«Мстители» Джосса Уидона, 2012 год
I.
Сочи, 8 февраля 2014г Давно погасли, сомкнув веки из штор, желтые глаза спальных районов, но сам город по-прежнему переливался тысячами огней: призрачным неоновым светом вывесок, мерцанием опутанных гирляндами деревьев, цепочками фонарей над шоссе, лучами прожекторов вокруг общественных зданий. Чернильная мгла над вершинами гор — там, где этот рукотворный свет был бессилен, — сменилась густым темно-синим муаром, и из-за горных кряжей показалась утренняя звезда. Повисла на самом краю небосвода среди треснувшего облачного полотна белой точкой — немигающей и яркой — словно диковинный глаз, неотрывно вглядывающийся в окутанный дремотой мир. Будто торопилась что-то отыскать, прежде чем придется растаять в лучах неотвратимо наступавшего с востока солнца… Альфред любил этот быстро проходящий час — а кое-где и считанные минуты — когда все ночные гуляки уже угомонились, а честные трудяги еще досматривали последние сны или только выбирались из постелей. Когда можно было, как сейчас, спокойно пройтись по пустынным улицам, или же прямо по земле. Загребая ботинками палую листву, воду в лужах или проваливаясь в снег. Думая о том, о чем обычно стараешься не вспоминать. Или не думая вообще ни о чем — а просто растворяясь в густоте предрассветных сумерек. Даже проклятый недуг — на подобных мероприятиях с особой силой стягивающий Альфреду виски тупой головной болью, вываливающий в его сознание мешанину не то своих, не то чужих мыслей и эмоций, — даже он в этот час почти отступал. Позволяя хоть на время стать самим собой. Вспомнить, кем он родился и зачем. Память становилась ясной и прозрачной, как только что вымытое окно — проведи пальцем и услышишь скрип стекла. Конечно, по всеобщему мнению Альфреду Ф. Джонсу полагалось быть упертым и неунывающим экстравертом, который только в толпе, шуме и гаме чувствует себя, как рыба в воде. И смотрит только вперед. И он им был, разумеется. Но это не значило, что… Это не значило абсолютно ничего. Кроме того, что если ты хочешь оседлать этот гребанный мир, как строптивую кобылу на родео — то лучше тебе в его глазах быть упертым и неунывающим экстравертом. Который смотрит только вперед. И не уметь ценить немодные вещи… Такие как печальный и величественный лик дремлющей природы или усталое, помятое лицо очередного Большого Города, которому люди только в такое время и позволяют сомкнуть веки. Ветер бросал в глаза и за шиворот мелкую изморось; выпавший пару часов назад снег расплывался под ногами кашей и грязью. Серо-сизое в темноте море разбивалось белой пеной о серую прибрежную гальку. Город — как и его воплощение — словно никак не мог определиться, рад ли он всему происходящему, всем этим понаехавшим сюда людям и странам, которых ему — ей — пришлось встречать и развлекать. Солнце, дождь, снег… Легкие и чистейшие хлопья, ставшие грязью на асфальте… И снова дождь, и легкий свежий ветер с моря, и здесь же — выглядывающие из-под снега пальмовые листья и беспомощная зелень акаций… И всё это великолепие — за одни только сутки. Что это? Просто совпадение? Или неумение Сочи пользоваться тем даром, каким, если верить сплетням, обладал — обладает — Иван и который вполне мог перейти и к некоторым его детям? Отчаянные попытки кое-как и между делом воспитанной девчонки, живущей у края цивилизованного мира, изобразить радость и пресловутое гостеприимство, сквозь которые всё равно прорывались ее истинные чувства… «Курорт средней руки. Для очень средних людей. Его дочь от одной местной дикарки, которая когда-то поставила… не на ту лошадь. Отчего ныне пребывает в лучшем мире. Впрочем, у Ивана всегда закрывали глаза на происхождение матери, если ребенка признавал отец. Из-за чего, к слову, немало европейских королевских фамилий оказались в родстве с простой крестьянкой, взятой из-под солдатской телеги», — довольно небрежно отозвался о Сочи… кажется, это был Франциск… еще тогда, семь лет назад, когда был озвучен выбор олимпийской комиссии. И когда Альфред разговаривал с ней вчера — еще до церемонии Открытия — и всучивал ей те несчастные цветы, то тоже не увидел в Столице игр чего-то сверх этой «рекомендации». Неловкость, неотесанность, наивность. Которых не смогли вытравить даже сто лет жизни в качестве «всесоюзной здравницы», хранившей тысячи тысяч маленьких тайн, трогательных и пошлых. Чуть скрытая восторженность от встречи с ним. Куда же без нее? Такие люди — и в наших краях… Скука. Которую он давно привык прятать за широкой улыбкой и ни к чему не обязывающей болтовней. Скука. Такая же, какую в нем вызывало большинство воплощений. Отчего ни сам Альфред, ни его люди уже давно не интересовались всерьез ничем, что происходило вне его границ. Зачем? Он и сам — целый мир. Как Ноев ковчег, вобравший в себя и красивейшие места планеты, и лучшие умы человечества. Скука. Обводить такую дурочку вокруг пальца — будет просто неспортивно. Но надо. Она сейчас — ключик к той двери, за которой спрятано то, что ему нужно. То, что у него — именно у Альфреда Ф.Джонса — украли. Украли в высший миг его торжества. У него, у этих людей вокруг, у всего мира. Проклятые, ненасытные galanos… А потом он, явившись в «Небеса» самым последним и отвесив стоящим рядом с Сочи столицам шутовской поклон, встретил её взгляд… и вспомнил, где и как они познакомились. И многое изменилось.II.
Честно говоря, Америку не слишком-то и тянуло на этот прием — нелепая традиция, которая возникла как-то сама собой, даже виноватого не назначишь. Хотя здравый смысл, «умонастроения в мире» и его «ассистент» из правительства настаивали на том, чтобы он там появился. Так было нужно. Так было правильно. От него этого ждали. Ждали, что он появится там — сияющий, как Король-солнце, или простой и веселый, как «свой в доску» парень. Поприветствует гостей, облобызает щеки прекрасной мегеры, временно заменяющей Ивана в его Доме, обменяется рукопожатием с вечно задумчивым северянином… Подцепит маленькую Хозяйку игр под локоток и, выведя ее в центр зала, «толкнет» прочувственную речь о мире во всем мире и о том, как он — как все они — всегда любили Россию и как надеются на его возвращение. А иначе… иначе ходит много разных слухов. Например, что Америка не слишком интересуется окружающим миром и склонен пренебрегать чьими бы то ни было интересами, кроме своих собственных. И тем более — пренебрегать принятыми (кем?!) неписанными нормами поведения. Или что его ручной Альянс реализует некий план, целью которого является удушение России путем окружения ее недружелюбными ей странами, во главе которых с помощью «цветных революций» поставлены лояльные Америке правительства. А значит — окончательная ликвидация свободного Хартленда, «срединной земли», «осевого государства Евразии», которое когда-то мешало Британской империи, а теперь мешает Соединенным Штатам одним лишь фактом своего существования. Даже такое хлипкое и аморфное, как современная Российская Федерация. Потому что в любой момент может стать геополитической крепостью крупнейшего Континента, своими орудиями прикрывающей тех, у кого на будущее иные воззрения, чем у Лондона или Вашингтона. А учитывая калибр этих «пушек», в простреливаемую зону попадает почти вся Евразия и бОльшая часть Африки. Вдобавок, если нет соперников или просто сильных и недовольных — значит нет врагов. Если нет врагов — значит нет войн. И тем более низка вероятность войны атомной — страх перед которой почти полвека терзал ночными кошмарами всю планету. Все правильно. Все логично. Одним словом, «если что» все будут довольны и счастливы. Как тогда в 89 и 91 годах, когда даже люди ГДР и СССР радовались их ликвидации. Пусть и недолго. Вот только пока говорить об этом вслух не надо. «И чего только не придумают… А кто по мнению этих идиотов будет разгребать тот бардак, что образуется на месте окончательно рухнувшего Русского дома? Держать в узде здешних весьма „колоритных персонажей“? Ведь минимум половина того геморроя, который мы имеем сейчас — прямое следствие распада Союза. Некоторые вообще умеют думать хоть лет на десять вперед?!» Последний вопрос давно стал риторическим, но с завидной регулярностью всплывал вновь и вновь. Иногда даже в адрес людей и воплощений в общем-то далеко не глупых… Вроде Москвы и… Короче, сделать это — явиться на вечеринку — было нужно. И в его гостиничном номере Альфреда дожидался «маскарадный костюм» для обеих предписанных ролей. На выбор. Проблема была в том, что дожидались его там не только костюмы. А кое-кто, с кем ему точно также нужно было встретиться — и точно также встречаться не хотелось. Не хотелось настолько, что он предпочел влезть в пентхаус к «злой королеве», хоть особо и не рассчитывал на реальную пользу от этого «предприятия». Зато так у него было хоть какое-то оправдание — перед самим собой — почему он этой ночью не явился ни на одну из обязательных и неприятных встреч. Хотя нарваться на Москву, повздорить с ней и пережить очередной болезненный приступ — да еще такой сильный — он не планировал совершенно. Эта треклятая болезнь, почему-то решившая обостриться просто уже до неприличия — была еще одной причиной держаться от всех подальше. Происходи дело в другой стране и в другое время, он бы уже давно собрал чемодан и наблюдал за Играми из какого-нибудь уютного и родного спорт-бара, законно наплевав на все гласные и негласные требования. Вот только в другом месте и в другое время его так «накрыло» бы едва ли.III.
— Говорю прямо, если не дошло за все эти годы. Вы, шваль, предавшая своего лидера, все вы — от Варшавы до Владивостока, от Таллина до Тбилиси — сейчас живы лишь потому что я — такой хороший и добрый. Или пока вынужден играть эту роль… Последнее, что Альфред помнил — как он положил Москве руки на горло. Ощутил бешеный пульс под тонкой кожей, насладился ее страхом, скрытым под маской пренебрежения… —…и потому, что мы с Иваном были друзьями. Давно… по людским меркам. И да, я не знаю, кто это сделал. Но, когда узнаю… лучше бы ему к этому времени уже успеть сдохнуть. И… всё. Дальше был какой-то заросший пустырь между многоэтажными домами, пустующая клумба-вазон и легкие снежные хлопья, падающие на лицо, на всё ещё влажные волосы, на наброшенную сверху куртку. Спине повезло куда меньше — она тесно познакомилась с городской не-лечебной, но столь же липкой, грязью. Рубашка, похоже, осталась в ванной пентхауса. Как и пистолет — там же в баре. «Хорошо хоть штаны с ботинками не снял». Кожи коснулся быстро остывающий металл жетонов и куска пули, и только тогда Альфред очнулся по-настоящему. Перепугано поднес руки к лицу. К счастью, вопреки пришедшей в голову ужасающей мысли, те не оказались по локоть в крови. Как тогда… И всё же света дальнего уличного фонаря хватило, чтобы заметить характерные темные полоски под ногтями. — Твою ж ты мать… Честно говоря, такое — чтобы он совсем утратил на время власть над своим телом и лишился памяти, — такое с Альфредом произошло впервые. И как-то этот опыт не радовал. Потому что если он умудрился кого-то убить… Да еще одного из них… Да еще… Выбросив из головы образ Москвы, лежавшей возле разбитого трельяжа со свернутой шеей — бесчисленные баночки и безделушки рассыпались среди поблекших золотых волос, из носа и уголков рта тянутся тонкие полоски крови, — он сгреб в ладонь немного снега и попытался оттереть грязь с кожи. Потом плюнул на это бесполезное дело и просто натянул куртку. Не такого сорта эта дамочка. «Но и не такого, чтобы тебя от себя оторвать и вывести из отеля куда подальше». На это вообще был способен разве что… Альфред уставился на медленно и величественно падающий снег. Бред. Такого шила в мешке не утаишь. Это сразу ощутили бы все сильные воплощения — в первую очередь, он сам. Наверняка, Альфред сам ушел. Причем, через какой-то запасной выход или окно — пройди он через главный холл не самой дешевой гостиницы в таком виде, пришел бы в себя гораздо раньше. Привели бы. Если только не сделать допущение, что тот, второй — был уже полноценной разумной личностью, а не набором самых примитивных инстинктов. Но судя по виду, в котором Альфред пришел в себя — ей он не был. Даже бумажник с пола — выпал из куртки, когда он ее сбросил, чтобы нырнуть под холодную струю воды, — не поднял. Топай теперь пешком. Причем неизвестно, откуда и куда. «Русских сезонов» не наблюдалось даже на горизонте. Впрочем, и идти туда сейчас — не самая лучшая затея. Что бы там не произошло на самом деле. Америка вздохнул, потер руки, согревая их. Изо рта вырывался парок. Холодно. Кто-то внутри него — видимо, давно умерший мальчишка, который так любил старшего брата и лучшего друга, ставшими его заклятыми соперниками — сейчас скулил от ужаса. От того, что могло произойти в отеле, и от того, что со временем неизбежно произойдет с самим Альфредом… если всё и дальше будет идти, как идет. Увы или к счастью, Альфред давно не был этим мальчишкой. И уж тем более того, кто когда-то пересекал на собачьих упряжках мертвящую и ледяную тишь просторов Аляски, не пугал пробирающийся под куртку легкий морозец в самом теплом из русских городов. Кстати, у собачьего мяса оказался очень специфический привкус. Особенно, когда готовишь его на обычном, едва теплящемся костре. Но когда хочешь выжить — не до капризов. Расстегнув карманы и сунув в них руки, он зашагал к темнеющим вдалеке домам. Судя по шуму, за ними лежало шоссе. Но, сделав пару шагов, остановился. В карманах было пусто. А там должен был лежать смартфон. И фальшивые пропуска. И случайно вылететь — как бумажник, бывший во внутреннем, незастегивающемся кармане, — они не могли. «Ах, ты ссс… кошка любопытная! Но врать не буду — рад, что ты цела». Он еще раз окинул взглядом место, где оказался. Неглубокий овражек, полуголые кусты, тянущаяся среди только что выпавшего снега одинокая цепочка его следов… Что-то в этом Альфреда смущало. Не обладая опытом более старших воплощений, он обладал отличной интуицией. Наверное, смущало то, что все следы начинались (или заканчивались) на том месте, где он очнулся. Как если бы он и — или — его возможный спутник явились сюда по воздуху. Должно быть, снегом запорошило. Вон ведь как сыплет.IV.
В ресторан Америка добрался пешком, все же изрядно продрогнув и промокнув от быстро таявшего от соприкосновения с волосами и тканью снега. Подумав, счел это меньшим из зол. Минут пятнадцать светской болтовни он вытерпит. К тому же это была возможность быстро, и не вызывая особых подозрений, убедиться, что с любимой Ивановой ехидной точно всё в порядке. Улицы после окончания Церемонии были запружены людьми. Многие из них откровенно глазели на грязного и растрепанного симпатичного парня со странным — не то отсутствующим, не то затравленным — взглядом за стеклами небольших очков, но быстро отвлекались на свои компании или на других чудаков. Благо на любых Олимпиадах таких водилось в избытке. А для Альфреда все они просто слились в один бурный, цветастый и шумный поток. Голова болела. Когда он пересек небольшой заснеженный садик и открыл стеклянную дверь, оттуда обдало приятной сухостью и теплом. Очки тут же запотели, но он успел заметить на вершине уже пустой лестницы три цветных пятна: белое, черное и красное с золотым навершием. При виде последнего у него просто камень с души свалился. Солидный такой, размером с Вашингтонов обелиск. Даже дышать легче стало. Был рад не за нее, за себя. — Боже мой, вы только посмотрите, кто все же решил нас посетить. У тебя такие интересные представления о вечерних костюмах, Джонс? Или просто нашел привлекательный забор, под которым потянуло отдохнуть? Невозмутимо протерев стеклышки очков большими пальцами, Альфред расстегнул куртку, явившись во всем нынешнем «великолепии», и направился к источнику едкого замечания. — Учитывая, что кое-кто здесь любит шарится по чужим карманам — этому кому-то придется перетерпеть мой непрезентабельный вид на общей фотографии. — Не забывай, это лишь ответная любезность. И ты вполне мог попросить кого-то из прохожих позвонить на нужный тебе номер. В огромных зеркалах, которыми были украшены холл и лестница его «непрезентабельность» стала заметна во всей красе. И на фоне элегантных вечерних нарядов российских городов она приобрела вид тем более гротескный. Потасканный жизнью бродяга, непонятно как попавший на дорогую светскую вечеринку. — Не хочу слишком сильно зависеть от людей. Вернешь? — Всё до последнего цента. Утром пришлю. Из зала доносились музыка и смех. Словно почувствовав его приход или просто заметив сквозь огромные окна, оттуда вышел Артур, сегодня ради разнообразия выглядевший, как истинный британский джентльмен, а не как капризный и расслабленный укурок. Встал у входа, скрестив руки на груди. Альфред почти забыл, что старший брат мог быть, что он был когда-то… таким. Самым смелым, самым сильным, самым умным. — Могла бы и не тратить время ваших спецов — ничего интересного в моем айфоне нет. — Ну это я сама решу. Может мне интересно узнать, умней ты своего дорогого истеблишмента, который письмами даже с особо секретным содержанием обменивается по обычным каналам связи — или нет? Петенька, не нужно на меня смотреть, как Ленин на буржуазию. Как уже было сказано — это лишь ответная любезность. — Значит, мы — квиты? И о всех недоразумениях этого вечера можно смело забыть? Москва пожала белыми округлыми плечами: — Кто прошлое помянет — тому глаз вон. А кто забудет — тому оба долой. — Обожаю тебя за деловой подход, — он шутливо поклонился ей и Санкт-Петербургу, ответившему холодным и подчеркнуто вежливым кивком. — Похоже, я последний? А все остальные — судя по звукам — уже благополучно развлекаются? — Хотелось бы надеяться, что нет, — ровно произнес младший Брагинский. — Мы ждем еще одного гостя. «Гостью. Ждите дальше». Америка обаятельно улыбнулся и, наконец, развернулся к Хозяйке игр, которая в своем белом платье, состоящем из одних складок, напоминала маленькое облачко. Зацепился взглядом за нежно-фиолетовый цветок в темных, «по-взрослому» уложенных волосах. А потом заметил выражение ее глаз и даже на миг застыл. Она взглянула на него «не по протоколу», а исподлобья, недобро и упрямо. Так смотрят неизбалованные ревнивые дети. Так смотрят готовые защищать свою территорию дикие звери. И у него в памяти тут же всплыл запах крови, карболовой кислоты, ледяного осеннего дождя и моря. «Мы умеем выживать даже лишенные — во всех смыслах — наших физических тел. И возвращаться в них. Правда, для этого кое-что нужно…» Проникшие, казалось, в самые кости промозглость и усталость сняло, как рукой. Альфред почувствовал, как щеки окатило румянцем, а по лицу начала расползаться идиотская улыбка. Выходит, не почудилось. Выходит, из номера Москвы его действительно вышвырнули. Конечно, со стороны Ивана это было не слишком по-дружески, но в этот момент Альфред был готов простить и не такое.V.
Проклятье, как много он отдал бы сейчас за то, чтобы хоть на час вернуться в тот день! И всерьез выслушать всё, что ему тогда рассказал Иван — про эту неласковую девчонку, про какие-то его собственные способности, про что-то ещё, что для Альфреда тогда прозвучало и чуждо, и даже кощунственно. А потому половину из сказанного он просто постарался пропустить мимо ушей и вообще представить, что Иван всё ещё бредит после вчерашнего ранения. Кто знает, может русского в той битве контузило… Альфред Ф. Джонс, воплощение Соединенных штатов Америки, не верил в магию. На самом деле он никогда не видел ни у Артура, ни у Ивана, ни у прочих воплощений, которых в сплетнях называли колдунами — никакой, эм, атрибутики, которую магам обычно приписывает массовая культура. Никаких палочек, жезлов, плащей, комнат для жертвоприношений, котелков с сушеными жабами, ногтями утопленников и почками висельников, никаких чудных артефактов и странных книг. Ни один при нем не произнес ни одного заклинания, не вызвал ни единого духа или волшебного зверя. Даже мелких Альфреда и Мэттью их старший брат развлекал вполне «обыкновенными чудесами», основанными на зрительных иллюзиях и ловкости рук. То есть заурядными фокусами. Но восхищали они их тогда не меньше. Хэллоуин, оккультные практики, фэнтези и сказки были историей вообще другой — скорее данью уважения еще древнему духу Британских островов или банальной моде. Это была именно игра в волшебство, не более. Просто… просто и Артур, и Иван могли объяснять и делать некоторые вещи, которые понять было довольно сложно. А если точнее — невозможно с точки зрения людей и большинства воплощений. Но и этим они старались не злоупотреблять. Альфред отнюдь не отрицал вероятность существования законов и созданий, не слишком вписывающихся в ныне здравствующую у людей мировоззренческую — то есть научную — парадигму. Считать так, будучи самому одним из таких созданий, было бы, как минимум, нелогично. А с логикой он, несмотря на злые языки — все же дружил. И даже его наглость не простиралась настолько, чтобы заявлять «о да, с нами люди облажались, но в целом и общем они правы — сверхъестественных явлений не существует». В магию же Альфред не верил в том смысле, что ему была неприятна сама ее суть. И дело было далеко не только в том, что говорили священники на воскресных проповедях. Он не верил, что связавшись с ней, может получить от этого хоть какие-то действительно стоящие того выгоды. Когда-то магия, магические практики были зачатком научного мировоззрения. Первыми попытками людей установить причинно-следственные связи между окружавшими их вещами и явлениями. Попытками неловкими и наивными, полными совершенно ошибочных выводов. Но цель-то у этих попыток с наукой была одной и той же: понять за какую ниточку нужно дернуть, чтобы открылась именно та дверь, что тебе сейчас требуется. То есть отыскать вполне реальный закон мироздания, которым можно будет пользоваться в своих интересах. Поэтому алхимические опыты со временем привели к появлению вполне научной химии, а астрология столь же неизбежно произвела на свет астрономию. То есть маги — это такие забавные ребятки типа ученых, которые искренне верят, что прикоснулись к истинным законам мироздания. Ведь они же их сами открыли и описали. Верящие, что видят мир таким, какой он есть. Что это не просто наркоманский приход от психотропных веществ, принятых для погружения в медитативный транс, а вполне себе реальность. Только лежащая за гранью привычного — материального — мира. И что у них есть возможность и силы использовать законы этого незримого мира себе на пользу. И даже подчинять себе созданий, по этим законам живущих. Ну или безболезненно водить с ними «дружбу»... И вот тут-то у Альфреда и возникал сильнейший скепсис. Во-первых, он отлично видел, каких дров могут наломать и обычные ученые, вмешиваясь в процессы обычного мира, без привлечения всяких «тонких материй». И, судя по рассказу Ивана о призраке той несчастной королевы, маги тут от своих «приземленных» коллег ничуть не отставали. Во-вторых, он и сам довольно быстро убедился в том, с какой легкостью может водить за нос даже умнейших и образованнейших из смертных. Порой не говоря им ни единого слова лжи. Честно и полно отвечая на все заданные ему вопросы. Люди его просто не понимали. А в словах его видели только те смыслы, что им хотелось. Те смыслы, замечать которые их научило то время, в котором они жили. Но вовсе не то, что он говорил на самом деле. Это и удручало, и забавляло одновременно. И начисто отбивало желание связываться с кем-то другим, обладающим еще более сложной и труднопознаваемой природой бытия. Наверное, дьявол, заключая договор с очередным наивным бедолагой, уверовавшим в то, что может управлять демонами и духами, испытывает схожие эмоции. Поэтому — нет уж. Пусть этим развлекаются другие. А самому Альфреду хватит науки и веры. Веры в то, что ему дарована свободная воля и право самому решать свою судьбу. Пусть и в рамках только этого мира. Разве он так уж плохо с этим справляется? «Все люди сотворены равными. Все они одарены Создателем неотъемлемыми правами, к числу которых относятся право на жизнь, свобода и стремление к счастью…» Так записано в Декларации о его независимости. И большего Америке и не требовалось. До этого дня. Примечания: Касательно используемых в повести геополитических моделей (хартленда, миросистемы и прочих) и разного рода теорий на историческую тему, а также трактовок фактов. Безусловно, авторы не могут дать гарантии, что эти модели и теории — истина в последней инстанции. «Что так все и было, мамой клянусь». Свечки мы ни над кем не держали, специализированного образования не имеем (как и личного консультанта в Кремле и Белом доме), к тому же из-за специфики персонажей наряду с историческими фактами активно используем разного рода легенды или даже элементы художественных произведений. Не говоря уже о том, что любое ненаучное творение на историческую тему всегда в той или иной степени искажает реалии, чтобы быть увлекательным и пробуждать у читателя (зрителя) эмоции. Наша цель тоже состоит в том, чтобы вас развлечь, а не надиктовать лекцию о всемирной истории. Но все же эти теории и модели существуют, они признаны (с разной степенью критики) научным сообществом и разделяются многими людьми. Поэтому совсем уж гольной авторской фантазией (или паранойей) они тоже не являются. Впрочем, у Ивана всегда закрывали глаза на происхождение матери, если ребенка признавал отец. Из-за чего, к слову, немало европейских королевских фамилий оказались в родстве с простой крестьянкой, взятой из-под солдатской телеги. Речь о Марте Скавронской (Екатерине I), второй жене Петра Великого, матери императрицы Елизаветы и цесаревны Анны (матери Петра III) — то есть женского предка всей последующей главной Романовской линии. К тому же обе девочки родились еще до церковного брака своих родителей, а потому проходили обряд венчания вместе с ними.