Сурвилл. Мыслеформа проклинателя

      Была до мурашек холодная ночь. Такая же бесчувственная и мрачная, как стоящий перед ней человек. — Говорят, предсмертная песнь самая искренняя. Жаль, что крик сына Хельги звучал слишком мало, — задумчиво говорил он в полутьме. — Знаешь, а она действительно поверила, что родила дочь, — черные глаза зловеще блеснули. Мастер приблизился непростительно близко, от одного его шага в душе похолодело.— Забавно, — разразился он бесчувственным смехом. — Ты ведь теперь никому не докажешь кто настоящая мать. — Да… Но помни, что это и твоя дочь тоже. Ее холодный взгляд лишь позабавил Мастера: — Я знаю, я думаю о ней даже больше, чем можешь себе представить. Интересно, какой будет твоя последняя песня? Можешь не отвечать. Я понял, чего не хватало для завершения эликсира, — улыбнулся он, схватив девушку за руки. — Нашей дочери. — Ты спятил, — вырвалась Рагнейлт. — Бессмертие невозможно, опомнись! Не трогай мою дочь! — вцепилась в его руку, пытаясь угомонить разбушевавшиеся мысли, но он выскользнул как крыса в сторону свежих роз. — Ах, какая прекрасная ночь!.. Жаль, что твоя глупость ее не красит. Не ревнуй, милая, — он изучающе поднял ее подбородок, словно впервые заинтересовался девушкой по-настоящему. — Сколько бы я марионеток ни делал, ты обязательно станешь последней куклой в моей коллекции. Раньше она думала, что самое ужасное время пришло, когда пришлось сломаться под грузом обстоятельств и позволить этому человеку манипулировать собой. Затем, когда тайно поменялась детьми с Хельгой, так как сын той родился мертвым, а Мастера просто нельзя было ослушаться. Но Рагнейлт четко осознала, что самые страшные недели пошли после того, как он захотел бессмертия. Мастер потерял веру в собственную обаятельность, как только первая морщинка появилась на гладком лбу и легкая седина тронула корни волос. Он был по-прежнему привлекателен, правда лишь в моменты, когда открывал рот и поражал всех присутствующих своим красноречием. Одна Рагнэйлт замечала перемены в его характере, спрятанные за угрюмым молчанием. Для нее его привлекательная оболочка больше не скрывала ада, творящегося в обезумевшей душе. Не раз она просыпалась в ужасе от осознания, что он опять сидит на краю кровати и нечеловеческим взором таращится в пустоту, затачивая нож. Мастер стал жестче с ней, пользуясь ее телом грубо и без всяких прелюдий. Его бледные руки дрожали, когда он говорил о бессмертии или о новых марионетках. Блески безумия в черных, похожих на бездонные дыры глазах жгли, как его частые прикосновения к нагой коже. От необъяснимой смеси желания и отвращения взрывался мозг, но хотелось еще и еще, даже если перед этим он изобьет ее до потери сознания. Этот человек был невероятно богат и скуп, его расточительность проявлялась лишь в тратах на никому ненужный музей и свежих цветах, которые он покупал в невероятных количествах. Рагнэйлт трясло от нервов, когда он, снова исчезнув куда-то ночью, возвращался под утро, чтобы воспользоваться ее немощным телом. Не получалось объяснить даже самой себе, почему ее так тянуло к нему, если каждый раз ее душа вздрагивала, и, пусть чувство отвращения успело притупиться, а ее эмоции давно потеряли краски, она знала, что ни за что не позволит ему причинить вред своей дочери, даже если за это придется расплатиться собственной жизнью. Возможно, то было единственной здоровой мыслью в омуте кошмарных дней.

***

      Энни неслась против ветра. Казалось, сама природа настроилась против нее. Издали послышался лай самых ненавистных животных. Сырая трава делала все возможное, чтобы остановить бегущую. Не без труда Энни удалось разглядеть в ночной тьме лестницу, приложенную прямо к стене крепости. Не раздумывая, девушка ринулась наверх, едва успев утащить ногу подальше от лязгнувших зуб охотничьей собаки. Теперь круг обзора расширился — Энни впервые осознала громадность места. Горящие факелы все приближались, и новый приступ отчаяния захлестнул ее. «Смерть…» — невольно шепнули губы Энни, заставив вздрогнуть. Разве она когда-нибудь ошибалась? Почему все смерти в ее жизни всегда были связаны с огнем? Хотелось бежать без оглядки отсюда, но нужно было перебороть этот низменный инстинкт и помочь Эйрин. Стражники все приближались, собаки громко лаяли внизу. «Надеюсь, ей сейчас лучше, чем мне», — подумала Энни, побежав дальше. В это время в глубоком подземелье кричала Эйрин, но никто не слышал. Эхо отражалось от бесчувственных стен, чтобы ударять по психике сильнее ударов хлыста.

***

      Осенние листья пугающе бесшумно срывались с засыпающих деревьев. Буйство тысячи оттенков оранжевого, красного и даже золотого словно кричали о радости, которой нет. В этой запредельной безмятежности страх и боль отчетливее отдавали в раскалывавшуюся голову. От Темного леса осталось только название, он давно перестал приносить невзгоды и страдания, никого больше не пугало туда ходить. Стерлись старые легенды, забылись былые предания, но эта женщина испытывала не меньший ужас, чем потерявшиеся между почерневших стволов деревьев предки. Почему же даже в этом спокойствии засыпающей природы ощущалось зло? Почему так давила энергетика давно светлого места? Она запыхалась, больше не зная куда идти. Казалось, среди столь редких деревьев ее фигуру можно было увидеть за километр. Вокруг Сурвилла теперь было немало небольших городков, не то что в былое время, но ни в один из них нельзя было поддаться. Рагнейлт дрожащими руками прижала сверток к груди — пусть лучше она покинет в лесу собственную дочь, чем позволит ей называть Хельгу матерью или даст ей умереть от коварства Мастера. Слишком слаба, она слишком слаба, чтобы убить младенца своими руками. Подкинуть кому-то ее точно нельзя, ведь ее обязательно найдут и вернут. Страшно… Угрожающе шевелятся листья. Рагнэйлт тяжело дышит, нервно озирается при каждом хрусте ветки, а маленькая девочка блаженно спит, ничего не подозревая об окружающих ее опасностях. Мать ее слишком глупа, но все равно верит, что совершает самое лучшее, хотя не имеет ни малейшего понятия об окружающем ее лесе, о его жестокости и беспощадности, которые словно впитались в сырую молчаливую землю. А листья шуршат, скребутся о сухие сучья… — И кто ты? — раздается в осенних звуках. Рагнэйлт испуганно и бездумно таращится вверх, смотрит на вершины деревьев, но небо — боги! — это безжалостное серое полотно бесчувственно, как всегда. Шумят ли под ним, носясь в неведомую даль, многоликие ветра? Проснулись ли птицы после стольких часов нещадящего ливня? Зачем это безразличное небо упивается ее страданиями, задавая такие вопросы? Неужели не знает?.. Листья все шуршат, но безумно одиноко. Рагнэйлт вздрагивает от вопля проснувшегося младенца, так как она совсем не умеет обращаться с детьми. Наверное, их связь давно оборвалась, нет и капли материнской любви в ее заледеневшем сердце, только инстинкт спасти это существо и кануть в бездну… Время свободно циркулирует в пространстве, не загоняя себя в никакие рамки, придуманные людьми. Для него все едино — и то, что было вчера, и то, что происходит сейчас, и даже грядущее. Насколько чудно оно совмещает в себе эти компоненты, словно атомы храня прошлое, настоящее и будущее в одной из множества молекул. И каждая — то, что некоторые люди бездумно называют параллельным миром, базируясь лишь на точку собственного существования. А многие ли задумываются о мультивселенности? Границы известного — никогда не предел общей картины. Лишь ничтожный фрагмент, который может оказаться частью чего-то настолько огромного, что мы были бы просто бактериями, доживающими свой век в чьем-то громадном организме. Из этого следует, что времени не существует или это явно не простой термин, который люди тщетно пытаются впихнуть в огромное понятие, воспринимая его как нескончаемую линию в бесконечность. А раз нет четких граней между прошедшим и грядущим, раз каждый дом хранит в себе память о случившемся там, разве не может существовать особых мест, где грани между прошлым и настоящим настолько размыты, что сливаются воедино? Деревья впереди казались темнее. Их очерненные муторные стволы настораживали, пугая своей нестабильностью. Полотно реальности готово было лопнуть прямо перед глазами непонимающей Рагнейлт — она почти что слышала треск напряжения в полуживых сучьях, но, не понимая происходящего, не решалась отступать. И по ощущениям, и по картине его можно было сравнить с затмением. Не шуршали сухие листья, не шумели ветра, но природа не замолкла, издавая болезненно скрежещущие звуки, как будто именно они и создавали непонятное искажение реальности. Воздух в том месте был каким-то иным — более плотным, реагирующим напряженным подрагиванием на каждый треск. Впереди он и вовсе концентрировался в подобие чернильного пузыря, но это не мешало видеть за ним зловещие красноватые силуэты деревьев, правда выглядели они на удивление тонкими, контрастируя с привычным лесом. Каждое из них было едва ли размером с женскую руку, но при этом их сухие ветви, словно паутина, заполоняли почти все непривычное пространство, которое можно было увидеть через этот странный пузырь. О боги! Он сиял, как чернильное сине-алое затменное солнце, пылающее по краям огнем, истинным светом. Что, если не он, могло бы соединить грани столь противоположного, но единого? Перед такой картиной логично почувствовать трепет, восторг или немыслимый ужас, но Рагнэйлт просто таращилась на все это шокированным взором, никакой мысли так и не появилось в ее голове. Ребенок завопил снова. Чувство раздражения сменилось самой настоящей ненавистью и непониманием, стоит ли это существо стольких мучений и зачем. Рагнэйлт было холодно, одиноко, непонятно, она вся продрогла из-за прошедшего ливня, и паутина алых деревьев вызвала лишь приступ тошноты. Странная бледная незнакомка резко появилась в пузыре и не менее неожиданно выскочила к Рагнэйлт. Одарив девушку колким взглядом, она посмотрела обратно с нескрываемым напряжением, но картина ничуть не изменилась. Зловещий шрам изуродовал всю ее правую щеку, превратив в грубый кусок мяса, заканчивался он короткой, рассекающей бровь дугой. Вся дерзость женщины проявилась не столь в вызывающей одежде или внешности, сколько в ее неожиданной просьбе: — Отдай мне ребенка! Рагнэйлт широко раскрыла глаза, увидев, как грязные израненные руки лихорадочно тянутся к ее дочери. Теперь и непонятная хамка, возникшая в буквальном смысле из ниоткуда, хотела отобрать у нее последнее, а как известно, нет ничего обиднее, когда вырывают из рук любимую игрушку. Алые деревья сияли жутким цветом, и между их нагих ветвей чернильная масса растекалась фиолетовыми пятнами и шипела. Изуродованная женщина выхватила сверток без особого труда. У Рагнэйлт будто вся жизнь выскользнула из рук в этот момент, пусть и давно ей не принадлежала, а незнакомка исчезла вместе с ее дочерью и загадочным пузырем. О том, что произошедшее реально, напоминали только следы от сапог на сырой земле. Когда стражники нашли Рагнэйлт и потащили обратно для мучительных разбирательств, она лишь лихорадочно плакала и смеялась, вся испачкавшись в грязи.

***

      Все пошло не так! Все пошло не так! Лоб Энни покрылся испариной, вторые сутки она не могла прийти в себя. Лихорадочный бред завладел ее сознанием, девушка больше не различала сон и явь, то безумно плача, то заливисто смеясь. — Эйрин, иди к ней, поддержи ее, — в который раз устало просила вождь, но охотница опять решительно отказалась, скрестив руки на груди: — Ее для меня нет. Это как оболочка. Труп. Я не пойду к ней, пока она не придет в себя. Если же умрет, то мне будет о чем поведать. — Глупая девчонка, — покачала головой женщина, устало вздохнув. — Жизнь не научила тебя ценить моменты. Твои картины когда-нибудь сведут тебя с ума. — Пусть лучше они, чем она. Вождь оставила ее дальше заниматься энкаустикой* и зашла в хижину Несчастливой Моры. Слабовидящая женщина все еще не закончила с шитьем. Из уст охотницы вырвался очередной тяжелый вздох: — Долго еще? — Сама знаешь, — проворчала Мора, — нас ждут нелегкие времена. Или я делаю хорошо, или быстро. — Тогда делай быстро, — с нажимом произнесла охотница, постучав ногтями по столу. — И хорошо. — Ты требуешь от меня невозможного, — хохотнула Мора, не переставая нерасторопно шить. — Не узнала ли тебя Энни? Охотница отвернулась, но даже от слабого зрения Моры не ускользнуло, что ее плечи напряглись. «Что, черт возьми, произошло с ними в Мэйроге?»