставнической укоризной произнес Франция. — Ты слишком много читаешь про всю эту магию, occultisme и божков, теперь интересных лишь особо скучным professeurs. В наше просвещенное время заниматься этим еще неприличнее, чем в эпоху inquisition. Лучше почаще бывай на свежем воздухе. А то скоро в цвет глаз позеленеешь от всех этих фолиантов и нехватки солнца. — … она хотела отрезать голову и тебе. — Кто она? — аж поперхнулся Франция. Похоже, увлечение Англии, которым он ему только что пенял, было не таким уже бесполезным. — Девушка. Ее жрица, — внезапно Англия нервно рассмеялся. — Хотя… хотя… что в этом плохого? Голова у тебя и без того только для красивой прически. Оу-ай-ой! — Oh l’horreur! Какой я неловкий. Мне жаль. Наверное. — Ублюдок ты надушенный… — прошипел англичанин. — Что… что так гудит? — Ветер, — сладко зевнули в ответ. — Всего лишь ветер… Ложись уже. — Ветер? Ветер?! ЭТО ты называешь ветром?! Ты идиот! Мы все здесь безмозглые… — Англия взвыл от боли, но все же поднялся на ноги. «Кажется, до него дошло». — Куда ты? Не смей выходить! Раны намокнут, загноятся! Артур, ничего не ответив и держась за стену, метнулся мимо меня — в ледяную завесу дождя. В следующий миг донесся его истошный вопль, в котором гнев равно смешался с ужасом.

IV.

Слова Франциска о том, что Артур сейчас является сильнейшим из воплощенных — не были преувеличением. «Зревшая» не меньше суток бора — порождение ледяных, пришедших из глубин континента, ветров — теперь развернулась во всю свою мощь, обратившись самым настоящим ураганом. И второй такой бури на Черном море мне видеть не доводилось ни до нее, ни после. Ветер не просто сбивал с ног, ломал деревья и срывал крыши с домов — казалось, он готов был и кожу с тела сорвать. И — словно его одного было мало — там и тут возникали и вонзались в небо вихри-столбы, «чертовы свадьбы». Быстро распадающиеся, но все равно разрывающие все, что попадалось на их пути. В воздухе носились какие-то обломки, осколки, обрывки и ошметки. Дождь хлестал еще пуще прежнего, пронзая холодом до костей. Моих сил хватило продержаться снаружи по несколько минут с перерывами — и то передвигаясь ползком и держась за камни. Впрочем, я и так знала, что увижу в морской чаше возле входа в бухту, сейчас напоминавшую бурлящий котел. Франциск, пусть и сгибаясь в три погибели, сумел добраться до стоявшего у самого обрыва Артура, который бури словно и вовсе не замечал. Хоть та уже успела сорвать с его полуобнаженного тела повязки, разбередить раны, истрепать брюки, исхлестать плечи дождем и сменившим его градом. Он просто застыл статуей, обхватив голову руками и глядя вниз. Туда, где сейчас — нелепо и глупо, на якоре и у самого берега — погибал его флот. Который еще несколько часов назад можно было спасти, отведя в другие гавани или, хотя бы, в открытое море. Но все те корабли, которыми я любовалась еще прошлым утром, остались здесь — у каменных отрогов Балаклавы. Из-за дождя и ветра они — даже роскошные трехмачтовые гиганты — виделись мне сейчас, как длинные рваные тени (все огни давно погасила стихия), то пропадающие за гребнем волн, то появляющиеся вновь. За грохотом разъяренного моря не слышен был даже треск, с которым ломались мачты, лопались снасти и обшитые железом борта. Не были слышны крики. Наверное, их просто не было. Живые не тратили на них силы, а попавшие в воду или камнем шли на дно, или же волны сразу раздирали хрупкие человеческие тела на части. Но Артур, наверняка, если не видел все происходящее в мельчайших деталях, то чувствовал всем своим существом. Франциск повис на нем, пытаясь заставить отойти прочь — но едва ли тот это заметил. Когда самый большой из кораблей, «Принц» (позже я узнала его название) сначала страшно накренился, а потом резко взмыл одним бортом вверх — это лопнули удерживающие его на месте якорные цепи — и корабль поволокло на скалы, Артур вновь закричал, дико и страшно. Вскинул вверх руку, и в ней что-то вспыхнуло. Словно молния — коротко, но ярко. В этом всполохе на миг стал ясно виден уже разваливающийся на части «Принц» — с нагой палубой, обломком последней трубы и несколькими человеческими фигурками. Но самое странное произошло потом. Вспышка погасла, но вместо нее в воздухе — и над морем, и над берегом — повисло множество тускло блестевших и уходящих из ниоткуда в никуда нитей. Концы их терялись за пеленой дождя. «Беги!» — раздалось прямо в моей голове. Но прежде чем я успела шевельнуться, как Англия развернулся, а еще через мгновение его взгляд остановился точно на мне. И выражение его лица не оставляло сомнений — он меня видел. Потому что я ошиблась. Не все эти странные нити не имели конца. Одна из них — тонкая, тоньше человеческого волоса — вырывалась прямо из моей груди. Примечания: Хотелось бы замолвить слово о стилизации текста и речи героев в разные исторические эпохи (а они тут будут) — чтобы потом не возникало недоразумений. Так вот — эпохи будут, а стилизации не будет. Разве что небольшой флер плюс максимально возможное отсутствие анахронизмов (чтобы персонаж из XIV века не употреблял слова века XX), но в основном внимание уделяться будет манере речи отдельного персонажа, а не историческому периоду. Причина проста — недостаток времени, знаний и навыка для этой поистине ювелирной работы, которая с одной стороны требует аккуратного воссоздания чуждой современности «текстовой ткани», а с другой — сплетения ее таким образом, чтобы для носителя современного языка она была понятна и приятна. Такая вот задачка не для средних умов, которая часто не по плечу даже профессиональным писателям, и к решению которой подходить нужно с большой осторожностью, здраво оценивая свои силы. В черных тучах блеснули огни — Н. М. Языков, 1839. Temple матери всех ведьм. В античной литературе имеется довольно противоречивая информация по этому поводу, но в целом напоминающая различные трактовки одного и того же явления. Если отсечь нюансы — то еще до греческой колонизации Крыма на его южном берегу (как раз в окрестностях Балаклавы и Севастополя) находился храм некого могущественного женского божества (греки его называли Девой, Ифигенией, Артемидой или Гекатой — кстати, все эти богини многолики и отчасти являются вариациями друг друга), в честь которого совершались человеческие жертвоприношения. Также Геката известна, как покровительница магии (преимущественно женской) — и именно она согласно мифам обучила колдовству Медею из Колхиды (территория современных Абхазии и Грузии) и Цирцею, когда та была царицей сарматов (населяли степи современной Восточной Украины и Юго-Западной России). Из-за бури в ноябре 1854 года только у Балаклавы союзнический (преимущественно, британский) флот потерял 34 корабля, включая пароходофрегат «Принц» с основным грузом зимнего обмундирования и медикаментов (что обеспечило оккупационным войскам, чей лагерь также был разрушен, пару месяцев приятной бодрой свежести). Почти все моряки, находившиеся на этих кораблях, погибли (например, из 150 пассажиров и членов экипажа «Принца» выжило 6). Общие же потери союзников на Черном море в тот день составили порядка 60 кораблей. По результатам расследования этой катастрофы, приравненной к военному поражению, во Франции была создана первая в мире метеорологическая станция — как раз во избежание подобных казусов. Русский черноморский флот, находившийся тогда в безопасной Севастопольской бухте, от этой бури не пострадал. Перевод иностранных слов: Французский: affection — эмоции, аффект parité — паритет, равенство cavalier — кавалерист du chirurgien — хирург (а) Je dis ça, je dis rien — «я это говорю, но я ничего не говорю», идиоматическое выражение. Используется когда говорящй высказывает свое мнение, но хочет его смягчить, сделать не таким резким или же не нести полной ответственности за сказанное. petit lièvre — зайчонок Sardaigne — Сардиния Autriche — Австрия Prusse — Пруссия politiciens — политики elimination — ликвидация mon problème — моя беда (мое наказание) Hécate — Геката Hérodote — Геродот occultisme — оккультизм professeurs — профессора inquisition — инквизиция Oh l’horreur — о, ужас Английский: It doesn’t help — это не поможет badly — хуже lighting — свет Temple — храм perhaps — возможно goddamned — проклятый