Крылья бабочки

* * * Новость о поражении при мысе Пассеро пришла в середине июня, во время последнего праздника, который давал король перед началом военной кампании в Лотарингии. Как выяснилось, галеры господина де Вивонна были атакованы близ Сицилии флотилией берберов под командованием некого алжирского ренегата по прозвищу Рескатор, прославившегося своими подвигами по всему Средиземному морю. Вивонн был вынужден укрыться в бухте у мыса Пассеро. Он чувствовал себя разбитым наголову, хотя на самом деле произошла небольшая стычка, в которой затонули всего лишь две из двадцати французских галер. Но именно на утонувших судах находилась большая часть людей из дома де Вивонна, и адмирал с ужасом смотрел, как в глубине вод исчезают три дворянина из его свиты, десять офицеров рта, четверо слуг, двадцать хористов капеллы, личный духовник, дворецкий, конюший и маленький паж с гитарой. Сидя в кресле, Анжелика широко раскрытыми глазами смотрела, как Жавотта с помощью всхлипывающей Барбы завешивает черным бархатом зеркала в ее комнате. Известие пришло вчера вечером, – Анжелике же казалось, что прошел целый месяц. Письмо от Вивонна – выверенное, сочувствующее и по-мужски сдержанное – лежало в ее шкатулке: она закинула его туда, спеша запереть, как ядовитую змею, едва смысл коротких строк дошел до ее разума. – Закройте шторы, – велела она коротко, едва служанки закончили свою работу. Солнечный свет и пение птиц приводили ее в ужас – как может весь мир делать вид, что ничего не случилось?... Она не ждала соболезнований от придворных, – наоборот, сейчас она была рада, что по крайней мере неделю сможет никого не видеть. Она не могла поверить страшному известию. Это невозможно. Кантор не мог умереть! Чудо сопровождало его появление на свет и всю его жизнь! Еще не успев родиться, он сумел избежать яда, которым хотели отравить его мать. Он пришел в этот мир под прогнившими сводами Отель-Дьё среди обездоленных нищих. Первые шесть месяцев своей жизни он провел в коровнике, всеми забытый, покрытый корками грязи, и сосал крошечным ротиком грязную тряпку, чтобы хоть как-то утолить голод. Цыгане купили его за семь су… Он был в аду и выжил! Кто-то болтает, что ее крепко сбитый, жизнелюбивый малыш погиб? Бред! Те, кто это говорит, не знали маленького Кантора. Если бы она могла его найти, как нашла тогда! Но кто согласится провезти ее по морю, кто даст ей развести руками воду, чтобы помочь своему мальчику? Разум рисовал ей картины волн, и отчаяние от собственной беспомощности захлестывало ее с головой. Больно ли тонуть? Звал ли он на помощь? О, Кантор! – Мадам желает обедать здесь? – Барба едва могла справиться с голосом, а по ее щекам не переставая струились слезы. – Я не желаю обедать, – отрезала Анжелика и встала. – Успокойся, Барба. Тебе нужно лечь. — Да, госпожа, конечно, — бормотала та сквозь слезы. — Госпожа не может понять. Госпожа не любила его так, как я. Едва ли не силой Анжелика сунула ей в руку золотой, велев пойти и выпить за спасение души Кантора. Следом она отправила Жавотту; заглянувшим в комнату девицам Жиландон приказала отправиться в церковь и молиться. Она не желает никого видеть сейчас. Никого. В доме воцарилась тишина. Анжелика обвела взглядом полутемную комнату с черным пятном зеркала – как бы она хотела заплакать! Но слез не было, лишь что-то невыносимо жгло глаза после бессонной ночи. Она забралась на диван и прижалась щекой к подушке. Перед ее мысленным взором снова вставала картина, как он пел для королевы, и Анжелика слышала его ангельский голос: Прощай, мое сердце! Тебя я люблю, то с жизнью, с надеждой прощанье. Шаги в пустом доме зазвучали непривычно громко. Анжелика выпрямилась, вдруг ощутив себя маленькой девочкой, которая хочет спрятаться от посетителя, кем бы он ни был. Запереть двери, забраться под диван, чтобы не видеть никого; она пожалела, что не оставила в прихожей хотя бы Флипо, чтобы тот отправлял восвояси всех пришедших. – В доме никого нет, – произнес Филипп, остановившись в дверях. – Я отправила всех домашних прочь, – равнодушно отозвалась Анжелика. Впервые за долгое время при виде мужа ничто не всколыхнулось в ее сердце – ни восхищение, ни страсть, ни страх были неведомы ей сейчас, ничто не могло проломить сковавшую ее корку. – Если вам угодно отобедать, я велю подать холодные закуски. Филипп сделал короткий пренебрежительный жест. Подойдя ближе, он сел рядом, не прикасаясь к ней. — Я узнал, что ваш сын погиб, — произнес, наконец, Филипп. Не поворачивая головы, Анжелика вздохнула так глубоко, словно услышала эту весть впервые. — Он мечтал о море, — вновь заговорил Филипп, — и его мечта сбылась. Я бывал на Средиземном море. Это голубой простор, расшитый золотом, как королевское знамя. Красивый саван для маленького пажа, который любил петь. –Нет, - наконец выдавила она и замотала головой. – Не говорите мне о нем. – Я не знаю, что вам сказать, – признался Филипп. Она повернула голову, чтобы взглянуть на него – его лицо было строгим и суровым. – Когда я шел сюда, я думал о тех женщинах, которым приносил весть о смерти их мужей – однако они были готовы к ней… – Готовы? – Анжелика нервно всхлипнула. – Как может быть готова женщина к тому, чтобы стать вдовой?! – Она готовится к этому, когда выходит замуж за военного, – ровно ответил Филипп. Он смотрел на свои руки, в раздумье крутя кольцо на пальце. – Когда… О, Боже, - она прерывисто вздохнула. – Вы пришли утешить меня? И сказать, что я готова стать вдовой? Ваша война… ваши игры… ваши мужские игры… Слезы, наконец, пришли к ней. Она зарыдала так, как рыдала до этого Барба – бурно, неудержимо, выливая всю бесконечную боль в горячих потоках. Зарывшись лицом в ладони, она повторяла имя сына, то громко, то едва шевеля губами. – Я отпустила его, - простонала она, погребенная под обрушившимся осознанием. – Я отпустила его умирать! Сквозь пелену рыданий она не сразу поняла, что Филипп привлек ее к себе и теперь ее слезы остаются мокрыми пятнами на его одежде. — Вы опасались, как бы придворная жизнь не развратила Кантора, – пробормотал Филипп. Его голос доносился до нее ее сознания как будто издалека, но невольно она начала вслушиваться. - У каждого своя судьба. Его судьба подарила ему жизнь, наполненную только радостью и песнями. И у него была любящая мать. С глубоким прерывистым вздохом Анжелика сумела сдержать следующий всхлип и подняла голову. – Вы… вам разве не нужно быть при дворе? Филипп пожал плечами. – Вам нужно лечь. Пойдемте. Он помог ей встать и, придерживая за локоть, повел к кровати с балдахином. У нее болели глаза и лицо, тяжелая усталость охватывала ее тело и разум, – она даже не смогла удивиться тому, что Филипп раздевает ее и помогает лечь. – Вы останетесь? – пробормотала она машинально, уже закрывая распухшие веки. – Нет, мне пора возвращаться. Спите. Сон не поможет вашему горю, но даст вам силы. Спите. Она провалилась в забытье, в котором был один-единственный сон. Ей снилось, что она открывала глаза и видела сидящего рядом Филиппа, – как тогда, когда она дремала после рождения Шарля-Анри. Он снова пришел, чтобы разделить с ней ее боль, мелькнуло у нее в голове, и она снова заплакала – тихо, без сил, не выныривая из сна.