Аркадаш

Наш отряд тоже двигался вперед, придерживаясь северо-восточного направления, и Мглистые горы с каждым днем становились немного ближе. Собственно, мы и так уже были в предгорьях, и местность, постепенно повышаясь, с каждым днем становилась все более неровной. Куполообразные вершины низких гор, еще мало чем отличавшихся от высоких холмов, теснились, наползая одна на другую. Кое-где на них белели пятна сохранившихся снежников. Питаемые снежниками ручьи, весело звеня, бежали вниз по склонам, серебром блестя под солнцем и образуя небольшие водопады на более крутых участках. А на горизонте неприступной стеной громоздились зубчатые вершины – все выше, все круче – те, которые ближе, более четкие, те, которые подальше, почти тающие в серо-голубой дымке, и мне казалось, что им не будет конца и что во всем мире остались только мы и горы, через которые нам предстояло перевалить. В тихую погоду солнце пригревало по-летнему, но стоило подняться ветру, как тепло разом исчезало. Горы дышали холодом, и по ночам бывало зябко, хотя до заморозков дело не доходило. Мы шли через эту горную страну, то придерживаясь склонов, на которых вопреки моим расчетам, говорившим о том, что лето уже началось, вовсю буйствовала весна с ее разноцветием, то сваливаясь в очередную долину, заросшую смешанным лесом, где на прогалинах сочные травы достигали такой высоты, что почти скрывали всадников вместе с лошадьми, а хоббит верхом на пони так и вовсе определялся среди буйной растительности лишь по шевелению стеблей. Из всех трав я с уверенностью опознала только кипрей, пока что не начавший цвести, а еще одно часто встречающееся разлапистое растение с сочным стеблем напомнило мне борщевик, который в последнее время медленно, но верно осваивал пустыри моей родной области. Правда наша разновидность борщевика была ядовитой, а вот здешнюю лошади просто обожали и так и норовили ухватить лист с очередного встретившегося на пути растения. День проходил за днем, а преследователи, оставившие нас на верхней пустоши перед бродом Бруинена, никак не давали о себе знать, и я подспудно начала надеяться, что тот исход, который Торин полагал маловероятным, все же не так уж невозможен, и что наш след потерян орками окончательно и бесповоротно. Отряд продолжал держаться настороже, но единственными свидетельствами постороннего присутствия, которые нам до сих пор попадались, были следы дикой жизни. В долинах многочисленны были отпечатки косульих копыт, временами встречались их лежки с примятой травой. Изредка попадались медвежьи следы, хотя с тем, кто их оставил, мы к счастью лично не встретились. По ночам издали тянулась слабая, едва на грани слышимости, нить волчьего воя. На очередном хребтике, по которому мы шли, я загнала на дерево молодую росомаху и, пару раз гавкнув на отчаянно шипящее и взвизгивающее животное, с чувством выполненного долга вернулась к отряду. Кили, несмотря на обилие дичи, пока что ни разу специально не охотился, однако близ одной из стоянок он воспользовался-таки оказией и подстрелил упитанного глухаря, неудачно выбравшего место для ночевки. Спустя пять дней спокойного пути, за которые нам так и не повстречалось ни единого признака наличия в окрестностях разумных существ – хоть дружелюбных, хоть враждебно настроенных, Торин решил, что нам пора выбираться на дорогу, ведущую к Северному верхнему перевалу. Вообще, как я успела к этому моменту заметить, в горы вело множество троп разной степени сохранности. Частью они, конечно, были звериными, но другая часть определенно прокладывалась не животными, поскольку ни одному зверю не под силу было перекинуть через расселину в скале каменный мост, хоть и обветшалый, но все еще достаточно прочный, чтобы по нему мог пройти верховой отряд. И все же у всех этих троп, включая дорогу к перевалу, на которую мы, наконец, вышли, было нечто общее: по ним уже очень давно не ходил никто, кроме диких животных. Это, наверное, должно было быть странно даже для средневековья, но, вспоминая пустынный Восточный тракт, по которому мы с Торином добирались до Игольного Ушка, и не менее пустынное его продолжение, которое мне довелось увидеть с Заветери, я думала о том, что для Средиземья это, кажется, было нормальным явлением. Разве что Шир с его плотностью населения мог послужить некоторым исключением, а вообще у меня складывалось впечатление, что я наблюдаю некую постапокалиптику, некогда благополучный и процветающий мир, в котором случилась какая-то катастрофа, после которой остатки населения выживают, кто как сможет. Впрочем, повторюсь, это было исключительно мое впечатление, основанное на прочитанных в прошлой жизни книгах и просмотренных фильмах, а в действительности подобное запустение вполне могло быть обусловлено какой-нибудь иной причиной. В тот же вечер на очередном занятии я задала этот мучивший меня вопрос Торину, аккуратно подобрав слова из своего небогатого запаса. - Почему мы видели много дорог, а на них никого? – повторил мой гном. – Потому что север ныне опустел, Аркадаш. Он замолчал, кажется, сочтя это достаточным объяснением, а я вопросительно склонила голову набок и заворчала, пытаясь сообщить, что, как по мне, этого маловато. То, что некогда заселенная местность пустует, я видела и сама. - Желаешь знать подробности? – с усмешкой спросил Торин. Я утвердительно гавкнула, пририсовала на земле коротенькое словосочетание, означавшее вежливую просьбу, и только потом подумала о том, что подробностей происшедшего может не знать и сам Торин, поскольку это, кажется, никак не было связано с историей его народа – народа кхазад, как он обычно говорил. Впрочем, как выяснилось, подробности он все же знал. - Ладно, раз уж хочешь… - проговорил мой гном. – Старая это история. Старая и долгая. Те земли, по которым мы шли, от самых Синих гор и вплоть до бродов Бруинена, некогда принадлежали людям с Запада. Арнор, «Королевские земли», было их названием. Основатели этого королевства пришли из-за Моря, а их правители за доблестные деяния и сохраненную верность несли на себе благословение Владык Запада, и век их был сравним с веком моего народа. Благоденствие вновь основанного королевства, впрочем, было недолгим. Прошло чуть более сотни лет, и во время пришествия Второй Тьмы был созван Последний Союз людей и эльфов, двинувший свои армии в Мордор под стены Черной крепости. Там, на полях Дагорлада, в боях пали владыка Арнора Элендил Высокий и его младший сын Анарион, а два года спустя, по дороге в родные земли, погибли старший сын Элендила Исилдур и трое его сыновей, ушедших на войну вместе с ним. Наследная линия крови не прервалась, но с тех пор звезда Арнора понемногу покатилась к закату. Хотя именно тогда могущество правителей Арнора, казалось, достигло наивысшего расцвета, людей с Запада становилось все меньше, их кровь все больше разбавлялась кровью эдайн Средиземья, а память о былых временах тускнела. Восемь с половиной веков минуло в относительном мире и спокойствии, а потом, после смерти очередного владыки трое его сыновей одновременно заявили о своем праве на трон вопреки закону старшинства. Начались междоусобицы, и Арнор распался, а на его руинах возникло три новых королевства. Северо-западные земли, поименованные Артедайн, отошли старшему сыну, бывшему законным наследником престола. Восточной их границей стала река Седогривая, южной – река Барандуин и Великий восточный тракт. Земли южнее Барандуина и тракта получили имя Кардолан, а те, что лежали между Седогривой и Бруиненом, стали Рудауром. Я заворчала и потянулась носом к перевязи с мечом, лежавшей рядом с Торином, разом вспомнив о найденной нами в Троллистой пуще гробнице, которую мой гном без малейших колебаний определил как рудаурскую. Торин кивнул. - Все верно, - сказал он. – То упокоище, которое мы встретили в тролльей пещере, принадлежало кому-то из последних рудаурских вождей – людей холмов, свергнувших династию потомков Элендила Высокого, потому что никого из наследников Арнора никогда не стали бы хоронить в пещере. Торин машинально провел пальцами по рукояти клинка и неторопливо продолжил, глядя в пустоту и словно бы вспоминая что-то давно известное, но постепенно померкнувшее в памяти за ненадобностью: - Рожденные в распрях, три земли уже никогда не стали добрыми соседями. Споры о границах велись постоянно, время от времени вспыхивая войнами. Так прошло еще четыре сотни лет, а где-то к тысяча трехсотому году Рудауру удалось обзавестись сильным союзником. Король-чародей из Ангмара вмешался в давний спор, и последние владыки Рудаура присягнули ему на верность. В 1356 году Рудаур и Ангмар двинули войска на Артедайн. Перед лицом новой угрозы Кардолан объединился с Артедайном, признав его главенство, но было уже поздно. В 1409 году Ангмар уничтожил Кардолан, а затем и своего союзника. Артедайну удалось уцелеть, получив помощь от эльфов. Имладрис, Линдон и, поговаривают, даже Лориэн прислали воинские отряды, чтобы противостоять Ангмарцу, и тот был вынужден отступить. Артедайн получил время для передышки и его правитель, вдохновленный победой, вернул своим землям старое наименование, полагая, что после падения Кардолана и Рудаура он остается единственным наследником королевства былых времен. Увы, смена имени не помогла Артедайну вернуть ни былой славы, ни былого могущества. В 1636 году по Эриадору прошла Великая Чума, а вслед за Черным Поветрием снова пришел Ангмар. В 1974 году Артедайн пал, а его столица – Форност – была разрушена. Владыка Арведуи бежал на север и исчез из всех сказаний свободных народов. Говорят только, будто его корабль потерпел крушение в ледяных заливах Форохеля, унеся с собой на дно и последнего короля Арнора, и те сокровища, которые он пытался спасти. Через год принц Аранарт, собрав остатки армий северных королевств и призвав на помощь войска эльфов Имладриса и Линдона и южан, прежде союзных его отцу, разбил Ангмар и освободил Форност. Король-чародей бежал, но эта победа свободных народов мало чем отличалась от поражения. Большая часть жителей королевства была уничтожена в войнах, а те, кто уцелел, утекли на южные окраины, не веря более в то, что мир когда-нибудь возвратится в Артедайн. На развалинах Форноста принц Аранарт отрекся от королевского титула и увел немногих, сохранивших ему верность, в Пустоземье, предпочтя забвение долгу владыки, требующему хранить земли, унаследованные от предков, и тех, кто нашел в них пристанище. Говоря об этом, Торин нахмурился, и я подумала, что поступка, совершенного принцем Артедайна, он явно не одобряет, и что право, чтобы судить человеческих королей, у моего гнома все-таки есть. Сам-то он, будучи в схожей ситуации, поступил совершенно иначе. - Правильный или нет, - тем временем продолжил говорить мой гном, - но выбор был сделан, и северные королевства людей с Запада перестали существовать. Малые остатки их народа ныне известны как Скитальцы из Северного Нагорья, руины крепостей Арнора вот уже скоро тысячу лет, как порастают травой, некогда проложенные дороги пустуют, по одичалым землям бродят твари, среди которых тролли еще не самые худшие, а в могильных курганах обитает нежить. При упоминании о тварях и курганах, я с ворчанием вскинулась, разом вспомнив лес в Эред Луин, тропы со странным запахом, ведущие сквозь непроходимый бурелом, и мое собственное видение в долине с могильными холмиками, которое мне так упорно хотелось списать на обман чувств. Значит ли это, что оно все-таки могло иметь под собой реальную основу? «Я видеть один такой», - нацарапала я, радуясь возможности хоть как-то поделиться произошедшим со мной. - Видела? – быстро спросил Торин. – Давно? Далеко отсюда? Я собралась с мыслями и написала: «Давно раньше. Когда ловить олень для нас». - В Барандуинских холмах? – предположил мой гном. Я отрывисто гавкнула и снова указала на «давно раньше». - Значит, в Хауд Лине, - констатировал Торин. – Да, в тех лесах много чего можно повстречать. Особенно если забрести к самым могильникам, - он посмотрел на меня и вдруг улыбнулся. – Но стоит признать, что иной раз даже в тех краях случаются добрые встречи. А теперь давай-ка займемся делом. Ты уверена, что слово «олень» пишется именно так?.. Тот вечер ознаменовался еще одним примечательным событием, свидетелями которого помимо моего гнома стали только мы с Двалином. Старшие гномы крайне редко принимали участие в разминках с оружием, но уход за оружием был в отряде ежевечерней практикой. Клинки мечей и лезвия ножей и топоров придирчиво осматривались на предмет появления замутнений или попадания влаги и тщательно протирались лоскутом замши. Торин обычно уделял примерно равное время и своему старому мечу, и гондолинскому фальшиону, однако в этот раз он рассматривал лезвие фальшиона особенно долго, а потом окликнул Двалина и предложил тому тоже взглянуть на меч. Двалин поглядел, поглядел и неопределенно хмыкнул, пожав плечами. - Ничего не замечаешь? – спросил мой гном, и по его тону становилось понятно, что замечать было чего. - Нет, - честно ответил Двалин. – А чего замечать-то надо? Меч как меч. Щербин нет, ржи тоже. Какой был, когда из гробницы достали, такой и остался. - Не такой, - покачал головой Торин, зачарованно рассматривая меч. – Видишь надпись на клинке? Она изменилась. - Правда что ль? – Двалин снова уставился на клинок, а потом признался, сдаваясь: - А как по мне, эти закорючки ничем от прежних не отличаются. Эльфья речь, как она есть, а в ней я не силен. В кои-то веки я была согласна с татуированным здоровяком. На мой личный взгляд змеящиеся по клинку фальшиона руны не изменились ни на йоту: все та же изящная цепочка абсолютно нечитаемых знаков, обильно снабженная верхними и нижними огласовками. - И, тем не менее, отличие есть, - проговорил Торин, ловя плоскостью клинка отблеск огня. – Прежняя надпись была на квенья – языке Заокраинного Края, который ныне не каждый эльф из оставшихся в Средиземье вспомнит, а прочие народы и не знали никогда. А теперь его сменил синдарин, который хотя бы прочесть можно. - Стоило бы тогда уж на кхуздул менять, - хмыкнул Двалин, недоверчиво косясь на фальшион, - раз он тебя в хозяева выбрал. Только как такое вообще возможно, чтобы железка решала, что на ней написано будет? - Аэгил как-то рассказывал нам с Фрерином, что такое изредка случалось прежде, - медленно произнес Торин, - когда мастера из его народа, творя в великом усердии, наделяли создаваемую вещь свободным духом и свободной волей. Я полагал, что это всего лишь легенда, но, должно быть, в каждой легенде есть доля истины. Надпись на мече гласит: «Я – Сокрушитель Орков. Да падут враги перед моей яростью». Полуэльф в Имладрисе поименовал его собрата, но этого клинка он не касался. И, похоже, что меч решил сам назвать свое имя. Сокрушитель Орков. Оркрист. Последнее слово было произнесено с такой лаской, что я возмущенно фыркнула. Впору было начинать ревновать моего гнома к предмету вооружения, который при моей же помощи и был найден, каким бы чудесным этот предмет ни был.