Солнечные снежинки

На самом деле, всё оказалось не так плохо. Когда Ник решил отказаться от лица Гарри Поттера, он думал, что избавится от внимания к себе. Кому нужен какой-то Никотодес Лестрейдж — так рассуждал парень, мучаясь от известности Мальчика-Который-Выжил. Ха. Ха. Ха. Внимания к мужской копии Беллатрикс оказалось едва ли не больше, чем к национальному герою. Только, в отличии от восхищения и любопытства, которые преследовали Мальчика-Который-Выжил, Никотодесу доставались ужас и ненависть. И, надо признать, поначалу это оглушало. Первую неделю в Хогвартсе парень ходил только в сопровождении Паркинсон, с палочкой наизготовку. Гриффиндорцы исходили ненавистью, пуффендуйцы шарахались, преподаватели всегда держали в поле зрения. Воистину, не проведи парень часть лета среди действующих Пожирателей, он бы сошёл с ума от постоянного напряжения. Казалось, в любую секунду в Хогвартсе разразится  самая настоящая война, и сам воздух был до краёв полон ожиданием. А потом вдруг оказалось, что всё не так плохо. Постепенно парень успокаивался, и с удивлением замечал, что гриффиндорцы задирают его только могучей кучей и издалека, а остальные, убедившись, что он не швыряется Непростительными, перестали обращать внимание. Из учителей зверствовали только Макгонагалл и Снейп, и если второе было привычным, то вот к первому требовалось привыкнуть. Остальным просто не было до него никакого дела. Слизеринцы, с которыми пришлось общаться больше всего, относились к новичку с опаской — и это было нормально. Так же на змеином факультете смотрели на Малфоя, братьев Розье и остальных родственников Пожирателей.  Совершенно нормальное, здоровое опасение, не правда ли? Как оказалось, жизнь слизеринцев ничем не отличалась от жизни гриффиндорцев. Тут были свои Лаванда Браун и Парварти Патил, свой Оливер Вуд и даже свой Невилл Лонгботтом, постоянно забывающий пароль. Да, другие имена, другая манера поведения, но различия были довольно незначительны, так что скоро Ник окончательно расслабился и стал собой — дружелюбным, в меру дерзким и не совсем нормальным Лестрейджем. Впрочем, на него сильно влияла Паркинсон — парень просто вцепился в неё, как клещ, и изображал из себя небольшой хвостик. Ник, кстати, на себя за это немного злился — подобная ситуация была и на первом курсе с Роном. Единственное, что могло парня оправдать — Панси была умнее, активней и явно симпатичнее. И вообще, они никогда не оставались вдвоём — к ним обязательно присоединялись Булстроуд и Малфой, а к последнему довеском шли Кребб, Гойл и сёстры Гринграсс. Так что у Ника появились собеседники-ровесники, и жизнь явно начала налаживаться. Особенно забавно получилось с уроками и самим Хогвартсом. Парень отучился здесь полных пять лет и был уверен, что неплохо ориентируется в лабиринте коридоров — но оказалось, что это не так. Гостиная Слизерина была в противоположной стороне, и школа оказалась как бы отзеркалена. Все сталкиваются с этой проблемой, когда, например, необходимо пройти по знакомому маршруту с другой стороны. Вроде, идёшь в верном направлении, но у каждой развилки останавливаешься и судорожно думаешь — право или лево? А он, наивный, думал, что придётся притворяться! А вот видеть маслянистую ненависть Макгонагалл оказалось почему-то больно. Парень задыхался под её немигающим взглядом, чувствуя себя тараканом в маггловской ловушке, которую однажды купила тётя Петуния. С Невиллом они с того дня больше не пересекались. Так и текли дни в Хогвартсе, и первого похода в Хогсмит парень ждал с нетерпением. В планах было хорошенько закупиться в Сладком Королевстве и купить наконец Паркинсон какую-нибудь безделушку в качестве извинений за тот побег летом. Парень думал о шарфике, Малфой советовал брошь, а сама Панси только закатывала глаза и красноречиво молчала, поглядывая на изображение нового чехла для палочки в каталоге женского журнала. К счастью, время ещё было, как и шанс сопоставить ресурсы и цены. Вот в таком приподнятом настроении парень и пришёл на Зельеварение. Сегодня Слизнорт собирался обсуждать Веритасерум, ради такого случая сварив полный котёл жидкой правды. Как же Нику нравились эти пары! Новый профессор часто делал полностью теоретические занятия, на которых ученики слушали про редкие зелья и дискутировали о составе и ингредиентах. Лестрейдж и предположить не мог, что степень свежести белоголовки может вызвать драку между учениками. — Итак, кто может сказать, зачем вообще используют Веритасерум? — Чтобы узнать правду, сэр! — Пять баллов Гриффиндору. Итак, зелье правды… Как и ожидалось, тема вызвала бурю эмоций. В этот раз разговор шёл не о способе приготовления, а о моральной стороне вопроса и о том, можно ли уйти из-под его контроля. К возмущению Гермионы Грейнджер, Слизнорт открыто подтвердил — да, можно. — Зелье жидкой правды сродни Империусу, дорогая мисс — есть люди, способные ему противостоять. Да, зелье не даёт возможности лгать, и способ избежать его воздействия — не говорить. Сама структура зелья подталкивает принявшего к ответу, но, если Ваши щиты сильны, Вы сможете направить это желание в иное русло. Гермиона продолжала упрямиться, и, наконец, упомянула дело Сириуса Блэка. — Если бы ему дали это зелье, возможно, суд узнал бы много нового! Профессор, а вместе с ним и большая часть Слизерина, рассмеялся. — Никто не стал давать ему это зелье, потому что это бессмысленно. Он же чистокровный Блэк, пусть и отлучённый. Впрочем, кажется, простыми словами Вас не убедить. Мистер Лестрейдж, Вы позволите провести небольшую демонстрацию? Кажется, Вы взяли от матери гораздо больше, чем от отца. Ник только кивнул и с готовностью встал — он уже принимал Веритасерум и точно знал, что способен ему противостоять. Вторым добровольным демонстрантом выступил Рон Уизли, и профессор торжественно пообещал, что его вопросы будут не самыми личными, а на зрителей-однокурсников будет наложено Силенцио. Дозу решили выбрать минимальную, со сроком действия на пять минут. Первым зелье пил Рон, и Слизнорт попросил его постараться не ответить на вопрос о собственном страхе — тема была выбрана именно такой, потому что они уже сражались с боггартом, и делали это публично. И вот, Рон сидел в кресле, а Слизнорт торжественно спрашивал: «Как твоё имя?», «На каком ты факультете?», «У тебя есть братья?», «Какой сейчас идёт предмет?» «Чего ты больше всего боишься?». И на каждый вопрос был получен ответ. На последнем Рон чуть нахмурился, но так же размеренно ответил — пауки. А потом, когда закончилось зелье, густо покраснел. — Всё в порядке, мистер Уизли. Я и не ожидал, что Вы сможете ему противостоять — эту способность без преувеличения можно назвать семейной… Мистер Лестрейдж? Ник спокойно выпил зелье и почти сразу ощутил лёгкость во всём теле.  Слизнорт не предупреждал его о вопросах, сказав только, что он может отвечать на что угодно или не отвечать вовсе.  Парень постарался сосредоточиться, и честно назвал своё имя, факультет (к счастью, формулировка вопроса позволяла упомянуть только нынешний) и то, что он сейчас на зельеварении. Отвечать было довольно трудно — Нику было безумно весело, хотелось хохотать или хотя бы хихикать. Непрошенная улыбка лезла на лицо, и, когда прозвучал вопрос «Ты девственник?», парень разразился громовым смехом. Он запрокинул голову и гоготал, и каждый новый вопрос вызывал только ещё один приступ веселья. Где-то на заднем плане хлопнула дверь, но Ник не мог сосредоточиться на этом, до конца действия зелья продолжая заливаться хриплым, безумным хохотом. Когда всё закончилось, он обнаружил, что класс смотрит на него с ужасом, а профессор выглядит очень смущённым. — Простите, мистер Лестрейдж, мне не стоило просить Вас об этом. Забыть, что у меня в аудитории юный Лонгботтом — какая оплошность с моей стороны! Садитесь на своё место, садитесь. Немного помолчав, Слизнорт повернулся к Гермионе. — Вы убедились, моя дорогая мисс? Ваш однокурсник сказал нам только то, что хотел. И это при условии, что он Блэк только наполовину! И как подобный ответ был бы полезен для суда? Нет, никто не даёт зелье правды Блэкам — только запасы переводить. Поняв, что тема исчерпана, Слизнорт задал им нарисовать таблицу с чистокровными семьями, не поддающимися Веритасеруму, и отпустил детей пораньше. Смущённый Ник хотел извиниться перед Невиллом — хотя сам до конца не понимал, за что — но Паркинсон его отговорила, и они отправились в гостиную. Этот случай оставил Нику ноющую боль в груди -  как оставляло ему всё, что было так или иначе связано с Лонгботтомами. Именно поэтому парень дал себя избить тогда — вина, горечь и ещё куча эмоций, так сильно переплетённых, что не понять, где что, всегда поднимались внутри Лестрейджа при взгляде на бывшего соседа по комнате. Поняв, что доведёт себя до нового нервного срыва, Никотодес постарался выкинуть эти мысли из своей головы и настроиться на завтрашний поход в Хогсмит.