HQ-драбблы

– Ты какой-то бледный, – замечает Дайшо и щурится, заглядывая Куроо в лицо. У того мгновенно встают дыбом волоски на загривке, он кривит губы. – Тебя никто не спрашивал. – Хреново выглядишь, – Дайшо цокает языком, как будто Куроо ему и не отвечал. Куроо скрипит зубами и стискивает поручень. Хуже утра и быть не может: во всем теле какая-то противная слабость, на улице натуральный морозильник, в метро душно. И еще Дайшо. Они живут рядом, а теперь ездят в один универ, и Куроо считает это совпадение происками дьявола. Родственника Дайшо, очевидно. Ну, или Дайшо просто следил за ним, выяснил, куда Куроо подал документы, и подался туда же – исключительно ради того, чтобы портить Куроо жизнь по утрам. – Да, совсем бледный, и круги такие под глазами, у-у-у. Бурная ночь? – тянет Дайшо, и Куроо думает, что, в общем-то, не так ему будет и стыдно, если он врежет Дайшо прямо тут, в вагоне. Руки чешутся еще и потому, что в голове – ни одной толковой мысли, ни одного достойного ответа. В другой раз Куроо достойно поогрызался бы, но сейчас совсем не хочется. Куроо прикрывает глаза и глубоко дышит под счет. Дайшо уже снова цокает языком, явно хочет что-то сказать, но его перебивает объявление об остановке, и Куроо первым вылетает на платформу. Теперь нужно выдержать еще метров семьсот пешком рядом с Дайшо – потому что тот прилип пиявкой, не отстает, даже когда Куроо ныряет в толпу. – Ты какой-то странный сегодня, совсем плох стал! Эта бледность тебе не к лицу, вот что. У Куроо пухнет голова. Он чувствует это физически, виски наливаются свинцом. – Да мне насрать, что ты думаешь, – уже даже устало, а не зло, огрызается Куроо. – Вампирюга, – Дайшо фыркает, кажется, вот-вот ребячески покажет язык. – Кто бы говорил, – вяло отмахивается Куроо и дергает на себя спасительные двери университетского корпуса. Дальше им в разные аудитории, в разные стороны. В обед Дайшо появляется, стоит Куроо опуститься со своим подносом за стол. Куроо едва не стонет: только Дайшо не хватало. За три лекции, что он отсидел, голова стала просто неподъемной, кожа – какой-то слишком чувствительной, глаза болели и не хотелось уже ничего в этой жизни. – Твоя мама случайно не Юкки-онна? А то ты такой бледный, что... – Завали, – все-таки стонет Куроо и трет лоб. Почему-то влажный, испарина холодная и липкая. Дайшо закатывает глаза и забирает тарелку с карри с подноса Куроо. Это уже ни в какие рамки. Куроо возмущенно вскидывается, но Дайшо примирительно поднимает руки, а потом отдает ему свою тарелку. От рамена идет густой пар, у Куроо в пересохшем рту сразу собирается слюна. – Меняемся, да? – Дайшо роется в карманах, а потом кладет рядом с раменом плоский запаянный пакетик. Куроо вертит его в руках, выгибает бровь. Противопростудное. Куроо снова трет лоб и выдыхает. Точно, вот оно что. Морозильник на улице, душное метро, где он пропотел вчера, и снова морозильник. – Так что, Юкки-онна, – игриво начинает Дайшо. Смотреть, как он с аппетитом уплетает карри за обе румяные, совсем не бледные щеки, Куроо тошно, – кто-то мне говорил, что в жизни не болеет. «Только неудачники пропускают тренировочные матчи по болезни!» – самое обидное, что пародия у Дайшо выходит похожая. – Завали уже, – снова цедит Куроо и хмурится. – Я не болею, – врет он. Дайшо поджимает губы. – Ну тогда я заберу, тебе же не надо, – он тянется к пакетику, но Куроо успевает отдернуть руку с ним раньше, чем подумать. Дайшо фыркает. Дальше они едят молча, Куроо вливает в себя рамен, почти не чувствуя вкуса, но от горячей жидкости ему становится легче. – Спасибо, – скрепя сердце выдавливает Куроо, когда Дайшо уже собирается отнести пустой поднос. У того на лице мелькает искреннее удивление. А потом скулы будто подсвечиваются румянцем. Дайшо почему-то сглатывает, прочищает горло. – На здоровье. Юкки-онна. Куроо заливает противопростудное кипятком и думает, что ему до последнего курса теперь не избавиться от прозвища.