Сурвилл. Мыслеформа проклинателя

      Ветер выл. Орлом летя по пустынным ночным улицам, он настигал беженку. Ее поймают, поймают, поймают! Тучи гремели, гром раздавался ужасающим грохотом, молнии исполосовывали испуганные небеса до золотистого ихора. Каменным дорогам не было видно конца — дождь лил неугомонно, злорадно и яро. Женщина спасалась, укрываясь от него под темным плащом с капюшоном. Прижимая к груди самое главное, беженка шлепала по лужам, спускалась по ступенькам улочки ниже, в лихорадочных мыслях вопило желание спастись. Вовремя свернув за переулок, женщина села в грязь и притворилась нищенкой с протянутой рукой, скрыв лицо за капюшоном и спрятав ребенка за одеянием. Стражники даже не обратили на нее внимания, пройдя мимо. Она слышала громкий стук собственного ошалевшего сердца. Не верилось, что они попались на такую банальную уловку, и вот она снова бежала, пользуясь знанием закоулков, невольно пробегая места, где когда-то была с ним. Пусть и старалась не забыть, его черты запечатлелись мутным пятном, но она вспоминала тонкие властные пальцы, бархатистый, пленяющий голос и мельком проникновенный взгляд неопределенного цвета. И волосы, жесткие, густые, которые так и хочется потрепать. Губы, вечно скривленные в усмешке, форма которых тоже ускользала из фрагментов мыслей... Оставались лишь слова, этот дьявольский опьяняющий шепот у уха и противные, принуждающие… великолепные… — нет! — ужасные руки. Рагнэйлт познакомилась с ним вечером на балу. Стоит ли говорить, сколько унижений она вытерпела от сестры, чтобы там оказаться? А когда-то они были близки… До того времени, как Хельга вышла замуж и ей вскружила голову роскошь. Старый богатый муж позволял любую прихоть любимице, и та, прожив всю жизнь в нищете и острой нужде, отчаянно захотела всего и побольше. Семья стала ей чуждой и виновной во всех грехах — если бы прошлое было бы иным, она бы могла родиться дочерью короля или другого важного лица, а не этих отбросов! Рагнэйлт мечтала попасть на бал не для знакомств и танцев, которые худо-бедно знала, но ради еды. Она обещала принести домой столько, сколько сможет незаметно взять. Братик, девятилетний измазанный грязью мальчишка, одарявший редких прохожих пытливым взглядом, давно слонялся без дела под окнами, то и дело поднимая вверх глаза. И вот момент был улучен — три сочных яблока, служащих исключительно украшением вазы фруктов, к которым никто не притрагивался, одно за одним упали с балкона. Брат ждал Рагнэйлт допоздна, но бесполезно — ни той ночью, ни через неделю, ни через год она не вернулась. Этот мужчина ей был противен до омерзения, но заставлял испытывать к себе мазохистское притяжение, ведомое лишь искушенным запретным плодом. Вскружив голову сладкими речами, он воспользовался робостью девушки. Той ночью он забрал ее невинность и, коснувшись пальцами полураскрытых губ, шепнул: — Ты всего лишь кукла, жалкая пустышка без души. Тебя никто, — злорадно прошипел, — не любит. Я покажу тебе лучшую жизнь, одно твое слово — и устрою тебя при дворе. — Н-нет… Она дрожала, широко раскрыв испуганные глаза, это было самое противное чувство. Ею воспользовались, как вещью, и все крики затихли в темноте комнаты. Смятые простыни еще не охладились, Рагнэйлт боялась мужчины, не решаясь и шелохнуться, смотрела на него как затравленный зверь, судорожно хватаясь за покрывало. Последовала звонкая пощечина. — Скажи, почему ты такая настырная? — Его руки крепко сжали ее запястья, глаза, неотрывно смотря на нее, блестели во тьме. — Пустите... — несмело потребовала она. — Вы не имеете права! — Ты так смешна, — загоготал он, сбросив ее с кровати, — и ничтожна. Я буду держать тебя здесь, пока не согласишься. Заиндевело сердце от кошмарного холода, опустошившись. Закричал рассудок, пока из горла не могло вырваться ни звука, и пальцы френетическим отчаянным движением снова уцепились за свисающее покрывало. От боли и страха губы задрожали бешеной дрожью, словно предсмертной. Рагнэйлт хотела бежать, но тело не слушалось и не сдвигалось с места, желала кричать, — лишь выдох вырвался из сжавшихся легких, и мутный взор ее рассеянно уставился на мужчину. Год пролетел в мгновение ока. Бледная девушка неохотно тащилась за алчной сестрой, терпя издевки. Рагнэйлт больше не смотрела на небо, не надеялась на завтра, безразлично уставившись себе под ноги. Существование каждого камушка вымощенной ими улицы казалось таким же обреченным, как ее, — все они находились здесь не по своей воле. А чувствовала ли она когда-либо свою вообще? Нет, жизнь мерно плыла по течению, Рагнэйлт лишь наблюдала, с удивлением осознавая, что очутилась в той или иной ситуации. Девушка не блистала умом и, что греха таить, являлась весьма недалекой особой, но лирические воздыхания грудью с унылым созерцанием несуществующей точки были свойственны даже ей. От знаний, которые упорно пытались вложить в юную родичи, остался только песок, а ветер продолжал странствия в пустынной голове. — Сестренка! — раздался голос, который она могла узнать из тысяч, и нечто внутри всколыхнулось. Растерянно оглядевшись по сторонам, Рагнэйлт увидела своего брата среди толпы — его лицо повзрослело, щеки стали еще более впалыми, брови густыми, взгляд — грустным, укоризненным. — Если ты посмеешь показать, что знаешь его, то позабочусь о том, чтобы твоя жизнь стала адом, — с нажимом произнесла сестра. — А разве она уже не ад, Хельга? — устало вымолвила Рагнэйлт. — И близко нет, — усмехнулась женщина. — Бывают вещи куда хуже смерти, сестрица. «Бывают или нет… Его лицо давно не вспоминаю, теперь он стал мне чужд. Зачем мне он? Ведь брат мне безразличен, судьба моя горька, а Хельга — эгоистка. Уж лучше я вздохну, пусть думает, что сожалею, а в глаза ему смотреть… не стану! Пускай забудет обо мне». Шаги длились вечность, в сознании Рагнэйлт время тянулось мучительно медленно, неописуемая легкость овладела каждым мизерным движением. Смотря себе под ноги, девушка поднимала руками платье, чтобы оно не собирало уличную пыль и грязь этого мира. Миги тянулись бесконечно, превращаясь в неоднозначную вереницу унылых моментов, но оставаясь именно мигами. Слишком короткие фрагменты реальности предстали необъяснимо затяжными, а некие быстрые повторялись, накладываясь на прошлые, как передернутые и искаженные лоскутки разрушающегося мира. Плечи расправились, голова горделиво приподнялась, ледяной взгляд безразлично скользил по зевакам, в то время как губы расплывались в милой, полуобольстительной улыбке, предназначенной для важных персон. И плевать, что ею продолжали пользоваться как вещью и мужчинам, прошедшим через нее, она давно потеряла счет, пока могла хотя бы краем глаза увидеть ослепительный свет роскоши, никогда ею не владея. Смирившись со своим обреченным существованием, Рагнэйлт давно перестала от чего-либо страдать, и мысли о возможной иной жизни более не посещали ее, но дни безмятежности прошли быстро и одно незначительное само по себе событие смогло выбить из колеи. Пока сестра жила как ничтожество, находясь при дворе, Хельга веселилась вовсю — богатый муж постоянно уезжал: или по делам, или на особые вечера, или охотно отзывался помочь в новых битвах с южанами, оставляя жене все имущество в распоряжение, а та не придумала ничего лучше балов, на которых находила себе новых ухажеров и любовников. В один из таких вечеров, на котором присутствовала и Рагнэйлт, правда не обращая ни на кого особого внимания, произошло это самое событие, повлекшее за собою множество других. Долго она ни с кем не разговаривала и не танцевала, наблюдая за остальными из затемненного угла. Хельга несколько раз на нее неодобрительно косилась, а теперь Рагнэйлт и вовсе потеряла сестру из виду. Действительно: давно было пора найти себе пару для танцев, поговорить с кем-то, а не вести себя столь неуважительно по отношению к другим гостям. Выскользнув из своего облюбленного уголка, Рагнэйлт перебросилась парой слов с дамами, подарила кому-то несколько формальных улыбок. Взгляд невольно прошелся по разноцветным платьям и задержался на мужчинах, играющих в кости в углу, один из них кивнул в ее сторону, после чего все засмеялись, их слов она так и не расслышала. Разволновавшись от подобной дерзости, Рагнэйлт почувствовала, как корсет не дает ей свободно вздохнуть, легкое головокружение вынудило, извинившись перед рядом стоящими, удалиться на балкон. Она предпочла бы послать всех куда подальше и мерзнуть здесь от летней вечерней прохлады, однако подолгу отсутствовать было бы невежливым. Но разве было ли кому-нибудь до нее дело, кроме сестры-змеи? Рагнэйлт облокотилась на балкон. Когда-то примерно с такой высоты она кинула брату яблоки, а теперь пытается высмотреть безликий ветер и тихо плачет. Знакомый звонкий смех заставил ее встрепенуться. Гости находились далеко от входа на балкон. Прижавшись спиной к выступу и наспех вытерев слезы, она скрылась от взгляда вошедших с другой стороны. Сестра ее говорила с кем-то, внезапно свет пал на лицо мужчины. Рагнэйлт побледнела, узнав — он был тем самым, из-за которого она оказалась здесь… Хельга увидела ее, заметила встревоженный взгляд и прищурила глаза, никак не показав гостю, что кто-то другой находится совсем рядом. Назло сестре она пустила в ход свои лучшие методы заигрывания, кокетливо отводила взгляд в нужные моменты, порой говорила тихим шепотом, вынуждая собеседника приблизиться, чтобы расслышать, а под конец и вовсе поцеловала в щеку, игриво посмотрела и проворковала, прощаясь: — Вы знаете, где меня искать. Когда Хельга ушла, мучимая волнениями Рагнэйлт упала в непродолжительный обморок, и очнулась, когда столь ненавистный, но желанный ею человек склонился над ней. Его руки в безупречно белых перчатках придерживали девушку сзади за плечи, а знакомые глаза смотрели с ядовитой усмешкой. — Вы упали в обморок, едва завидев меня? — поинтересовался он. — Или вас так впечатлило то, что ваша сестра столь мило нажужжала мне? — За ваши слова я бы изволила дать вам по морде, господин… Как вас там? — проворчала Рагнэйлт. — О, поверьте, знание моего имени радости не принесет. Пусть лучше я буду для вас маленькой загадкой, — захохотал он, смотря, как она поднимается, и встал следом. — Вы разве не испытываете чувств ко мне? — прошептал за спиной у самого уха. — Так знайте, — пытаясь унять внутреннюю дрожь, съязвила Рагнэйлт, — если бы я вас любила, у этой любви был бы слишком омерзительный привкус. — Что же вам мешает на одну ночь забыть обо всем и насладиться им? — поцеловал он ей руку, игриво смотря снизу вверх. — Н-ничего… — пролепетала девушка, с раздражением заметив, что пошла у него на поводу. — Я приду после полуночи, — предупредил он и, прежде чем Рагнэйлт успела опомниться, исчез, затерявшись в толпе. На небе выступили первые звезды. Дальнейший вечер прошел то ли настолько быстро, что не запомнился, то ли настолько мучительно медленно, что не имел значения. Рагнейлт покружилась несколько танцев с разными партнерами, ответила парой холодных слов на чьи-то вопросы, подвыпила достаточно вина, чтобы реальность будто подтормаживала, все стало изумительно ярким и на душе не так паршиво, и можно было посмеяться над чьим-то платьем с курицами из высокого общества. Утомленная и веселая, ощущая небольшую сложность в ходьбе прямо, она добралась до своих покоев, подальше от громкой музыки, удалившись раньше окончания бала, сославшись на выдуманную боль в голове, получив при этом укоризненно-надменный взгляд от Хельги. Пусть завтра делает что угодно, сегодня ничто не испортит ей настроение. Только… Он… обещал явиться? С опаской открыв дверь, она заглянула вовнутрь, но никого там не было. Рагнэйлт с облегчением выдохнула, плотно закрыв дверь и прижавшись к ней спиной. Сегодня никто ее не потревожит, он врал, играл с ней и явно предпочел бы Хельгу ей. Та не была красива, но так умела себя подать, — то жестом, то кокетливым взглядом, то неоднозначной улыбкой, что, не имея особых внешних данных, казалась просто богиней. Рагнэйлт имела слишком блеклую наружность и весьма пустой взгляд, некий кукольный облик, делающий ее для глаз и милой, и противной одновременно. Когда она собралась переодеваться, то остолбенела от шокирующей действительности — открытой двери на балкон. Здесь явно кто-то был… И, осторожно отодвинув штору, встретилась лицом к лицу с ухмыляющейся физиономией мужчины, которого видеть никак не хотела. — Не может быть, вы!.. — Я похож на того, кто не сдерживает обещания? — по-игривому коварно протянул он, заскользнув в ее покои. — Было бы хорошо! — выдохнула Рагнэйлт, пытаясь успокоить участившееся дыхание, осматривая свое помещение в поисках вещи, которая помогла бы ей защититься, если необходимо. — Уходите, прошу… — слабо сказала она. — Вы давно получили то, что хотели. — Я так не думаю, — вплотную подступил он. Его ухмылка угрожала.

***

Фигура в чёрном виднелась через пламя сквозящим силуэтом, движения костра искажали его, казались частью. Вокруг на земле тлели сухие ветви, горела и сама земля местами так странно и причудливо, будто живая, шевелясь и болезненно вздыхая. Фигура возвела верхние конечности к угрожающе серому небу. С измученных полумертвых деревьев, заливисто смеясь, срывались тонкие черные листья, дрожа и кружась под тяжелыми тучами. Природа торжествовала, и торжеством этим была смерть. Грохотали небеса: тоскливо, особенно бездумно, и звук рикошетировал от опаленной земли обратно. Местами она была слишком обезвоженной, напоминала иссушенную глину, смешанную с песком, местами пахла зловонной сыростью, смесью гнили и плесени прошлогодних фруктов. И все же — она горела, не различая, где сыро, а где нет, и эта вопиющая несправедливость не казалась ей таковой. Пепельные хлопья осаждались на умирающих деревьях, которые болезненно тянули вверх нагие осыпающиеся руки. Огонь не щадил ничего — трава угрюмо ссутулилась, земля задыхалась… Ее сиплые вздохи заглушались непрерывным потрескиванием костра. В языках пламени слышались шепотки.