Аркадаш

С долей зависти глядя на то, как разом просиял с готовностью вскочивший на ноги Бильбо, я тихонько порадовалась за него и вздохнула, подумав, что про меня Торин, кажется, забыл. Скоро, однако, выяснилось, что это не так. После ужина мой гном позвал меня за собой прочь от огня – туда, где с относительно ровного участка земли был снят слой дерна, обнажая мягкую почву. Сидевший неподалеку Двалин тяжело опирался на лопату и рассматривал меня с изрядной долей недоверия. Похоже было, что он принимал деятельное участие в расчистке места, которому предстояло выполнять функции тетрадного листа, и на данный момент был единственным в отряде, если не считать Торина, кто уже знал о случившемся в Имладрисе. Вообще, я все больше утверждалась в уверенности, что из гномов – во всяком случае, из тех двенадцати, что пошли с нами – именно Двалин был наиболее близок Торину. Фили и Кили не считались. Все-таки они были слишком молоды, и мой гном, как бы он ни пытался это скрывать, относился к племянникам, как к вроде бы уже выросшим, но еще не успевшим набраться ума и опыта сыновьям. Это тоже многого стоило, но это было немного не то. С Двалином же все было иначе. Начнем с того, что они с Балином были советниками Торина. Именно к ним он согласен был прислушиваться при принятии наиболее важных решений. Но если роль Балина на этом заканчивалась, то отношения Торина с Двалином я бы назвала скорее дружескими, насколько это вообще было возможно в их случае. Именно Двалину первому среди прочих гномов Торин показал меня в Хоббитоне, когда вроде бы никаких особых причин для этого не было, кроме разве что желания моего гнома похвалиться находкой. Именно Двалин осаживал увлекшегося Бофура во время исполнения баллады об Эреборе. Да много чего еще можно было вспомнить по мелочам. И вот сейчас именно Двалин оказался посвящен в задумку Торина, хотя имел по ее поводу большие сомнения и скрывать их не намеревался. - Оно, конечно, после того, что в пуще сталось, удивляться, вроде бы, нечему, - проговорил он. – Только, если меня спросишь, все равно скажу, что не правильно это для собаки. Сначала говорить пыталась, теперь вот грамоте обучиться желает. А дальше что? Шкуру сбросит и на задних лапах ходить начнет? - Если до сих пор не сбросила, то теперь уже вряд ли, - ответил мой гном, и я была вынуждена с ним согласиться. Вопреки моим желаниям, подобный прогресс мне вряд ли светил. А Двалин тем временем все гнул свою линию. - Не знаю, как там в своре Бэмы-узбада заведено, ежели она в самом деле оттуда, но даже для бангхаар не должно так себя вести. Мы-то от нее ничего скверного пока не видели, спорить не буду, но, сдается мне, неспроста она все же близ могильников Эмин Хоэд крутилась. - А зачем гадать? – с усмешкой проговорил Торин. – Спроси у нее сам. Слышишь, Аркадаш? Двалин хочет знать, не из курганной ли ты нежити. Я возмущенно тявкнула, гордо нацарапала на мягкой земле «нет» и для верности припечатала надпись лапой, с вызовом глядя на Двалина. - Клянусь бородой Дурина, - только и выговорил татуированный здоровяк, на физиономии которого недоверие сменилось непривычной для меня смесью благоговения и опаски. Вот уж от кого от кого, а от Двалина я подобной реакции ожидать никак не могла. Попытку зарядить мне молотом промеж ушей исключительно для профилактики – да, пожалуйста, но уж точно не опасения. - Ну, вот тебе и ответили, - подытожил Торин. – И даже почти без помарок. Умница, девочка, но этого пока маловато. Как думаешь, сумеешь сладить с чем-либо более серьезным?.. Тогда, в первый вечер, мое обучение началось со знакомства с алфавитом вестрона, поскольку мой гном вполне разумно предположил, что знание устной речи это уже половина дела и что, выучив буквы, я уже смогу хоть как-то, хоть с грамматическими ошибками, но писать самостоятельно. Оно бы, несомненно, так и было, если бы не выкрутасы моего сознания. По факту же вышло, что я могла слышать название и произношение каждой отдельной буквы, когда Торин указывал мне на них, и мне думается, что это было их реальным произношением на вестроне. Я могла их запомнить и повторить – каждую по отдельности, но когда мне было предложено самостоятельно написать первое же слово, не являвшееся именем собственным, я впала в ступор. Все, что я могла, это с максимальным приближением воспроизвести русское слово в транскрипции вестрона. Так, в итоге, и пришлось поступить, когда мой гном начал настаивать, чтобы я попробовала свои силы. Торин озадаченно посмотрел на изображенное рунами вестрона слово «собака». - Что это, Аркадаш? - На темное наречие смахивает, - подал голос Двалин, но мой гном лишь покачал головой. - Нет, это определенно не оно. Аркадаш, я ведь тебя о другом просил. «Собака». Напиши это слово. Я заурчала и указала лапой на уже имевшуюся надпись. Нет, я, конечно, могла ее повторить еще на двух языках, но сдается мне, что легче бы от этого никому не стало. - Судя по ее морде, она в своей правоте уверена, - заметил Двалин. Я гавкнула, выражая согласие. - Так… - тяжело проговорил Торин. – Тогда попробуем иначе. Буквы ты угадывала успешно. Запиши-ка то, что сейчас услышишь. Мой гном вразнобой назвал несколько букв вестрона, и я повторила их, как перед этим, когда тренировалась в написании алфавита. Вышла короткая надпись, не имеющая ничего общего с моим предыдущим творчеством. - Ну вот, - кивнул Торин, - совсем другое дело. В чем же тогда была беда, чтобы написать их, когда они были сказаны, как единое целое? Я заскулила, не представляя, как это объяснить, и указала на свой вариант надписи. Потом, видя в глазах моего гнома откровенное непонимание, повторила то слово, которое записывала по надиктованным буквам, поставила знак равенства, еще раз записала слово, транскрибированное в вестрон, и после очередного знака равенства добавила уже нормальное русское написание злосчастной «собаки». - Еще занимательнее, - проворчал Двалин. – Это что за каракули? Торин встал рядом со мной, рассматривая всю композицию в целом. - Это не каракули, - наконец, проговорил мой гном. – Это чья-то письменность. Только основана она не на тенгваре. Возможно, какое-то из южных наречий. И полагаю, что все три надписи означают одно и то же. Аркадаш, а напиши-ка слово «кролик», как оно тебе слышится. Я выполнила его просьбу. Торин взглянул на надпись и кивнул каким-то своим мыслям. - Я ошибся сегодня утром, - сказал он, - верно? Вестрона ты тоже не знаешь. Ты знаешь только тот язык, на котором сейчас пишешь. «Да», - с мрачной решимостью нацарапала я на земле, решив не вдаваться в подробности, и Торин нахмурился. - Как же тогда, во имя Махала, ты понимаешь, что мы говорим? - Чародейство, - коротко высказался Двалин. – И добро, если от Бэмы-узбада исходящее. А ну как еще чье? Я потупилась, прижимая уши. У меня не осталось ни сил, ни желания, чтобы спорить. Здравый смысл не преминул выползти из того уголка, в котором он в последнее время обитал, и ехидно сообщить мне, что в грядущих проблемах виновата лишь я сама, и что надо было и дальше продолжать изображать бессловесное и чуть более умное, чем надо, животное, а не выпендриваться. Я слышала, как вздохнул Торин, и поначалу не поверила своим ушам, когда мой гном произнес: - Дело будет сложнее, чем казалось поначалу. - Дело аккурат для Полуэльфа, - буркнул Двалин. – Может, лучше будет до него и оставить, а после того, как Эребор возьмем, отослать подарочек с оказией? Поговаривают, он любит трудности, да и времени у него поболее нашего будет. Бессмертный, как-никак. - Обойдемся своими силами, - упрямо мотнул головой мой гном. И мы в самом деле обошлись. Убедившись, что диктовать мне слова целиком бесполезно, Торин сменил тактику. Теперь и слова, и их сочетания, и короткие предложения он первым делом записывал на земле и лишь потом зачитывал вслух. Так, действительно, оказалось хоть и ненамного, но проще, и передо мною в очередной раз забрезжил проблеск надежды. Так начались наши ежевечерние занятия, которые довольно скоро перестали быть тайной и для всего остального отряда. Как ни странно, в целом к этой новости гномы отнеслись спокойно. Кили, сдается, вообще в моих способностях никогда не сомневался, начиная с ночи нашего знакомства. Оин вслед за Двалином только с куда большей уверенностью вывел мое происхождение из своры легендарного персонажа, именуемого Охотником-за-тенью, и, кажется, счел это универсальным объяснением для всех моих странностей. Остальные, в том числе и хоббит, последовали его примеру, и я в очередной раз искренне позавидовала почти утраченной в моем родном мире, но все еще существующей в Средиземье способности обывателей воспринимать чудеса как часть повседневной реальности. Возможно, какие-то сомнения на мой счет имел бы Гэндальф, но он все еще отсутствовал, и что-то мне подсказывало, что Белый Совет в Имладрисе закончился для мага не очень хорошо. В отряде о нем почти не вспоминали – во всяком случае, вслух, хотя пару раз я слышала, как Бильбо Бэггинс тихонько говорит Бомбуру, что надеется, что с серым волшебником все в порядке. Я тоже на это надеялась. Несмотря на мое личное недоверие к старику, я все же не хотела для него неприятностей. Тем более что пока что все происходящее как будто бы подтверждало, что, ведя какую-то свою игру, он все-таки в целом придерживался стороны Торина. В конечном счете, по причине отсутствия серого мага, единственным, кого не до конца устраивало мистическое объяснение моего происхождение, и кто все еще пытался найти ему какую-то альтернативу, оказался сам Торин. В один из вечеров, аккурат на следующий день после того, как по отряду волной от брошенного в воду камня распространилось мнение Оина о моей родословной, он отослал прочь Двалина, которому прежде дозволялось быть единственным свидетелем учебного процесса. Затем мой гном вывел на земле всего два уже хорошо знакомых мне слова – «да» и «нет» - и с выжиданием посмотрел на меня. Я вернула ему такой же выжидающий взгляд. Очередной урок начинался явно нестандартно. - Аркадаш, я хочу услышать от тебя несколько ответов, - сказал Торин. – И лучше, если они будут честными. Отвечать можешь без опаски. Даю слово, что никто в отряде не причинит тебе вреда, каким бы ни оказался результат нашего разговора. Договорились? Я заскулила и неуверенно указала на положительный ответ, хотя здесь все конечно зависело от вопросов, которые мне намеревались задавать. Есть ведь такие, на которые я ответить не смогу при всем желании. Например, о том, что было до Большого взрыва. Или о том, какие порядки царят в своре Бэмы-узбада, откуда я, вроде бы, должна происходить. Впрочем, вопросы, как выяснилось, опять касались моей хвостатой персоны. - Ты оборотень? – сходу спросил Торин. Я без раздумий ткнула лапой в слово «нет». Будь я оборотнем, я бы это, наверное, уже успела понять за время, проведенное в собачьей шкуре. Как-никак два пережитых мною полнолуния уже остались позади, и никакой потребности в кого-либо превращаться я пока что за собой не ощущала. - Гульябани? Я с недоумением посмотрела на моего гнома, честно порылась в памяти, пытаясь отыскать хоть какое-то соответствие незнакомому слову, а потом, сдавшись, аккуратно начертила на земле фразу, которую уже успела выучить назубок, чувствуя, что применять ее мне придется часто. «Что это такое?» - Что такое гульябани? - проговорил мой гном. – Это дух. Дух дорог и пустынных мест. Дух? Ну уж нет. Я снова постучала лапой по отрицательному ответу. Духом я себя не считала, несмотря на процитированное Элрондом Полуэльфом пророчество. - На тебе чьи-то чары? Я с сомнением заворчала, а потом опять указала на «нет». Вряд ли то, что со мной случилось, можно было списать на чары. Переселение душ – может быть, но не чары определенно. - Значит, все ж таки обычная собака? – с недоверием спросил Торин. – Знаешь, Аркадаш, мне, как и Двалину, неведомо, каковы порядки за Морем, в южных землях или где-либо еще, где ты ранее обитала, но на тех бангхаар, что я видел прежде, ты похожа лишь шкурой. Отличий ныне стало слишком много, куда больше, чем тогда, когда ты вышла к моему костру в лесах Хауд Лин. Я исподлобья посмотрела на моего гнома. Он сидел на корточках напротив меня, как и в первое утро после нашего знакомства, показывая раскрытую ладонь, словно в подтверждение мирных намерений. Как и в первое утро, я не ощущала исходившей от него угрозы, но чувствовала нарастающее беспокойство от пристального серого взгляда, кажется, способного видеть меня насквозь. Я вспомнила, что еще в Имладрисе приняла решение не распространяться насчет своих неприятностей, потом подумала о только что данном Торином обещании и, придушив в очередной раз трепыхнувшийся здравый смысл, указала сначала на «да», затем на «нет», а после аккуратно поставила лапу посередине между двумя надписями. - И да, и нет? – проговорил мой гном. Я утвердительно гавкнула и сместила лапу в сторону положительного ответа. - Кто был твоим прежним хозяином? Оромэ Охотник? Ну, вот как тут следовало ответить, если о прежней жизни собаки я не ведала ни сном, ни духом? Я жалобно пискнула и вывела на остававшемся свободном клочке земли еще пару слов из числа тех, что уже успела освоить. «Не знает». Со спряжением глагола я, по-моему, что-то напутала, но сейчас это было не принципиально. Меня все равно поняли. - Значит, не знаешь… - задумчиво проговорил Торин. Больше вопросов он не задавал, но у меня сложилось впечатление, что тема была не закрыта, а отложена до тех времен, когда мой словарный запас расширится до приемлемых размеров. А ждать этого счастливого момента, как стало ясно еще с самого первого занятия, нам обоим предстояло долго. Данное слово Торин сдержал – после беседы о моей сущности его отношение ко мне, во всяком случае, внешне, не изменилось ни на йоту, а остальные в отряде вообще не узнали про ее содержание, даже Двалин. Я была благодарна моему гному за это и, не зная, как высказать свою благодарность, с удвоенными силами взялась за освоение вестрона. Наверное, это лучшее, что я тогда вообще могла сделать. Методично грызя гранит науки, я попутно вспоминала не особо добрым словцом Эдгара Берроуза, который, наверное, от моих поминаний уже юлой вертелся в гробу. Почему именно его? А потому, что именно он был автором одной из серий приключенческих книг, которой я зачитывалась в школьном возрасте. И вот в самой первой из книг этой серии, некий Джон Клейтон лорд Грейсток, более известный широкой публике как Тарзан, самостоятельно обучался письменному английскому языку, пребывая в почти полной аналогии с моим нынешним положением, то есть, не имея ни малейшего представления о его звучании. Единственным между нами различием было то, что обучался он на основе детских книжек с картинками, сохранившихся в хижине, в которой некоторое время жили его родители, высаженные взбунтовавшейся командой матросов на африканском берегу. У меня и раньше были сомнения в действенности такого метода, и теперь я лишь укрепилась в своей уверенности. Какие там книжки, когда даже при наличии вполне живого и решительно настроенного носителя языка дело освоения чужой письменности шло туго. Прежде всего как раз таки потому, что у меня не было возможности соотнести письменный текст с реальным звуковым рядом. То, что я слышала, и то, что мне требовалось написать, имело между собой слишком много различий. По факту вестрон очевидно должен был иметь куда больше общего с германской ветвью языков, чем со славянской. У него имелся достаточно четко определенный порядок слов в предложении и вспомогательные глаголы, в русском языке давно утраченные. Чтобы идентифицировать этих невидимок, присутствующих на письме, но ускользающих из слышимого варианта устной речи, мне пришлось изрядно попотеть. Артиклей, отловить которые оказалось чуть проще по причине неизменности их положения, было шесть – определенный и неопределенный для каждого из трех родов существительных, а вот падежей целых пять, причем в отличие от немецкого языка падежные окончания добавлялись именно к существительным, никак не затрагивая артикли. Глаголы спрягались по временам, числам и родам, а со временами вообще царила настоящая свистопляска, и у меня, хоть я не была филологом, сложилось впечатление, что вестрон являет собой весьма архаичную форму языка. Мой прежний опыт в языкознании здесь мало чем мог помочь, разве что наметить общее направление, в котором следовало двигаться. И это направление вело в такие дебри, что после каждой очередной неудачи, регулярность и частота которых зашкаливали, мне хотелось плакать и биться головой о подручные твердые предметы. К сожалению слезы обиды не были предусмотрены собачьей физиологией, а от истерики меня удерживали последние остатки гордости. Поэтому вместо того, чтобы выть в голос, я продолжала с мрачным упорством выцарапывать непослушной лапой знаки чужого алфавита, запоминая с нуля каждое новое слово. Если честно, я опасалась, что Торин, столкнувшись с подобными трудностями, в конечном счете либо перепоручит мое обучение Ори, у которого наши штудии вызывали неподдельный интерес и который держался в сторонке исключительно из-за необходимости соблюдения субординации в отношении Торина и грозных взглядов Двалина, либо вообще откажется от этого бесперспективного занятия, но я недооценила упрямство моего гнома. После каждого моего косяка он только качал головой, вносил в написанное правки, позволял мне с ними ознакомиться, после чего все стирал и предлагал повторить еще раз. И дело очень медленно, со скоростью даже не черепахи, а амебы, но все же двигалось вперед.