Аркадаш

После завтрака, быстро собрав лагерь, мы продолжили путь, первую половину дня еще придерживаясь заброшенной дороги. Затем свернули с нее и некоторое время опять пробирались через лес напрямик, а под вечер вышли на самый настоящий тракт: широкий, рассчитанный на несколько движущихся в ряд повозок, но при этом до неуютности пустынный. Остановив лошадь у кромки леса, мой спутник приподнялся в стременах, осматриваясь по сторонам. Я тоже навострила уши, но не услышала ничего. Все звуки, присущие живому, остались у нас за спиной, под сводами деревьев, а впереди, над широкой лентой дороги, мощенной серым камнем, висела вязкая тишина. Я осторожно гавкнула на пробу и сама удивилась тому, как приглушенно это прозвучало. - Идем, Аркадаш, - коротко приказал человек, пуская лошадь шагом вдоль по тракту. Его голос разом разрушил морок. Я встряхнулась и двинулась следом, недоумевая, что на меня нашло. Звуки вернулись в окружающий мир: из леса доносилось щебетание птиц, лошадь цокала копытами по камням, время от времени похрапывая и встряхивая гривой. И пустота дороги была наименьшей из возможных проблем. Тракт вел почти ровно с севера на юг, совпадая с направлением, в котором стремился мой спутник, и, по всей видимости, нам предстояло придерживаться его некоторое время, поскольку даже в нынешнем откровенно плачевном состоянии он был лучше, чем бездорожье. Мастера, которые когда-то прокладывали эту дорогу, умело пользовались преимуществами рельефа местности и старались свести на нет его недостатки, так что поворотов и перепадов высот на тракте было немного, и они были плавными. Скрупулезно выровненное дорожное полотно было вымощено массивными плитами известняка, которые теперь пошли вкривь и вкось из-за подвижек грунта. В широких щелях между ними буйно росла трава, и нередко с ней соседствовал мелкий кустарничек. Встречались, впрочем, и уцелевшие участки, на которых плиты были подогнаны между собой так плотно, что в щель между ними не удалось бы вогнать даже лезвия ножа, и этот факт вызывал невольное уважение к неизвестным строителям. Каменные верстовые столбы так же местами уцелели и представляли собой пятигранные сужающиеся к верху колонны, густо покрытые орнаментом. Причудливый плетеный узор без начала и конца показался мне знакомым, и я долго ломала голову, где могла его видеть, пока не сообразила, что точно такое же тисненое плетение красуется на наручах моего спутника. Камня, из которого верстовые столбы были вытесаны, я не смогла определить даже приблизительно, поскольку затруднения возникли еще на этапе угадывания цвета. Для меня он выглядел тускло-желтым с более светлыми зернистыми вкраплениями, хотя на деле с тем же успехом мог оказаться зеленым. Во всяком случае, это точно был не известняк, а что-то более прочное и поддающееся полировке. Возможно, гранит. Тракт уводил нас все дальше и дальше, и постепенно лес начал редеть, сменился сухими лугами, перемежающимися редкими перелесками, а вскоре те и вовсе сошли на нет, сохранившись лишь в качестве узких полос, отмечающих редкие балки. Перед нами раскинулась холмистая пустошь, заросшая низкой жесткой травой и кустами вереска. На открытом месте смеркалось медленнее, чем в лесу. Лошадь мерно шагала по каменным плитам. Я шла чуть позади ее. Солнце садилось справа за далекую, затянутую синей дымкой гряду гор, и от нас по серым камням и жесткой желтоватой траве протягивались длинные тени. Среди закатных холмов под куполом постепенно темнеющего неба неуютное ощущение запустения и потерянности в огромном мире, испытанное мною при выходе на тракт, вернулось и многократно усилилось. Я тщетно пыталась отыскать причину очередного приступа боязни открытого пространства в окружающем ландшафте, но в итоге решила, что частично разгадка кроется в подсознании собаки, вырванной из привычной среды обитания, а частично – в моем собственном жизненном опыте. В прошлом я никогда не сталкивалась с такими обширными, лишенными малейших признаков цивилизации пространствами. Даже когда мне доводилось выезжать за город, там всегда находились разной степени явности признаки присутствия человека: рекламные щиты, столбы электропередачи, придорожные кафе, мелкие деревеньки, дорожные указатели… Здесь не было ничего, кроме пустой дороги и пустых холмов, к которым нам с собакой еще предстояло привыкать и привыкать. Впрочем, после определения причины страха придавить его все равно стало немного легче, и в конечном счете мне удалось заставить себя без опаски смотреть по сторонам. Уже в сумерках мы свернули с тракта и встали на ночлег в удобной балке, где имелся и сухостой, и уже заготовленный запас дров, и родник. Имелось там так же старое кострище, свидетельствовавшее о том, что место используется для стоянок не в первый раз. Видимо, несмотря на нарочитую заброшенность, по дороге время от времени кто-то ходил. Вскоре на дне балки промеж двух деревьев запылал костер. Часть припасенного мяса пошла в котелок, а один кусок достался полностью мне, и я со всей ответственностью заключила, что испортиться он не успел. Еще немного оленины осталось на завтрак, и становилось понятно, что завтра надо снова отправляться на поиски добычи. Если, конечно, здесь в пустошах водится хоть что-то, на что можно охотиться. Позднее, уже после того, как окончательно стемнело, и взошла огромная луна, над холмами на юго-западе разлилось белое мерцающее сияние. Я долго смотрела на него, пытаясь понять, что же это такое. Что-то отражалось в небе, рассеиваясь содержащимся в воздухе водяным паром. Но что именно? В нашем мире подобный феномен свидетельствовал бы о наличии за холмами населенного пункта с хорошим уличным освещением. Но здесь, даже если какая-нибудь деревня там, в стороне от тракта, лежала, ни факелы, ни масляные лампы подобного эффекта не дали бы, а иного способа искусственной подсветки, годного для применения в средние века, мне в голову не приходило. Я неуверенно гавкнула, привлекая внимание человека. - Что случилось? – спросил тот, вставая с места и вглядываясь в темноту. Я заскулила и потянулась мордой в сторону свечения, пытаясь объяснить, что именно оно мне не нравится. - Беспокоишься из-за света? – угадал человек. – Это просто старые развалины, Аркадаш. Там не осталось ни врагов, ни союзников, только память о былых временах. Никакой опасности, если не подходить близко. Мы подходить не будем. Я с сомнением заворчала. Знаем мы это «никакой опасности». Мы-то, может, подходить не будем. А ну как она сама подойти решит? Впрочем, в попытках представить, как может ходить память, я зависла и решила забить на этот вопрос, но взгляд сам собой возвращался к юго-западу. Чуть позже, когда мой спутник уже укладывался спать, я все-таки не выдержала и, бочком выбравшись из балки, рысью направилась в сторону свечения. Желание понять, что именно в старых развалинах может излучать свет такой интенсивности, не давало мне покоя. Поговорку о кошке, сдохшей от любопытства, я помнила, но поскольку в настоящий момент была иной видовой принадлежности, да и размерами несколько покрупнее, оставалась надежда, что удовлетворение моей собственной любознательности обойдется дешевле. К тому же близко подходить к развалинам я все равно не собиралась, разве только посмотреть издалека одним глазком. Поднявшись на первый холм, я обнаружила, что обзор мне теперь перекрывает более высокая гряда, угольной чернотой вырисовываясь на фоне жемчужного свечения неба. Поиск подъема на эту гряду занял значительно больше времени, но в итоге я все-таки выбралась на пологую вершину очередного холма, и оттуда я увидела ИХ. Три белые башни, горделиво вздымавшиеся в ночное небо: одна чуть ближе, а две другие в отдалении. Даже до ближайшей из них все еще было очень далеко, но благодаря какой-то оптической иллюзии я могла разглядеть мельчайшие детали ее причудливой архитектуры, вызвавшей у меня смутные ассоциации с итальянской готикой. Белый камень, из которого были сложены ажурные стены, как раз и служил источником мерцающего света – мягкого, но необычайно яркого, заливающего все окрестности и создающего тот самый загадочный ореол в небе. Я смотрела на открывшееся передо мной чудо и никак не могла понять, что именно я вижу. Мозг закипал в попытке отыскать объяснение тому, как может самостоятельно светиться камень. Чувствуя, что еще немного таких усилий и моя крыша съедет окончательно и бесповоротно, я прибегла к спасительному универсальному ответу «потому что» и приняла эту аномалию как факт. Светится? Ну, и прекрасно. Даже в светящемся состоянии нормальные каменные башни никуда не ходят, так что, если внутри них нет каких-либо обитателей, за нашу безопасность, действительно, можно не переживать. Пока что никакой активности вокруг башен не наблюдалось, хотя степень их сохранности для старых развалин казалась подозрительной. Практическое же назначение этих памятников архитектуры для меня вообще оставалось за гранью понимания. Башни определенно не были маяками по причине отсутствия поблизости от них моря. Частью оборонительных сооружений они так же вряд ли являлись, поскольку вокруг них не присутствовало ни малейшего намека на поселение, которое с их помощью можно было бы оборонять, а в столь откровенно избирательную сохранность возведенных одновременно построек мне не верилось. Возможно, они были предназначены служить наблюдательными пунктами – расположение на возвышенности вроде как свидетельствовало в пользу такой версии, хотя окончательной уверенности у меня так и не сложилось. Поначалу я решила, что башни созданы теми же мастерами, которые прокладывали обнаруженный нами ранее тракт, но почти сразу на инстинктивном уровне поняла, что ошиблась. Причины этой уверенности было трудно объяснить логически, но от дороги, даже в ее нынешнем плачевном состоянии, исходило тепло, присущее обычным приземленным вещам, сделанным руками земных мастеров. От башен, несмотря на их утонченную красоту, веяло потусторонним холодом вечности, и мне почему-то показалось, что, если я к ним приближусь, то они либо исчезнут, как мираж, либо исчезнет окутывающая их иллюзия, и я увижу обычные, изрядно подточенные временем руины. Впрочем, у меня хватило ума не проверять на практике свои предположения. К лагерю я возвращалась в состоянии глубокой задумчивости, и пребывала в ней до тех пор, пока в распадке между холмами случайно не вспугнула зайца. Обругав себя за рассеянность, я рванула вслед за косым, который, впрочем, тоже меня прощелкал и выскочил буквально из-под лап. Изрядно помотавшись по бурьяну, я придавила-таки зверька на очередном пригорке и перевела дух. В погоне за добычей я изрядно забрала к югу, и теперь для возврата на стоянку мне надо было отмахать еще пару лишних километров. На их протяжении я подспудно надеялась на встречу с еще одним собратом моего ушастого трофея, но фортуна, видимо, решила, что дневной лимит охотничьего везения я на сегодня выбрала, и мне больше никто не попался. Оставив заячью тушку у тлеющего костра, я с чистой совестью отправилась спать, не пытаясь разбудить человека. Когда проснется, сам добычу заметит. Утром я с некоторой опаской и обреченностью ждала от своего спутника возобновления попыток пойти на контакт, а когда таких попыток не последовало, ощутила несколько неожиданное разочарование. То есть, понятно было, что меня решили оставить в покое, а сама напрашиваться я не собиралась, не понятно было только, зачем тогда он так упорно добивался этого контакта прежде. Для закрепления права собственности, что ли? Да индейское жилище под названием «фигвам», а не право собственности он получит. Вот возьму и свалю куда-нибудь, и пусть сам за зайцами гоняется! Никуда я, конечно, не свалила и даже мысленно покрутила пальцем у виска, удивляясь собственной внезапной вспышке обиды. В конце концов, по факту обнаружения зайца мне была высказана устная благодарность, а чего еще надо? Впрочем, под натиском здравого смысла обида улеглась так же быстро, как вспыхнула. Когда мы продолжили движение по тракту, я начала гадать, пройдем ли мы на достаточно близком расстоянии от башен, чтобы их можно рассмотреть. Мой спутник, конечно, говорил, что приближаться к ним мы не будем, но приближение есть понятие относительное. После полудня силуэты башен, наконец, замаячили далеко на горизонте. Днем они почти терялись среди легкой дымки, затягивающей небо, и различить какие-либо подробности не представлялось возможным. Единственное, что я смогла понять, это то, что они, действительно, или белого, или очень светлого цвета. Зато ночью свет на юго-западе был даже сильнее, чем накануне. Я мрачно на него посмотрела и, мысленно махнув лапой, отправилась на поиски очередного зайца. На следующий день башни постепенно увеличивались в размерах, хотя я уже поняла, что в итоге они все равно останутся в стороне. То ли дорогу прокладывали с таким расчетом, чтобы не приближаться к ним, то ли башни строились с расчетом, чтобы не приближаться к дороге. Как бы то ни было, с максимально близкого расстояния я смогла заметить, что мои догадки правильны. Днем камень выглядел самым обычным – возможно, мрамор или что-то подобное. И да, они были обветшалыми: в стенах зияли дыры, часть карнизов обрушилась, бойницы окон контрастно выделялись черной пустотой. С учетом этих обстоятельств мое ночное видение становилось еще менее объяснимым. Хотя, как я уже говорила, с самим фактом ночной трансформации башен я смирилась, желание рассмотреть развалины поближе постепенно сходило на нет. Я все больше начинала доверять словам человека о том, что подходить к ним не стоит. Где-то примерно в это время я начала ловить себя на мысли, что уже не так отчаянно жду пробуждения, как это было в первые дни. Нет, само по себе желание никуда не делось, но слегка потускнело и отошло на задний план. Причина была банальна: мне становилось все более интересно происходящее вокруг. Случившееся со мной было крайне любопытным опытом, и неизвестно было, сможет ли это когда-нибудь повториться, и буду ли я вообще хоть что-нибудь помнить после пробуждения. Если говорить более конкретно, все происходящее вокруг напоминало мне компьютерную ролевую игру, только с очень глубокой степенью погружения. Компьютерные игры я любила, хотя Катька всегда твердила, что это не женское дело. Я ей в ответ обычно заявляла, что водить машину тоже занятие не для женщин, и, судя по обрывочным воспоминаниям о последних событиях из числа произошедших в моем родном мире, таки оказалась права. Насчет встречной Катькиной правоты ничего сказать не могу, но, как бы то ни было, все три «Готики», первый «Ризен», «Обливион» с дополнениями, а позднее «Скайрим» и «Ведьмаки» были моими любимыми фэнтезийными играми. А сейчас происходящие вокруг меня события изрядно напоминали классическую завязку фэнтезийной ролевой игры, когда герой оказывается посреди чужого и еще незнакомого мира, имея лишь небольшой набор вводных данных и догадок о том, как будет в дальнейшем развиваться сюжетная линия. Своей сюжетной линии здесь у меня, наверное, все-таки не было, но вот сюжетная линия моего компаньона была мне интересна, и ради нее можно было временно перетерпеть даже такое неудобство, как отсутствие членораздельной речи. На третий день пути по тракту местность понемногу начала меняться: холмы громоздились все выше, обрастая скальными выступами, но при этом все дальше отступали от тракта. Жесткая растительность пустоши постепенно сменялась густой травой, свидетельствовавшей о плодородной земле и достаточном количестве влаги. Тракт взобрался на очередной пригорок, и перед нами открылась протяженная долина, с двух сторон зажатая в тиски вновь резко сблизившимися скалистыми высотами. Глядя, как тянется по дну долины тракт, издали похожий на тонкую светлую нить, я поняла, что упомянутым моим спутником Игольным Ушком могло называться только это место. Аналогия была полной. Долина, кстати, выглядела вполне обжитой. С возвышенности, на которой мы задержались, я видела лоскутные пятна возделанных полей и поднимающийся из печных труб дымок, хотя не могла пока рассмотреть ни одной крыши. Мы, наконец, добрались до цивилизации, что бы в этом мире под ней ни понималось. - Идем, Аркадаш, - приказал человек и направил лошадь по плавно идущей на понижение дороге. Именно здесь, на спуске, мы вскоре встретили первого из местных жителей. Издали я приняла его за ребенка, но очень быстро поняла свою ошибку. Никакой не ребенок, а низенький упитанный человечек, ростом бывший мне чуть выше холки, гнал по обочине тракта корову. Корова, кстати, была вполне обычной, пестрой, с колокольчиком на шее. В общем, нормальная такая земная корова. А вот ее хозяин… Когда мы сошлись на расстояние, достаточное для рассмотрения подробностей, коротышка в полной оторопи уставился на меня, что, в общем-то, было вполне объяснимо, если учесть, что я по размерам могла посоревноваться с его домашней скотинкой, а я с не меньшим удивлением рассматривала его. Человечек представлял собой образ типичного сельского жителя времен викторианской Англии, какими я тех себе представляла. Круглолицый, безбородый, с носом картошкой и густыми сильно вьющимися волосами, он носил однотонную светлую рубашку, мешковатые штаны на подтяжках длиной чуть ниже колена и видавший виды сюртук. Щегольски повязанный шейный платок коротышки прелестно дополнял картину и усугублял контраст между ним и знатным средневековым воином, которому я составляла компанию уже пятый день. Чувствуя когнитивный диссонанс, я с опаской посмотрела на своего спутника, ожидая, что тот вот-вот начнет превращаться в английского лорда. Тот, впрочем, ни в кого превращаться вроде бы пока не собирался, и по поводу встреченного типа ни малейшего удивления не выказал. Ну ладно, может, такие здесь и в самом деле толпами бродят… Мало ли какая там радиация от белых башен исходит, способствующая ускорению общественного прогресса… Несмотря на упитанность, в селянине отсутствовала кряжистость, присущая моему спутнику. Если можно так сказать, пропорции коротышки были более человеческими, за исключением одной детали: у него были огромные босые ноги, покрытые густой бурой шерстью. Размерами стопы меня после знакомства с моим спутником удивить было уже трудно, а вот повышенная волосатость животного типа и новый запах, совсем не похожий на запах моего человека, несколько сбивали с толку. Я потянулась к коротышке, желая получше его обнюхать, но тот отреагировал неожиданно бурно: подпрыгнул, как мячик, нервно икнул и проверещал недружелюбным фальцетом: - Держали бы вы своего монстра на поводке, мастер гном. Не ровен час загрызет кого из добропорядочных граждан. - Аркадаш, к ноге! – коротко и сухо скомандовал человек. Выбранный им тон возражений не предполагал. Ну, к ноге, значит, к ноге. Я догнала лошадь и побрела рядом с ней по обочине дороги, размышляя над тем, с какой стати этот мутный тип с мохнатыми конечностями, сам будучи ростом метр с кепкой в прыжке, обозвал моего человека гномом и почему ему это так легко сошло с рук. Что такое гномы я, конечно, знала, благо «Белоснежку» в детстве смотрела и западноевропейские сказки читала. Достигнув более сознательного возраста, замахивалась даже на «Песнь о нибелунгах», но подробное знакомство с ней как-то до сих пор не состоялось, и теперь неизвестно когда вообще состоится. Про сибирские поверья о чуди белоглазой и дивьих людях, а так же про восточные легенды о подземных дивах мне тоже доводилось слышать. Короче, именно на основе накопленных знаний я категорически отказывалась понимать, какими изворотами логики нормальный взрослый мужик, каких еще поискать, оказался способен хоть у кого-то проассоциироваться со сказочными подземными карлами. Конечно, это вполне могло оказаться местной разновидностью ругательства, но тогда я отказывалась понимать спокойное к нему отношение со стороны человека. В общем, шестое чувство подсказывало мне, что где-то здесь кроется подвох, но в чем именно он заключен, пока оставалось лишь догадываться. Чем дальше мы спускались в долину, тем больше ее мохноногих обитателей попадалось нам на пути. Одни работали в полях, другие везли поклажу на телегах, запряженных не менее упитанными, чем они сами, лошадками. И все, как один, крайне неодобрительно поглядывали на нас. Моего спутника подобные косые взгляды не прошибали. Он снисходительно поглядывал сверху вниз на низкорослый народец – ни дать, ни взять король, соизволивший посетить захудалую вассальную деревеньку. Я, идя рядом с ним, на всякий случай ерошила шерсть, стараясь выглядеть еще крупнее, чем была на самом деле. Просто на всякий случай. Вскоре мы въехали в поселок, вопреки моим представлениям об особенностях населенных пунктов средних веков, не имевший общего внешнего забора. В нем имелись лишь невысокие изгороди, огораживавшие каждый отдельный двор. Было похоже, что жители деревеньки не сталкивались с серьезными угрозами, а потому не видели смысла от них защищаться. В деревне имелась одна площадь, видимо, являвшаяся центром общественной жизни поселения, поскольку на ней располагались все немногочисленные торговые лавки и трактир. От нее отходило несколько узких, немощеных улочек. Дома в поселении меня одновременно удивили и позабавили – все, как один с круглыми окошками и дверями, и все как один выкопаны в склонах холмов, большая часть которых, как мне показалось, были насыпными, ибо не могло в одном месте быть сконцентрировано столько образовавшихся естественным образом пригорков. До сих пор единственным местом, где я видела что-то подобное, было старое кладбище, по которому я гоняла косулю, но если там наличие курганов пугало, то здесь оно скорее забавляло. Место общественной жизни – оно же площадь – разом опустело с нашим на нем появлением. Человек, ни мало этим не смущаясь, привязал лошадь к коновязи у трактира, приказал мне сидеть рядом и никого не трогать и пошел в одну из лавок, вывеска над которой, выполненная каллиграфической вязью, совершенно ни о чем мне не говорила. Этот факт лишь укрепил меня в подозрении, что понимание устного языка еще ни о чем не говорит, и что общаться с моим спутником в письменном виде, даже если я постараюсь продемонстрировать разумность, выводя на земле слова и фразы, не получится. Я на всякий случай тихонечко попыталась нацарапать когтем в придорожной пыли слово «ку-ку», обнаружила, что написала его по-русски, и, окончательно впадая в депрессию, затерла обратно. Ладно, не очень-то и хотелось… Тем временем, площадь понемногу начала оживать. Взрослые обитатели поселения все еще не показывались, а вот разновозрастная ребятня высыпала, как стайка воробьев, и, столпившись в отдалении, с любопытством уставилась на меня. Все они были курчавыми, с волосами различных оттенков русого цвета – от почти пепельных, до близких к шатену, с мохнатыми ногами, а по размеру напоминали кукол. Я дружелюбно вильнула хвостом, намекая, что кусаюсь только в случае крайней необходимости. Ребятишки пододвинулись на несколько шагов, подталкивая друг друга для храбрости, но подойти ко мне рискнул только один карапуз лет трех, не старше. Я с интересом склонила голову набок, рассматривая крохотного ребятенка. - Холосый песик, - пропищал малыш, пытаясь дотянуться до моего носа. Я ободряюще лизнула его в чумазую щеку и тут же пожалела об этом. Воодушевленная ребятня, убедившись в собственной безопасности, с гомоном облепила меня, одновременно пытаясь меня погладить, открутить уши, хвост, пересчитать зубы и усесться верхом. Я жалобно взвыла и завертела головой, ища пути к отступлению. В этот момент я искренне жалела о том, что не умею летать, иначе уже искала бы спасения на дереве или на задернованной крыше лавки. Спасло меня только появление моего спутника. Ребятишек вновь словно ветром сдуло – сурового воина они явно боялись больше, чем меня. Вслед за моим спутником на улицу выскочил хозяин лавки – как и прочие обитатели поселения низкорослый и мохноногий. Пока помощник лавочника выносил купленные припасы и грузил их на лошадь, сам хозяин, опасливо косясь на меня, рассыпался в любезностях. И несмотря на то, что в открытой враждебности этого странного человечка заподозрить было трудно, словосочетание «мастер гном» в его речи проскальзывало весьма часто. Я почувствовала, что начинаю окончательно запутываться, и стала подозревать, что понятие «гном» здесь имеет несколько иное значение, чем в нашем мире и, возможно, просто служит для обозначения отдельной расы. Память тут же услужливо оживила мои собственные размышления пятидневной давности о том, что встреченный тип не совсем походит на среднестатистического человека. То есть, получается, первое впечатление все-таки оказалось правильным? Хотя после люминесцентных башен и коротышек с мохнатыми лапами, удивляться, наверное, уже ничему не следовало. Я оценивающе смерила взглядом своего компаньона. О да, сказке о Белоснежке в моей бурной фантазии теперь предстояло заиграть новыми красками. Черт, я даже начинала завидовать сказочной принцессе. Впрочем, если подходить с такой точки зрения, то получалось, что у меня в личном пользовании один гном тоже уже имелся. Только вот что мне с ним делать в моем нынешнем состоянии, отказывалось воспроизводить даже мое нездоровое воображение. Ну, разве что верно служить, как серый волк Ивану-царевичу. И то у серого волка было преимущество. Не знаю, умел ли он читать и писать, но говорить умел точно. Эх… Пока я предавалась размышлениям о том, почему жизнь так сурова и несправедлива, лошадь была навьючена. - Идем, грозный зверь, - с усмешкой, которая угадывалась только по интонации голоса, сказал мой ч… тьфу, то есть гном, - пока тебя здесь на трофеи не растащили. Я согласно заворчала и поплелась за ним по пятам.