Сурвилл. Мыслеформа проклинателя

Нет начала и конца для боли, я одна и не могу поверить, что, живя в полуденной истоме, богачей глаза не ищут света. Разлагаясь от своих ошибок, не боясь увидеть руки смерти, поднимаю душу на обрывы, нервов мало — горечь не измерить; словно вальс из мыслей безудержных, закричат во мне воспоминанья, от кошмара твердым будет стержнь их. Мысли смертью рвет, разит и ранит! Между снов и ужасов из жизни я живу в кошмаров паутине, только сердце правду не отринет, чует разум боль метелью зимней. Потеряла я родных и близких, даже ту, что нежно приютила, согревая добрым старчим ликом, черным, помню, птичьи были крылья. Сны мои — одни кошмары, пламя; пожирает близких и живое, я горю и связана узлами, и кричу, прося у тьмы свободы. Мне Киан приснился этой ночью, улыбался и ходил счастливый, а затем его исчезли ноги и за ним — одни огни и взрывы… В черноту по воле окунувшись, стала трупом я, в воде лежащим, побледнели, заострившись, уши, мысль была кричать: «Проснусь когда же?!» Мой отец погиб, других спасая, вход обрушен был — их завалило, а во снах я связана узлами, задыхаюсь от огня и дыма! Нет покоя мне при пробужденьи, сердце будто рвется к неземному, между всех по-прежнему лишь тень я, и никто не водится со мною… Если буду жить в одних печалях, сил не будет больше просыпаться, так на нервах люди поиграли, и копейка в день — моя зарплата. В час один безумие настигнет, не смогу смеяться или плакать, станет боль настолько дико тихой, что мне легче броситься на скалы. Зверь, убей меня, давно готова, эта жизнь — пути из беспросвета, напади, вкусив горячей крови. Моя песнь на этом будет спетой.