В волшебной стране душно и влажно, на стенах трубы и странные вентили, на полу какие-то куртки и пьяная Джейн. Мы пьем очередную бутылку виски, Лесли что-то рассказывает.
— И, понимаешь, я ничего не понимаю, — она застывает на секунду и начинает истерично смеяться, — Не понимаю!
Себастьян хмыкает и протягивает мне бутылку.
— Эй, Штурмовик, ты так и будешь сидеть в толстовке? — спрашивает Джейн, поднимая голову. На ней только майка, через которую я вижу ее соски, и шорты. Конец октября, почему она в шортах? — Раздевайся и рассказывай.
— Что рассказывать? — улыбаюсь я.
— Из-за чего ты здесь на самом деле, — жарко шепчет мне Себастьян на ухо, подцепляя край толстовки, — И нас не напугаешь шрамами.
— Как знаешь, — шепчу я в ответ и стягиваю кофту, оставаясь в старой дырявой майке.
— О, — говорит Немец, сидящий напротив меня, — Ну нихуя себе. Можно потрогать?
Я медленно моргаю, он вытягивает руку и проводит пальцами от моего запястья до плеча. Жирные шрамы покрывают мои руки почти со всех сторон, какие-то из них скрыты татуировками. По-моему, на ощупь они еще более отвратительные, но Немец похож на маленького ребенка, которому подарили щенка, о котором он давно мечтал.
— Я здесь, потому что люблю одного человека двенадцать лет, — говорю я, закуриваю и подтягиваю коленки к груди, — А он меня нет.
— Самая печальная история любви, которую я слышала, — говорит Лесли, обнимая себя за плечи и хихикая, — Но где грязные подробности?
— Ты гей, — говорит Джейн, садясь и подпирая голову руками, — Вот дерьмо.
— Твой клоун смотрит на меня, — говорит Немец, касаясь пальцем татуировки на моей груди, — И я бы тебя трахнул.
— Отвали, — рычу я, вжимаясь спиной в Себастьяна, — Иди нахуй, урод.
— Никто тебя не тронет, — говорит Себастьян, обнимая меня одной рукой за плечи — Но что за великолепные пластыри у тебя на лице?
— Рот порвался, — шепчу так, чтобы услышал только он, допиваю гребаный виски, морщусь и снова закуриваю. Он вскидывает бровь, и это выглядит безумно красиво. Из всей волшебной страны я вижу только его лицо, и мне очень хочется разрыдаться.
— Нет, мелкий, — говорит Себастьян, — Не здесь.
Он тянет меня за собой, и я иду по коридорам таинственной страны. За нами идет Немец и что-то бормочет, но я не разбираю ни слова. Я вижу только плечи Себастьяна, я слышу только звуки, с которыми его кеды встречаются с полом, я чувствую только тепло его ладони.
— Садись на стол, — говорит его голос, и я залезаю на старый учительский стол, неизвестно что делающий в волшебной стране. Действительно, мы же в школьном подвале, а сейчас, наверняка, вечер. Почему нас никто не выгоняет?
— Что ты будешь с ним делать? — зло спрашивает Немец у Себастьяна, сжимая кулаки. Нахера он вообще за нами пошел? Что ему нужно?
— Отвали, мудила, — спокойно говорит Себастьян, несильно толкая парня в грудь, — Съеби отсюда.
— Пошел ты, — почему-то Немец говорит это, повернувшись ко мне, — Пошел ты, Штурмовик.
Когда он уходит, Себастьян устало выдыхает и садится рядом со мной. Из ящика, который находится между его красивыми ногами, он достает еще одну блядскую бутылку виски и маленький оранжевый пузырек.
— Немец считает, что во мне сидят демоны, — говорит он, вытряхивая несколько таблеток на ладонь и протягивая мне, — Морфин. И он уверен, что эти демоны тебе навредят.
— Каким образом? — спрашиваю я, запивая кругляшки противным напитком. Наверное, если бы я умел думать о будущем, я бы решил, что мне стоит прекратить пить, если хочу добраться до дома. Но, к счастью, я не умею думать о таких вещах.
— Ну, я заставлю тебя страдать, сломаю, растопчу и всякая такая хуйня. А ты ему, типа, понравился, — улыбается Себастьян.
— И ты серьезно веришь в это дерьмо? — хихикаю я, доставая пачку сигарет из его кармана.
— Детка, а ты сам как думаешь? — он откидывается на спину и забирает у меня бутылку, закидывая свои таблетки в рот.
Я смеюсь, прикрывая глаза, чтобы волшебная страна не кружилась так сильно.
— Говори, — он садится и смотрит на меня своими невероятными шоколадными глазами. И я говорю.
Я рассказываю ему все. Я рассказываю ему все о Тебе. Человеку, которого я знаю пару часов. Я начинаю с того момента, как увидел Тебя. Я продолжаю тем днем, когда я понял, что люблю лучшего друга. Я рассказываю, как боялся, что Ты узнаешь. Я рассказываю, как надеялся, что это пройдет. Я сбиваюсь и рассказываю про Тейта и Барбару, про морфин и порванный рот, про панков и большой член у маленького парня, про Лизу и Би Джея. Я рассказываю о том, что Ты не отвернулся от меня, а заставил завязать с НЕ НАРКОТИКАМИ. Я рассказываю о том, какой Ты красивый. И, наконец, я рассказываю о том, что два года назад Ты уехал, не сказав ни слова.
Мне не становится легче, я не обретаю способность дышать, я даже не трезвею. Ни-че-го. Просто теперь Себастьян знает, какой я сопливый уебок. И я готов к тому, что он пошлет меня и уйдет. Зачем он вообще притащил меня сюда?
Но он ничего не говорит. Он вздыхает, прикуривает две сигареты и отдает одну мне. Он пьет виски, изящно стряхивает пепел на пол, качает головой и ничего не говорит.
— Себастьян?
— Нет, парень, я не буду тебя жалеть, — он смотрит мне в глаза, — Нахуй тебе нужна моя жалость.
— А на вопрос ответишь? — я улыбаюсь. Этот красавчик определенно мне нравится.
— На любой, если мы напьемся, — смеется Себастьян, протягивая мне бутылку. Я пытаюсь посчитать количество таблеток в моем желудке, и в каком они соотношении с алкоголем, но я все-таки уже пьян.
— Почему нам не стыдно? Я имею в виду, нам всем, социопатам хуевым, — я делаю несколько больших глотков, — Мы ведь взрослые люди, а занимаемся дерьмом. Нет, не дерьмом, мы вообще ничем не занимаемся! Мы сидим на шеях у родных, мы бухаем, жрем таблетки и иногда трахаемся с себеподобными. Почему?!
— Штурмовик, нам стыдно, — говорит он, глядя на свои руки, — Еще как стыдно. Но гораздо проще сидеть в дерьме и ныть об этом, чем встать и что-то изменить. И радуйся, пока тебя тащат твои родные, как ты сказал. Потому что однажды тебя могут выкинуть на улицу, а ты уже не сможешь встать из дерьма, потому что ног больше нет.
Он смотрит на меня, и в уголках его фантастических глаз собираются милые морщинки.
— И вот тогда ты почувствуешь этот стыд кожей, кончиком языка, хребтом, коленями и локтями, — продолжает он, — А не как сейчас — где-то на хвостах собственных пьяных мыслей. Но будет поздно, мелкий. Поздно, понимаешь?
Я киваю и протягиваю ему зажженную сигарету.
— Мы сами не хотим меняться, — ухмыляется он.
***
— Мы сами не хотим меняться! — кричит Чарльз, размахивая руками, — Конечно блять!
Мы в его комнате, я сижу на кровати и курю его сигареты, а он ругается на нашу учительницу литературы. Она, видите ли, сказала, что мы так и останемся долбоебами, потому что не хотим учиться, развиваться и бла-бла-бла. По сути, она была права, но Чар решил доказать ей, КАК она ошибается. Именно поэтому сейчас его волосы вымазаны ярко-красной вонючей краской, а мои — иссиня-черной. Меняться так меняться!
— Эй, уебок, нам не пора смывать эту дрянь? — спрашиваю я, выпуская дым через нос. Он останавливается по середине комнаты и смотрит на меня, как будто впервые видит, — Чарльз, краска.
— Ах, да, — он прикрывает глаза и довольно улыбается, — Пойдем.
В ванной он сам моет мне голову, а я растекаюсь по кафелю и практически кончаю себе в штаны от его прикосновений. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается, и вот мы стоим друг напротив друга, мокрые и счастливые.
— Привет, Джерард Уэй, — говорю я, заправляя ему ярко-красную прядь за ухо, — Ты красивый.
— Привет, маленький киллджой, — улыбается он, заставляя мое сердце стучать в горле, — Ты тоже красивый.
***
— Эй, Штурмовик, — тихо говорит Себастьян, трогая меня за плечо, — А твоя любовь позволяет тебе трахаться или как?
Я смеюсь, пью виски, смеюсь, закуриваю и смеюсь.
— И что это значит? — спрашивает он, разглядывая меня.
— Моя любовь не позволяет мне любить кого-то другого, — улыбаюсь я, — А в сексе, как известно, любви ни грамма.
Нет, у меня бывали мысли о том, что я мудак. То есть, я и сам себе объяснял свою беспорядочную еблю именно так: любовь есть нечто возвышенное и прекрасное, и гадко и мерзко мешать ее с такими низкими желаниями человеческой натуры, как секс.Что-то вроде «я не шлюха, люблю-то я одного, а это так, физиология». Самому противно.
— И ты не пошлешь меня нахуй, как Немца? — шепчет Себастьян мне на ухо, — А то это, знаешь ли, неприятно.
— Тебя не пошлю, — улыбаюсь я, зажмуривая глаза.
Мы допиваем виски, и он магическим образом материализует еще одну бутылку. Я думаю, сколько же в нас алкоголя? Я думаю, что делают все остальные? Я думаю, мягкие ли у него волосы? Я думаю, что будет, когда мы окончательно напьемся? Я думаю еще миллиарды идиотских вопросов, но Себастьян целует меня.
Его губы мягкие и сладкие, а шершавый язык со вкусом виски делает в моем рту что-то невообразимое, потому что мне приходится вцепиться в его плечи, чтобы не упасть. Как же ахуенно. Я запускаю пальцы в его волосы, и они оказываются еще мягче, чем я себе представлял. Он стоит между моих раздвинутых ног, прижимаясь к моему паху, и мой член твердеет слишком быстро. Себастьян стонет мне в рот, обнимая меня за талию, и я плыву в приятных ощущениях. Но тут открывается дверь в нашу личную волшебную страну.
— Блять, — говорит Немец и бросается к нам.
