Аркадаш

Весь день мы двигались на юг, придерживаясь этого курса настолько строго, насколько его вообще можно было придерживаться, пробираясь через лес, произрастающий на пересеченной местности. Путь наш пролегал большей частью по бездорожью, хотя иногда нам встречались вроде бы попутные тропки – частью едва заметные, а частью вполне себе нахоженные. Мой спутник либо не обращал на них внимания, либо и вовсе забирал в противоположную сторону, явно стараясь держаться от таких проявлений чужеродного присутствия подальше. Я же, пробежавшись из любопытства по одной из стежек, трава которой показалась мне примятой совсем недавно, обнаружила, что она уводит в глубокий распадок, где обомшелые деревья тонули в тумане, даже не думавшем рассеиваться, хотя время уже близилось к полудню. Распадок мне не понравился прежде всего затхлым кисловатым душком начинающей заболачиваться земли, но еще меня смутил тот факт, что тропа уводила вдоль по распадку сквозь старый и на вид совершенно непроходимый бурелом, который, похоже, ни капельки не помешал тому, кто здесь бродил. Создавалось впечатление, что неизвестный путник вообще не заметил наваленных грудами гниющих древесных стволов, пройдя сквозь них. И я, как ни старалась, не сумела уловить даже самого слабого запаха, который дал бы подсказку насчет того, что за создание могло так свободно разгуливать по буреломам. Ощущая неприятный озноб, я ретировалась и снова догнала человека, который как раз искал пригодный спуск к мелкой лесной речушке, перегородившей нам путь. Берега речушки были заболочены, причем на первый взгляд черная земля, заросшая почти исключительно неизвестными мне ползучими растениями с крупными и блестящими сердцевидными листьями, выглядела вполне твердой и надежной. Сюрприз обнаруживался только при попытке по этой земле пройтись. Мне с моими широкими лапами, по которым равномерно распределялся вес собачьего тела, было проще, хотя следы оставались глубокими, а вот лошадь с поклажей и всадником местами уходила в грязь едва ли не по брюхо и зло храпела, когда человек заставлял ее остановиться посреди очередного сомнительного места, высматривая дорогу. Смотрелось это жутковато, но мой спутник явно знал, что делает, и вскоре лесная речка с черными берегами осталась далеко позади. А еще примерно через полчаса мы выбрались на дорогу. И пусть она оказалась давно заброшенной, едва угадывалась среди разросшегося бурьяна и кустарников и местами была перекрыта упавшими деревьями, это была самая настоящая дорога, по которой когда-то ездили повозки. И эта дорога устроила моего спутника куда больше, чем все встреченные ранее тропы и тропинки. Во всяком случае, далее мы двигались уже по ней, сворачивая лишь для того, чтобы обогнуть очередную из созданных временем естественных преград. Лошадь тяжело ступала впереди. Я неторопливо трусила за ней по пятам и раздумывала над утренними словами человека о запасах провианта, а так же над тем, каким образом я могла бы поучаствовать в пополнении этих запасов. Садиться на полное довольствие было все-таки стыдно, а иной вариант вырисовывался только один: делать то единственное, что у меня в моем нынешнем облике хоть как-то получалось. Иными словами, постараться поймать что-нибудь годное для потребления в пищу, причем годное для нас обоих, так что мыши с лягушками, вероятно, шли мимо кассы. Насчет успеха затеи у меня имелись серьезные сомнения, но попытаться все же следовало. В конце концов, два зайца за четыре дня у меня в активе имелись, глядишь, и еще что-нибудь добавится. Решив так, я свернула с дороги и принялась методично прочесывать окрестности, ища свежие запахи из числа тех, что были бы знакомы либо мне, либо псу. Только ближе к вечеру я встретила слабую мускусную ниточку, уводящую на восток. След явно был оставлен не зайцем, но собачья часть моего сознания пришла от находки в такой энтузиазм, что, решив ей довериться, я крадучись двинулась по прерывистой нити запаха. Постепенно деревья начали редеть и чахнуть, то же самое касалось травяного покрова. Мне происходящие в пейзаже перемены не понравились, но следы вели прочь из леса, а я шла по следам. Именно там, на голом неприветливом склоне, я обнаружила источник запаха. Молодая косуля увлеченно рыхлила копытом землю и что-то вылизывала из образовавшейся ямки. Меня она пока что не заметила. Я припала брюхом к земле, соображая, с какой стороны дует ветер и есть ли у меня шанс подобраться к добыче на расстояние одного верного броска. Я, конечно, понимала, что засадный способ охоты не является коньком ни собак, ни их диких родственников, но загонный способ я бы в одиночку точно не потянула. По предварительной прикидке шансы на удачу были, мягко говоря, маловаты и основывались только на надежде, что голая земля склона приглушит мои шаги. Ждать было нечего, и я осторожно двинулась вперед, аккуратно ставя лапу за лапой и лавируя между камнями, которые могли служить маломальской маскировкой. Нас все еще разделяло около тридцати метров, когда косуля настороженно вскинула голову. Я замерла, но, как тут же выяснилось, оленя спугнули не мои движения. Со стороны безлесной котловины, по которой в хаотичном порядке были разбросаны невысокие холмики, увенчанные кольцами камней, донесся низкий звук, похожий на гудение сигнального рога. Косуля сорвалась с места и крупными изящными прыжками помчалась в сторону леса. Она должна была проскочить как раз мимо меня и, рассчитав момент, я бросилась наперерез животному. Куда там. Заметив меня, косуля совершила практически акробатический трюк, развернувшись в воздухе на сто восемьдесят градусов, и помчалась прочь по склону, благодаря рельефу все больше забирая вниз и влево к загадочным холмикам. Я в отчаянии рванула следом за ней, понимая, что добыча уходит. На роль гончей моя нынешняя ипостась, несмотря на внушительные размеры, не подходила и потягаться в скорости со вспугнутым оленем вряд ли бы смогла. Впрочем, мне повезло. Дуракам вообще частенько везет, а может, это просто умники редко гоняют оленей по старым могильникам, и оттого их удельный вес в статистической выборке оказывается невелик. То, что меня занесло на древнее кладбище, я поняла только после того, как скатилась в котловину вслед за косулей. Увенчанные камнями холмики на поверку оказались рукотворными насыпями, этакими миниатюрными курганами. Местами сохранились сложенные из массивных каменных плит подобия дверей, ведущих вглубь курганов. Местами земля осыпалась, являя взгляду чернеющую пустоту погребальных камер. По узкой полосе между двумя разверстыми зевами склепов моя добыча как раз должна была промчаться. Но вместо этого косуля, издав лающий звук, совершила в воздухе еще один кульбит, словно увидев у себя на пути что-то куда более опасное, чем дышащий в спину голодный и злой пес, и стремглав кинулась обратно, пытаясь проскочить мимо меня. Ну уж нет, дудки. Я резко развернулась, взрыхлив когтями голую землю, и со всего разгона врезалась в косулю, сбивая с ног. Инерция вкупе с превосходящей массой сделали свое дело. Косуля перекувырнулась, нелепо взбрыкнув копытцами, а я вцепилась ей в горло. Пара сильных рывков головой, хруст позвонков, и добыча безвольно повисла у меня в зубах. Вслед за этим мне пришлось выдержать еще один, пусть более скоротечный, но не менее ожесточенный поединок – на сей раз со своим инстинктом, требовавшим расправиться с трофеем немедленно, и я уже почти одержала верх, когда на меня накатил ужас. Нет, не так. На меня накатил УЖАС. Я попятилась на полусогнутых лапах, чувствуя, как шерсть у меня встает дыбом по всему телу. По котловине, словно круги от брошенного в воду камня, расходились волны промозглого холода, и эпицентром данного явления, похоже, служили те склепы, что так напугали косулю. Более того, мне показалось, что тьма в погребальных камерах постепенно сгущается, приобретая желеобразную консистенцию. Сказать, что я растерялась, это значит не сказать ничего. Округлившимися глазами я смотрела, как сквозь поры серой бесплодной земли курганов просачивается белесый туман, поднимается и сгущается, приобретая какие-то странные формы. Слабый скрежет и шарканье, донесшиеся из вязкой чернильной тьмы одного из склепов, стали для моих изрядно расшатанных нервов последней каплей. Не дожидаясь, когда то, что шевелилось внутри погребальной камеры, выберется наружу, я мертвой хваткой вцепилась в трофей, добытый с таким трудом, и рванула со всех лап прочь из котловины, стремясь укрыться под защитой нормального живого леса. Лишь изрядно пропетляв среди деревьев и позволив моей паранойе удостовериться, что меня никто не преследует, я начала выбираться по своим следам обратно на дорогу. Случившееся в низине с могильными курганами я списала на скопившиеся в котловине газы и феномен пятен Роршаха, в которых, как известно, каждый видит то, что хочет: кто-то – клоунов, кто-то – птичек, а я вот, надышавшись чего-то не того, в клочьях тумана разглядела и расслышала призраков. О том, какое именно из роршаховских пятен напугало ныне покойную косулю, явно не успевшую ничем надышаться, я предпочла не думать, иначе получалось что-то совсем уж непотребное и противное логике. Тащить добычу через лес оказалось крайне неудобно – не столько из-за веса, сколько из-за габаритов. Длинные ноги косули цеплялись за все, за что только было возможно, видимо, в качестве своеобразной загробной мести животного. Я примеривалась к несговорчивому трофею и так, и этак и, наконец, ухитрилась закинуть тушу себе на спину, да так и понесла, удерживая зубами за задние конечности. Было все равно неудобно, но явно лучше, чем просто волочь добычу по земле. Выйдя на дорогу, я остановилась, чтобы перевести дыхание, и с некоторым неудовольствием констатировала, что, судя по следам, отсутствие мое человек заметил, но ни ждать, ни выяснять, куда я запропастилась, не стал. Испытанное разочарование стало сюрпризом для меня самой, поскольку с логической точки зрения я поступок моего спутника вполне понимала. Во-первых, принцип «жрать захочет, сама найдется» никто не отменял, а во-вторых, вряд ли менее чем за сутки ко мне могли настолько привязаться, чтобы начать горевать об утрате. Приблуда она на то и есть приблуда, чтобы сегодня быть рядом, а назавтра, когда ветер переменится, уйти своей дорогой. Немного отдышавшись, я снова взвалила косулю на хребет и потащилась по четкому следу, проложенному лошадью в высокой траве. Чтобы догнать человека, мне понадобилось не меньше часа, и за это время я успела пару десятков раз отругать себя за проявленную инициативу, которая, как известно, наказуема. Я, конечно, удивлялась и восхищалась выносливостью собачьего тела, в особенности если учесть, что на момент моего пробуждения собака была явно не в лучшей форме, но марш-бросок по лесу в ускоренном темпе с лишними двадцатью килограммами груза меня конкретно вымотал. Когда я, будучи в растрепанных чувствах, все-таки вывалилась на поляну, где у нас, по всей видимости, предполагалась ночевка, уже начинало смеркаться. Лошадь, мирно пасшуюся в сторонке, мое появление опять переполошило, впрочем, подозреваю, испугалась она не столько моего мизантропического вида, сколько запаха крови, исходящего от косули. Что касается человека, то спектр эмоций, отразившихся на его лице, послужил частичной компенсацией за мои праведные труды. Кажется, он все-таки не рассчитывал снова меня увидеть, и уж тем более увидеть с таким довеском в придачу. Хех, размечтался. Избавить его от моего присутствия теперь могли только усилия отечественной медицины, а та пока что не горела желанием возвращать меня в реальный мир. Так что, увы, придется терпеть. Я демонстративно протопала до середины лагеря, сбросила там добычу, отошла в сторонку и с облегчением растянулась на траве, вытянув ноющие лапы, свесив язык набок и всем видом давая понять, что меня сегодня лучше не трогать, и только в случае начала ядерной войны эвакуировать в первую очередь, как ценный груз. Ну, а поскольку ядерных войн в средневековом мире вроде бы не ведется, лучше меня не трогать вообще. Человек с изрядной долей недоверия посмотрел на лежащую перед ним косулю, потом на меня и улыбнулся. Я одобрительно заворчала и вильнула хвостом. Улыбка человека мне понравилась: открытая, искренняя, заставляющая светиться серые глаза. Жаль только поводов для веселья у него, кажется, было не особо много. Вот и сейчас улыбка, вспыхнув, тут же исчезла, уступая место хмурой сосредоточенности. - Умница, девочка, - медленно и как-то задумчиво произнес человек. – Значит, охотиться тебя обучали. Чьих же ты все-таки будешь? Я фыркнула. Обучали, как же. Да я, можно сказать, самоучка и самородок, ни разу в жизни не выезжавший ни на охоту, ни на рыбалку, и только что совершила то, что в моих собственных глазах выглядело подвигом. Впрочем, это все касательно лично меня. За собаку я бы ручаться не стала, потому что у меня у самой складывалась впечатление, что во время погонь за добычей, когда размышлять было некогда и в дело включались рефлексы, она действовала вполне разумно и эффективно. Может, и в самом деле была приучена к охоте. Только вот кем? Стоило признать, мой спутник задавал вполне актуальные вопросы, только вот ответа на них я, к сожалению, не знала. Косуля была честно поделена. Мне досталась одна из задних ног, много мяса пошло в котелок и еще больше осталось, так что на следующий день провиантом мы тоже оказались обеспечены. Прежде чем завернуть крупные разделанные куски мяса в льняное полотно, человек подержал каждый из них над огнем, слегка поджаривая. Не знаю, как долго мог храниться без холодильника заготовленный подобным образом полуфабрикат, но сутки-другие он бы, наверное, протянул. Перед сном, проигнорировав мнение ноющих и вовсю сопротивляющихся подобной чрезмерной эксплуатации лап, я совершила обход лагеря, тщательно обследовав все направления. Ничего подозрительного обнаружено не было, и я снова с чистой совестью улеглась спать. Ночевка в целом прошла спокойно, хотя несколько раз сквозь дремоту я слышала в кустах шорохи, издаваемые мелкими животными, отправляться на поимку которых на сытый желудок мне совсем не хотелось, да после полуночи где-то далеко в лесу раскричалась сова. Кричала она долго и монотонно, вызвала у меня ностальгические воспоминания о закольцованных аудиозаписях и оформившееся спросонок желание раздолбать к чертям заевший магнитофон и утихомирилась только под утро, когда остатки моего сна успели окончательно улетучиться. Я со вздохом встала, мысленно пожелав птице при следующей охоте убиться о хороший крепкий дуб, и прошлась по лагерю, разминая лапы. Возле седельной сумки, в которую вечером было убрано мясо, я с подозрением принюхалась, но запашка тухлятины не ощутила. Возможно, времени еще прошло слишком мало, а может, выбранный способ кратковременной консервации действительно давал результаты. - Сумку не трогай, – услышала я, обернулась и увидела, что человек смотрит на меня, приподнявшись на локте. Похоже, чертова сова разбудила не только меня. Я неуверенно вильнула хвостом, раздумывая, стоит ли обижаться на то, что меня заподозрили в преступных намерениях. Наверное, все-таки не стоило, хотя можно было бы догадаться, что если бы я имела какие-то планы на всю косулю целиком, я бы просто не принесла ее на стоянку. - Иди сюда, - тем временем позвал человек, как и накануне протягивая руку раскрытой ладонью вверх. Я склонила голову набок, терзаясь сомнениями, а потом чертыхнулась, придушила собачье возмущение, впрочем, тоже менее активное, чем прежде, с видом величайшего одолжения приблизилась к своему спутнику и ткнулась носом в теплую ладонь. Все равно контакты когда-то надо было начинать налаживать. Человек провел пальцами мне по загривку, приглаживая вздыбленную шерсть, почесал за ухом и с едва читаемой иронией в голосе спросил: - Вот не смертельно же, верно? Как мне тебя называть, недотрога? Я навострила уши и едва слышно заворчала. Я бы, вообще-то, даже в нынешней ипостаси предпочла называться своим нормальным, записанным в свидетельстве о рождении именем, вот только выговорить «Ирина» для меня сейчас было подвигом покруче, чем поимка косули. - Аркадаш, - решительно произнес человек. Стоп, это как меня только что обозвали? Я попятилась, вопросительно глядя на моего спутника. - Не понимаешь, - констатировал тот и медленно, словно объясняя ребенку, добавил: - Я не знаю твоего имени у прежнего хозяина. Так что будешь Аркадаш, другом. Он встал, потянулся и, забрав пустой котелок, пошел к ручью за водой. Я задумчиво посмотрела ему вслед. Аркадаш, значит… Немногим позже, в ожидании пока приготовится завтрак, человек несколько раз попытался заговорить со мной на неизвестных мне языках. Первый из них – рокочущий и гортанный – кажется, был тем же, который я уже слышала в вечер нашего знакомства. Второй звучал более звонко и мелодично – настолько, насколько этого вообще можно было добиться при тембре голоса, присущем человеку, - но тоже не вызвал у меня ни малейших проблесков узнавания. Третий, фразу на котором сам человек, как мне показалось, выговорил с крайней неохотой и брезгливостью, представлял собой мешанину рычащих и шипящих звуков, а в информативном плане для меня оказался не более содержательным, чем два предыдущих. Убедившись, что в языкознании я не блистаю, мой спутник прекратил филологические эксперименты и над чем-то крепко задумался. Что касается меня, то, будучи оставленной в покое, я хорошенько взвесила все за и против и решила смириться с полученной кличкой. Все-таки выглядела она довольно благозвучной, а в качестве альтернативного варианта могло прилететь что-нибудь совсем уж зубодробительное, так что, наверное, это был как раз тот случай, когда синица в руках лучше туманных перспектив. Куда больше занимал меня другой вопрос: насколько широко в этом мире распространен обычай разъяснять собакам принцип, по которому им выбирается имя?