Fellini

Неугомонный Васильев скачет по сцене, в запале тряся головой с довольно длинными волосами и неистово дёргая струны всепрощающей гитары. Запрокидывает голову, открывая удивительно крепкую шею для такого худого телосложения, обнажает в улыбке крупные ровные зубы, от эмоций закрывает глаза, в которых, кажется, стоят слёзы, и как ребёнок радуется аплодисментам после каждой песни. Низким голосом благодарит зрителей и тут же отскакивает от микрофона. Только что был у края сцены, вот уже за кулисами, через секунду хлопает по плечу Яника, ещё через одну – меняет гитару, ибо эта, как выяснилось, оказалось не такой уж всепрощающей. И откуда у тридцатилетнего мужчины такая детская неугомонная прыткость? Почему в теле взрослого человека живёт душа гениальнейшего ребёнка с невероятно взрослыми текстами? Как в нём всё это так восхитительно гармонирует? Этими вопросами задавался Лёва, пока стоял за кулисами и наблюдал за выступлениями друга. Да друга ли? Буквально пару часов назад Васильев затолкал Лёву в тесную комнату за буфетом и… Какого хрена он вообще делает? Где логика, где последовательность, где хоть какая-то осмысленность? Лёва уже начинал злиться, потому что ответов на эти вопросы не предвиделось, но совершенно неожиданно (впрочем, как и обычно) перед ним возник Васильев. Накинутый на голову капюшон тёмной кофты делал его невероятно милым и придавал ему ещё большую загадочность. По лицу стекал пот, но не тот, от которого хочется морщиться, а чистый, без запаха, как вода, который являлся лишь доказательством того, насколько Саша выложился сейчас на сцене. Музыкант улыбнулся и обнял Бортника за плечи, отчего у того почему-то всё перевернулось внутри: - Наш выход, Лёвчик. Бортник, собравшись, кивнул и, засунув поглубже свои противоречивые чувства к загадочному Саше, выбежал вместе с ним на сцену под громкие одобрительные крики и аплодисменты зрителей.

***

Спустя час, когда все восторги улеглись, были розданы автографы и получены благодарственные слова и цветы, Васильев и Бортник бессовестно покинули остальных участников тура и без долгих раздумий сняли номер в ближайшем отеле. Лёва уже устал думать и искать логику в их поступках и отношениях, и он уже вполне был согласен просто отдохнуть с Сашей без лишних заморочек. Музыканты разлеглись на огромной кровати в роскошнейшем номере дорогущего отеля при мягком приглушённом свете и беззаботно пили элитный дорогой коньяк вперемешку с пивом из соседнего ларька. Естественно, такими темпами друзья нещадно быстро захмелели, и их пробило на разговоры. Они говорили абсолютно обо всём. О сильной и долгой влюблённости Васильева, переросшей в брак, о неудачах в личной жизни Лёвы, о концертах, о фанатах и участниках обеих групп, об искусстве и кино, о девушках и книгах, о поэзии и бытовых проблемах. Как-то незаметно музыканты перешли на тему создания клипа на их общую песню. - Нужно снять что-то непонятное даже для нас самих, - выдыхая дым в потолок, рассуждал Саша. - Или что-то кровожадное и дикое, - подытожил Бортник. - Точно! – Саша вскочил и обвёл рукой комнату, едва устояв на пьяных ногах. – Как будто мы на поле или ринге и мутузим друг друга до полусмерти. Васильев, слегка покачнувшись, с удивительной для напившегося человека ловкостью вскочил на тумбочку, продолжая делать непонятные движения руками, а наблюдавший за ним Лёва уже давился от смеха. - Саня, успокойся, - Бортник попытался снять друга с уже скрипящей мебели, но не тут-то было. Разошедшийся не на шутку Васильев увлечённо размахивал руками, отчаянно жестикулировал, пинался и вообще уже сейчас был готов заявиться к режиссёру с практически готовым сценарием, который осталось лишь «слегонца доработать», и приступать к съёмкам сию же минуту. Едва стоявший на ногах от распирающего смеха Бортник безрезультатно пытался утихомирить разбушевавшегося Сашу. Он сам не заметил, как они оба оказались на полу, в шуточной борьбе катаясь по мягкому ковру. - А ну отстань от меня! – заплетающимся языком кипишился Васильев, пытаясь скинуть с себя Лёву. - Да как бы не так, - прошипел ему прямо в губы Бортник, удачно перевернув Сашу и оказавшись прямо на нём. – Всё, успокаивайся. Саша захихикал и начал толкать Лёву бёдрами. - Какого хрена ты делаешь? – сначала не понял тот, но тут же, почувствовав давление прямо под ним, всего секунду глядя в глаза лежащего под ним музыканта, поспешно расстегнул звякнувший ремень на своих джинсах и стащил с друга кофту. «Что ж, Васильев, ты допрыгался, сегодня главный буду я», - заломив руки Саши над его головой, с предвкушением подумал Лёва. Дальше всё происходило под дурманящей пеленой удовольствия и смешанного градуса. Музыкантам было плевать, что там подумают о них в соседних номерах, если их услышат (а не услышать было практически невозможно), они просто наслаждались друг другом. Лёва выбивал из худенького Васильева хриплые стоны, полностью растворяясь в его объятиях и понимая, насколько же он счастлив. Саша нисколько не сопротивлялся, целиком поддавшись Лёве, который был невероятно нежным и настойчивым одновременно. Бортнику было непривычно видеть Васильева таким – мягким и покорным. Наконец Лёва скатился с Саши, притянул его к себе и поцеловал в макушку. Васильев, прижавшись к другу, убрал с лица длинные растрёпанные волосы и закрыл глаза. И каждый думал о том, как же им хорошо вдвоём, благословляя тот день – день их знакомства.