Крылья бабочки

– Отважному моряку не скучно тут в одиночестве? От неожиданности Филипп вздрогнул и перевел взгляд на стоящую перед ним даму. – Желаете развлечь меня? – это прозвучало мягче, чем ему хотелось бы, и Филипп внезапно почувствовал досаду. Стоило ли вообще тратить деньги на подкуп слуг, чтобы выяснить, кем оденется на маскараде собственная жена, а потом вдруг обнаружить, что она собирается флиртовать с ним! – Для начала просто угостить вас вином, – негромко произнесла она, протягивая бокал. Филипп машинально взял его, но к напитку не притронулся. – Мне любопытно, каким же будет продолжение, – протянул он, беззастенчиво рассматривая ее платье: весьма популярный нынче наряд пастушки, правда, куда более откровенный, чем у простых селян. – Милый костюм. Вы ищете свое стадо... поклонников на нынешнем балу? – Могли бы хотя бы на празднике не грубить мне, – обиженно отозвалась Анжелика, уже не пытаясь изменить голос. – И кстати, откуда вы узнали, что это я? – Я и не знал, – соврал Филипп. – Вы в юбке, этого ведь достаточно. А вот откуда вам было знать, где искать меня? – Подкупила слуг, – просто ответила Анжелика, пожав плечами. – Иногда вы подаете неплохие идеи. – Еще был монастырь, – с некоторой заминкой напомнил Филипп. Да, затею он до сих пор относил к числу удачных, но некоторые моменты даже ему самому было неприятно вспоминать. – Ну, это в отношении вас было бы куда сложней выполнить, – со смешком отметила она. – Куда проще понемножку выведывать ваши маленькие секреты, вроде костюма, в котором вы будете на балу… – И вы так спокойно об этом говорите? – не скрывая изумления, осведомился Филипп. – Вы, помнится, сами не были в восторге от подобного… – Не довольно ли говорить о войне? – отмахнулась она, явно не принимая его раздражение за чистую монету. – Прекрасный летний вечер, великолепный бал, и красавца моряка скоро опять унесет в путь… Самое время заключить перемирие, вам не кажется? – Перемирие? Он видел, как блестели ее глаза даже сквозь тонкую вуаль на бархате маски. Неужели ей так сильно хочется победить в их маленьком споре? Филипп решительно качнул головой, отгоняя глупые мысли. Еще неизвестно, кто выиграет – сколько у него было таких бастионов и крепостей, мнящих себя непобедимыми, и все, все до единой в конце концов поднимали белый флаг. Сравнение собственной жены с крепостью позабавило его. В самом деле, очаровательная цель – вместо рвов и окопов кружева и застежки, вместо солдат недовольный голос и острые ногти… Посмотрим же, чья возьмет! – Чему вы улыбаетесь? – с подозрением поинтересовалась Анжелика, озираясь вокруг. Крошечная комнатка не оставляла ни малейшего простора воображению относительно того, чем могли заниматься посетители: прочная щеколда на потайной двери, практически незаметной снаружи, и широкая кушетка, занимавшая внутри почти все пространство, вряд ли могли пригодиться рукодельницам или игрокам в карты. – Одной старой шутке, моя прелесть, – Филипп протянул руку, чтобы снять с нее маску, и не удивился, когда женщина едва заметно качнулась назад, как будто играя с ним. Ну что ж, может, Филипп дю Плесси и не блистал на любовном ложе, но зато всегда получал все, что хотел на поле боя. – Вы что же, успели передумать? – Вовсе нет… Она шагнула вперед, приникая к его груди и сплетя пальцы на его шее. Вылазка противника за линию обороны – хитрый ход! Что ж, сперва можно позволить и маленькие дерзости – пусть мятежники думают, что победа близка. С застежками маскарадного костюма Филипп провозился непозволительно долго, будто и в самом деле преодолевал обстреливаемое повстанцами поле. Анжелика, вопреки его тайным опасениям, никак на такую нерасторопность не отозвалась, похоже, ей неловкая возня его пальцев доставляла удовольствие… По крайней мере, ему попался благородный противник… который, впрочем, тоже не терял даром время: теперь ее дыхание щекотало ему голую грудь. Он шагнул назад и потянул ее за собой на постель, заставив переступить соскользнувшее на пол платье, – словно саму Венеру показаться из морской пены. Ему пришлось прикусить язык, чтобы не опуститься до банальностей, пусть даже признание красоты ее обнаженного тела и не будет таким уж весомым аргументом в их сражении. Прикосновение прохладной обивки вдруг заставило его растеряться и испытать смутную тревогу вместо так хорошо помнившегося с прошлой их встречи вдохновения. Что ж, порой срабатывает и старая тактика… Отчего бы просто не делать все, как в прошлый раз? Филипп тоже предпринял смелую вылазку, затем еще одну; горячая мягкая плоть под пальцами покорно поддавалась ласкам, заставляя и его сердце биться быстрее. Подчиняясь требовательным женским рукам, он наклонил голову к ее груди и поймал ртом упругий комочек; прижать языком, выпустить и лизнуть, снова коснуться... От внезапной горечи во рту у него закружилась голова, и он отпрянул от распростертого манящего тела. Дрожащий свет от свечей и лунная дымка из окна странно смешались, и гладкое тело жены вдруг показалось ему другим: более белым и худым, более жестким… – Теперь хорошо, хорошо-о, – шепчет она задыхающимся голосом. – Выше руку, мой сладкий, и сильнее, я не хрустальная. О! Филипп сглотнул, превозмогая подступившую тошноту. Жар желания словно растворился в темноте, оставляя его наедине с самым большим мужским позором. Он не мог заставить себя вновь прикоснуться к ней – с бОльшей охотой он бы сунул руку в огонь. – Ну же, мой славный паж, бы…быстрее… О…о…Да пришпорь наконец свою лошадь, успеешь отдышаться! Да…да…да… Что ты?... Ах ты, паршивец… Злость и стыд переплетались в его душе клубком ядовитых змей, и Филипп закрыл глаза, сдерживая дыхание. Там, где хитрость и ум терпят поражение, неизменно берет верх грубая сила, и сейчас он изо всех сил боролся с собой, чтобы, не дожидаясь недовольного голоса, не наброситься на нее зверем. Да, да: взять то, что принадлежит ему по праву, стереть свое поражение из памяти… оставить одни развалины на своем пути. Раньше ведь помогало. – Ничего, я покажу тебе, как исправляются такие слабаки, как ты. Иди сюда и закончи то, что начал. Дама всегда останется довольна, пока у мужчины есть пальцы и язык, так что давай, мой сладкий, покажи, на что ты еще способен! Вместо недоуменного вопроса Филипп вдруг ощутил теплую ладонь на своей щеке: она едва коснулась кожи, словно обжегшись… Он успел подумать, что ему сильно повезет, если оскорбленная Анжелика уйдет сама, во всяком случае, им удастся сохранить шанс на хрупкий мир, который почему-то даже сейчас манил его, давая надежду на что-то неизведанное и оттого желанное… Ему так и не удалось услышать скрип кровати, вместо этого он почувствовал легкий поцелуй туда, где только что были женские пальцы. Филипп так и не открыл глаз, пока жена покрывала его лицо невесомыми поцелуями: щека, висок, веко, опять щека, губы, шея… В какой-то момент он вдруг понял, что снова может дышать – может, ее губы, блуждающие по его груди, дали ему возможность вдохнуть? Ее пальцы, теплые, чуть шершавые и нежные, шли авангардом, будто пробуя его кожу на прочность перед тем, как попробовать ее на вкус. В темноте под сомкнутыми веками он вдруг отчетливо представил себе ее лицо: сосредоточенное и чуть встревоженное, наполненное желанием и… любовью? Вопреки всем законам войны противник приходил к нему на помощь. Терпеливыми ласками Анжелика словно стирала с его тела, из его памяти непроглядную муть и стыд, годами таящиеся на самом дне. Ее губы слегка подрагивали, неслышным шепотом повторяя вечный женский экзорцизм: короткое «ялюблютебяялюблютебя», и внезапно Филипп ощутил прилив вернувшихся сил. Он обнимал ее, возвращал поцелуи – сначала легкие, потом все более и более долгие, находил рукой подрагивающую от желания жаркую плоть и вместе с нею вздрагивал от острого укола наслаждения, сливаясь с ней в одно целое. Искал и отыскивал ту мелодию, которая полностью устраивала их обоих, – и каждое его движение возвращалось к нему эхом ее отзывчивого тела, ее пяток на его бедрах, ее губ на его щеке. И все время, медленно поднимаясь вверх, уводя стонущую Анжелику за собой, Филипп думал, что это уже совсем не похоже ни на войну, ни даже на перемирие.