Крылья бабочки

Осень начала свой приход раньше обычного. Теплые и солнечные дни выдавались все реже, зато дожди и серое небо неумолимо напоминали о неизбежном и скором наступлении зимы. Придворные развлечения тоже стали реже, чему Анжелика была только рада – боль от потери Кантора была слишком сильна, но при дворе молодая женщина испытывала одиночество. Мало кто выказывал ей свое сочувствие – младший сын, даже не наследник. Такое случается… «Такое случается», - про себя повторила Анжелика. Дождь струями стекал по стеклу, убивая немногий свет, пробившийся сквозь свинцовые низкие тучи. Она с досадой потерла глаза, подняв голову от незаконченной вышивки. Цокот копыт привлек ее внимание – она выглянула в окно и тут же отложила надоевшее шитье, узнав в фигуре всадника Филиппа. За ужином царила тишина. Анжелику это не тревожило – за последние недели она привыкла к молчанию, равно как и к присутствию Филиппа. Показалось ли ей, или он в самом деле чаще стал бывать дома? Несмотря на отсутствие праздников, у маршала Франции и главного ловчего всегда были дела при дворе, однако после гибели Кантора они ужинали вдвоем почти каждый день. Иногда сама собой завязывалась ни к чему не обязывающая беседа, несколько раз Филипп заходил в детскую и заводил разговор о сыне… Сейчас Анжелика задавалась вопросом, что это было – жалость или же новое чувство, порожденное их встречами этим летом? – С вашего позволения, я оставлю вас, – Филипп привычно склонился к ее руке, легко прикоснувшись губами. – Доброй ночи, сударыня. И это тоже вошло в привычку, печально подумала Анжелика, глядя в спину уходящему мужу. Их брак становился похожим на сотни других союзов, принятых при дворе – где двое обращались друг с другом любезно, но без капли страсти и привязанности… Нежность и любопытство, несколько раз толкавшие их навстречу друг другу, ушли, и Анжелика не знала, было ли горе, охватившее ее, тому виной, или же Филипп не был способен на следующий шаг… – Ла Виолетт! – громко позвал Филипп за дверью. – Приготовь масло на травах. Любопытство заставило Анжелику выглянуть из гостиной и перехватить на полпути слугу. – Что за масло велел тебе приготовить господин? Ла Виолетт слегка попятился, глядя на госпожу маркизу сверху вниз. – Просто масло для растираний, мадам маркиза, – объяснил он настороженно. – Для растираний? – Это привычка месье маркиза, – неохотно буркнул слуга. – После холодного дождя, чтобы размять мышцы, только и всего. – Оно у тебя? – Повару на кухне велено слегка подогреть, чтобы разогнать травяной дух. – Я сама заберу его на кухне, – не терпящим возражения тоном произнесла Анжелика. – Ты можешь идти. На лице бедняги Ла Виолетта отразилось все смятение чувств – маркиза, безусловно, не имела права отменить приказ месье, но слуга хорошо помнил, какую взбучку закатил ему хозяин, стоило ему зайти чуть дальше приказанного… И какое из зол выбрать – набраться смелости и отказать госпоже, или не выполнить приказ маркиза? – Не беспокойся, - Анжелика скользнула взглядом по лицу слуги и усмехнулась. – Месье маркиз не накажет тебя. «Если кого и накажет, то только меня», - добавила она про себя. Она вошла без стука, придерживая рукой теплый флакон с маслом в кармане халата. В комнате Филиппа почти все свечи были притушены, и неровный свет шел только от недр камина. Филипп лежал на животе, укрытый до пояса тяжелым покрывалом. Его поза показалась Анжелике трогательной – так, обняв подушку и повернув голову набок, спят дети. – Ты долго ходишь, – проворчал Филипп, не поднимая головы и не открывая глаз. – Сперва плечи. Анжелика, мягко ступая, приблизилась к кровати и достала из кармана флакон. Откупоренный, он моментально наполнил комнату запахом чабреца и душицы, острым и свежим ароматом имбиря… Вздохнув, она налила на ладонь теплое густое масло, растерев его между пальцами и положила ладони на гладкую спину мужчины. Филипп тут же распознал подмену. Пошевелившись, он обернул голову в сторону женщины и глянул на нее одним глазом, не пытаясь повернуться или встать. – Что вы тут делаете? – Вы не удостаиваете меня чести посетить мои комнаты, - невозмутимо ответила Анжелика, хотя сердце ее колотилось чаще обычного. – Вот я и решила, что я могу и сама прийти к горе. – Чего же вы хотите? – Размять вам спину, – теперь она добавила в голос смирения и легкого удивления. – У вас недостанет сил, - пренебрежительно уронил Филипп и закрыл глаза, никак более не выказывая протеста. – Это мы посмотрим, - мягко возразила Анжелика. Прикосновения к атласной коже пьянили ее, и сильные ритмичные движения рук распаляли страсть. Она начала с медленных поглаживаний, разминая и прокатывая кожу, постепенно переходя глубже, к упругим мышцам. Ее руки за несколько лет безбедной жизни действительно утратили силу, которая помогала ей в бытность хозяйкой «Красной Маски», и пальцы быстро начали ныть. Она не обращала на это внимания, – ей нравилось ощущать, как кожа разогревается, становясь мягкой и наливаясь темно-розовым, сохраняя отпечатки, как расслабляются уставшие мускулы… – Вы устали? – Филипп приоткрыл глаз, когда она дала отдых пальцам, переступая с ноги на ногу. – Нет, просто ноги замерзли, – Анжелика покачала головой, сплетая и массируя горячие пальцы. – Тогда идите сюда, – он одним движением перекатился на спину и откинул покрывало, освобождая место рядом. Она недоверчивым взглядом скользнула по его лицу, прежде чем медленно сесть на теплую от его тела кровать, подобрав под себя ноги. Снова набрав на ладонь уже остывшего масла, она принялась растирать грудь, но в ее движениях уже не было прежней силы. – Ла Виолетту приказано собирать вещи, - как бы между делом проговорил Филипп. Глаза его были полузакрыты. – К концу недели Его Величество желает видеть меня во главе осады Франш-Конте. Разом ослабев, Анжелика опустила руки. – И когда вы собирались мне сказать? – Я говорю сейчас, - с легким раздражением ответил Филипп. – О, ну вот, теперь вы будете лить слезы каждый день до отъезда... Что за дурацкая женская манера оплакивать живых? – Это же вы велели мне готовиться к вдовству, - глотая слезы, она надменно вскинула голову. – Мне даже не надо сейчас шить траур, все готово, – несмотря на все свои усилия, она не смогла сдержать рыдания. – Полно, - Филипп со вздохом притянул ее к себе. – Не плачьте же. Я никогда не мог видеть, как вы плачете. Уткнувшись лбом в изгиб его плеча, пахнущего маслом и чабрецом, она несколько раз глубоко вдохнула, стараясь успокоиться. – А, так мне стоило всего лишь беспрестанно рыдать, чтобы найти в вас отклик, –– колко заметила она, когда голос вернулся к ней. – Нет, вы не плакса, – он провел пальцем по ее щеке, стирая влажный след, и тут же убрал руку, будто испугавшись. – Я помню, что… О, я вас мучил, я бил вас, угрожал, но вы всегда поднимали свою прелестную голову, как цветок после бури. Я бросал вас почти бездыханной, побежденной, но вы возрождались вновь и становились еще прекраснее. В изумлении она не сводила с него глаз. Что-то в его голосе заставляло ее насторожиться – он никогда не говорил с ней так, никогда открыто не восхищался ею… – И когда вы вернетесь? – спросила она после короткого молчания, когда поняла, что продолжения не будет. Теперь она чувствовала, как он легко гладит ее спину. – Я еще не успел уехать, а вы уже спрашиваете, когда я вернусь, – Филипп усмехнулся. – Не переживайте, вы успеете пригласить сюда всех любовников, кого только захотите. – У меня нет любовников, кроме вас, – возразила она. Теперь она положила голову ему на руку так, чтобы видеть его лицо в скудных отсветах затухающего камина. – Так вот по чему вы будете скучать, – раздумчиво проговорил Филипп. Его голос был обманчиво легок, но мускулы под ее щекой напряглись. – Да, - призналась она спокойно и посмотрела ему прямо в глаза, не отводя взгляда. – Мне радостно быть с вами и тяжело выносить ваше равнодушие. Но я благодарна вам, когда вы просто рядом со мной, и я могу видеть и слышать вас… - она замолчала, прислушиваясь к себе, и с изумлением и облегчением услышала свой низкий от нахлынувшего чувства голос: – Я люблю вас. Филипп не ответил. Жадно всматриваясь в его лицо, она с разочарованием увидела тот же равнодушный и обращенный в себя взгляд, что и когда-то. Ее признание ушло в пустоту, как вода уходит в песок пустыни; вероятно, она сказала свои слова слишком рано или чересчур поздно… Пусть так. Анжелика не жалела ни о чем. Скоро он уедет – и она не собиралась тратить их время на ссоры и обиды. Она не лгала, говоря, что готова просто быть рядом – и будет столько, сколько он позволит ей. Не дождавшись ответа, она привстала, потянулась к прикроватному столику, чтобы поставить ненужный флакон и вновь устроилась рядом, повернувшись лицом к камину. Странное умиротворение овладело всем ее существом, она была готова задремать, согретая в тепле мужского тела, и поначалу его руки, пробирающиеся поверх ткани к ее телу, не вызвали в ней живого отклика. Она послушно откинулась назад, прижимаясь спиной к его груди и животу, слегка вздрогнула, когда его пальцы преодолели преграду и проникли к теплой коже…Понемногу распаляясь, Анжелика хотела повернуться к нему лицом – Филипп не позволил ей этого, взамен потребовав движениями рук помощи от нее. Откинувшись затылком на его грудь, она почувствовала его губы, его дыхание в нежном месте между ухом и шеей и покорилась его воле, изгибаясь, приподнимаясь, сливаясь, сплетаясь с ним руками и ногами теснее и прочнее, как если бы была с ним лицом к лицу. Неспешность и невозможность двигаться быстрее сводила их с ума и дарила острую, тягучую сладость, от которой они оба дышали тяжелее и глубже с каждой секундой, пока, наконец, с глухим стоном не прильнули друг к другу, как будто стремясь сплавиться всей кожей. – Обещай мне вернуться, – яростно потребовала Анжелика, едва к ней вернулись дыхание и чувства. Камин почти совсем потух, мерцая загадочными оранжевыми огоньками. Ей хотелось добавить, что она не вынесет еще одной потери, что она хочет опереться на него, войти корнями в его жизнь и найти покой в его объятиях. Она даже в глубине души не позволяла себе представить, что может его потерять, - сейчас, едва оправившись от гибели сына, она была как никогда полна суеверий и страхов. Никакие слова не смогли бы сейчас утишить ее тревогу, да она и не ждала ответа. Лишь крепче сжала ладонь Филиппа, когда он молча прижался губами к ее плечу. Следующий день прошел в небывалой суете – слуги собирали вещи, Ла Виолетт же занимался оружием и доспехами маршала, время от времени отдавая распоряжения относительно костюмов и украшений. Филиппа с раннего утра не было дома, зато несколько раз приходил адъютант принца Конде, с низким поклоном оставляя запечатанные конверты. Судя по бурным приготовлениям, отъезд должен был состояться как можно скорее. Точное время должен был назвать маркиз по возвращении домой. Анжелика не вмешивалась в суматоху: она была занята Шарлем-Анри, почти не спуская как всегда молчаливого ребенка с рук. Она не пыталась понять причины своей внезапной потребности в детском тепле на своей груди – было ли это эхом любви к отцу ребенка, или же попыткой восполнить потерю второго сына, а быть может, ее просто пугало грядущее одиночество. Отужинав за пустующим столом и уложив ребенка в постель, Анжелика отправилась к себе. Сон не шел к ней, и она взяла из стопки писем, лежащих на столике, привезенное днем послание, чтобы подумать над ответом, но ее заставил встрепенуться звук шагов. – Вы не спите, - констатировал Филипп, прикрыв за собой дверь. Он только что вернулся домой, и даже не успел переодеться – на сапогах и плаще блестели капли грязной воды. – Я хотела дождаться вас, чтобы увидеть вас еще раз перед отъездом… чтобы попрощаться. – Я не люблю прощаний, - отрезал Филипп. Он прошел в центр комнаты и остановился, словно в сомнении. – Тогда зачем вы пришли? – Я принес вам подарок, – проговорил он. Он стоял, широко расставив ноги и выпрямившись, будто готовясь лицом к лицу встретить опасность. Удивленная, Анжелика сделала к нему шаг, и тогда он достал из кармана плоский кожаный футляр. В нем оказалось странное ожерелье - на массивной цепочке из сплава золота с серебром крепились три пластины из сплава золота с медью, в которые были вправлены крупные неограненные камни, два рубина и изумруд. Украшение выглядело роскошным, но то была варварская роскошь, предназначавшаяся для статных красавиц с тугими светлыми косами, которые плели первые королевы капетингской эпохи. – Что это значит? – от изумления она сделала шаг назад. – Филипп… разве вы не помните… – Я все прекрасно помню, мадам, – в его голосе ей послышалась печаль. – Вы выиграли эту войну, и я признаю поражение, прежде чем отправиться на следующую. Холодный металл лег ей на шею, и она ощутила, как быстрые пальцы Филиппа застегивают ожерелье. Он отодвинулся, чтобы убрать руки, и она перехватила его ладони своими. – Эту войну невозможно проиграть, Филипп, – она шагнула ближе и уткнулась лбом в его грудь. – Но я думала, что никогда не услышу от вас этого… Он стоял неподвижно, только легко ласкал большим пальцем ее запястье. — Можно подумать, я считал иначе, — с раздражением проговорил он. — Но одно знаю наверняка: фамильное ожерелье Плесси-Бельер украшает вас, а это не может меня не тревожить. Еще не было ни одной моей прародительницы, которая, надев эту драгоценность, тут же не стала бы мечтать о войне или о мятеже. Именно с этими негранеными камнями на груди моя мать поднимала армии в Пуату, чтобы поддержать принца де Конде. Вы помните это не хуже меня. До чего додумаетесь вы? – Может быть, нам оно принесет покой и счастье, - прошептала Анжелика. У нее кружилась голова от внезапного признания. После прошедшей ночи она была готова оставить все как есть – может, ее слова, ее покорность толкнули Филиппа на этот шаг? – Мне пора идти, еще много дел, – он коснулся ее руки легким церемонным поцелуем. – До встречи, мадам. Берегите себя и нашего сына. – Я обещаю, – проговорила она, отступая. Дверь за Филиппом закрылась, и она, закрыв глаза, прошептала: – До встречи.