***
Томас искал Ньюта до полудня, до той поры, когда солнце начало жечь совсем нещадно, а на улицах образовались целые потоки людей, еще несколько сонных после затянувшихся ночей, но уже готовых вершить новые дела. Кто-то перетаскивал ящики с провиантом, кто-то искал товарищей по команде, надвинув шляпы на глаза и защищая их от яркого света, кто-то совсем ничего не делал и только теребил пальцами кончики бороды или усов, примкнув к прохладным стенам кабаков и сарайчиков. Томаса, отчаянно пробивающего себе путь среди незнакомцев, никто в основном не замечал. Редкий раз, когда брюнет задевал кого-либо локтем или сшибал плечом особенно ощутимо, ему кричали вслед грозное «Осторожнее, сукин ты сын!» с самыми разными вариантами оскорблений. Светловолосого пирата, казалось, и вовсе не было на острове, хотя расплывшиеся от удовольствия лица некоторых его людей попадались Томасу на пути. Разговаривать с ними было бесполезно, потому что языком они ворочали едва-едва, с трудом выдавливая из себя слова и заменяя их в основном жестами. Даже Алби, к суровому выражению которого брюнет привык за две недели на «Мэри», встретился ему на одной из улиц с эйфорически радостной улыбкой на лице. Видеть его таким было до того странно, что Томас с удовольствием бы запечатлел это на бумаге, чтобы вспоминать и удивленно приговаривать: «Да, представляете, он умел улыбаться!». Ньют словно бы исчез. Растворился в соленых водах гавани или растаял во влажном воздухе, не оставив после себя ничего, что могло кого бы то ни было привести к нему. Томас вслушивался в разговоры, оглядывал каждого встречного так пристально, что от него временами отшатывались, с опаской оборачиваясь и тщетно пытаясь вспомнить, что именно задолжали этому парнишке. Подходить к кому-либо с расспросами Томас даже не пытался, потому что не хотел лишнего интереса к своим просьбам и, уж тем более, никаких слухов и косых взглядов. Из-под волос тонкими струйками тек пот. Томас то и дело стряхивал его и слизывал с носогубной складки кончиком языка. Несколько голодных часов (а не ел он, кажется, со вчерашнего утра. А, может, ел и позже, но не помнил этого) давали о себе знать громким урчанием живота и болезненными спазмами в желудке, и брюнет силился не скрючиться прямо посреди улицы. Люди давили на него отовсюду, и он ослаблено барахтался между потных тел, пока его не вытолкнули к пристани. Воду здесь не было видно из-за огромного количества лодок. Пиратов и прочих здесь было гораздо меньше, чем на улицах, и те немногие, кто оказался на пристани одновременно с Томасом, в основном перетаскивали ящики и переправляли на свои суда. Томас вгляделся в горизонт — узкий голубой коридор меж кораблей — и увидел костистое тело «Кровавой Мэри», которое отсюда казалось непомерно маленьким и неповоротливым. Корабль, тяжелым якорем прикованный к дну неглубоких вод гавани, недвижимо держался на волнах. Томас задумался. Слова Ньюта о том, что он никогда не пьет с командой, снова всплыли в голове, и это придало брюнету уверенности. Если пирата не было нигде в порту, значит, единственным местом, где он мог сейчас находиться, являлась именно «Мэри». И чем больше Томас приглядывался, тем отчетливее ему начинало казаться, что с правого борта к кораблю пристала крошечная лодка, а над ней на палубу уходил длинный хвост толстого каната. Томас всмотрелся в пришвартованные к помосту пристани лодки, воровато огляделся, кусая губы, и прыгнул в самую ближайшую, тут же развязывая замысловатые узлы и впиваясь пальцами в весла. То, как нервно и неуклюже он пытался расправиться с веревками, наверняка вызвало бы немало подозрений у тех, кто решил понаблюдать за брюнетом, а резкие, неумелые взмахи весел точно вызвали бы издевательский смех. Но Томас уже мало о чем думал. Сердце в груди билось гулко и быстро, словно от длительного забега, руки не слушались и все никак не могли грести синхронно. Спину буквально поджаривало на солнце, одежду хотелось сейчас же сбросить, скомкать и выкинуть за борт. Прохлада, шедшая от воды, не чувствовалась, и даже редкие брызги, которые попадали на щеки и шею, совсем не охлаждали. Томас до боли напрягал мышцы, скалился и жмурился. Спустя минут пять, отплыв от пристани не более чем на три метра, он выглядел так, будто несколько часов подряд перетаскивал на спине мешки с мукой. Он не мог и подумать, что грести окажется так сложно, но он греб. Греб, расплескивая воду и хаотично размахивая веслами. Греб, продвигаясь вперед по сантиметру под палящим солнцем. Может, его можно было называть героем-мучеником, но он сам над таким определением с удовольствием бы посмеялся. Всякий раз, когда он оборачивался, чтобы бросить беглый взгляд на «Кровавую Мэри», корабль, как ему казалось, отплывал все дальше, а расстояние до него совсем не сокращалось. Он проскальзывал между гигантских незнакомых судов со скользкими, поцарапанными временем и исполосованными шрамами от старых ран бортами, десятками якорных цепей соединенных с илом и цепкими водорослями, и с пустующих палуб на него искоса посматривали сотни призраков. Лодка непослушно барахталась из стороны в сторону, временами накреняясь так сильно, что Томас начинал бояться, что вот-вот перекувыркнется, но ему удавалось все выровнять, упершись руками во влажное дерево чьего-либо судна. «Мэри» оказалась прямо перед ним неожиданно, как будто бы живое существо, до того прятавшееся, но теперь решившееся довериться. У правого борта Томас заметил лодку, которую при взгляде с берега упорно считал наваждением. Ее хозяин вскарабкался на палубу по огромному канату, который так и оставил висеть над водой. Брюнет зажмурился, чувствуя, как отражающиеся от мокрой древесины солнечные лучи бьют в лицо, и подплыл чуть ближе, вяло хлюпая веслами по воде. Он поднялся с низкой угрожающе скрипящей доски, заменявшей сидение, ухватился за канат, внезапно поскользнулся на носу лодки и едва-едва удержался, повиснув над водой и касаясь ее носками сапог. Карабкаться вверх было даже труднее, чем грести, потому что подошвы скользили, сил в руках не хватало подтягивать все тело (что очень оскорбляло Томаса, которого в принципе нельзя было назвать хилым), а ладони раскраснелись до неузнаваемости, натирая мозоли тугой веревкой. Он взбирался на палубу, цепляясь обувью за случайные неровности досок и щели между ними, и все отсчитывал остававшиеся сантиметры. Прямо под ним замерла чужая лодка, с радостью готовая принять его в случае падения и сломать пару костей. Томас лишь изредка опускал на нее глаза, загадывая, насколько болезненно будет шлепнуться в нее с такой высоты, и его предположения всегда оказывались не слишком многообещающими. Когда Томас перевалился через борт, чуть было не встретившись носом с дощатым настилом палубы, он с трудом сдержал вопль радости: настолько сильно ныли мышцы и настолько измученным он себя чувствовал. Он недвижимо пролежал лицом вниз несколько минут, пока сбившееся до чересчур частых, прерывистых заглатываний кислорода дыхание не стало размеренным, и потом перевернулся на спину, обращая лицо к небу. Корабль молчал и словно бы вслушивался в шепот воды за бортом и игру ветра на струнах канатов. Если бы не причалившая лодка, можно было подумать, что здесь до сих пор никого нет, кроме голых мачт, нескольких чаек и блеющих внизу коз. Но где-то здесь, по внезапно разросшемуся до размеров целого замка судну, одиноко бродил Ньют, и эхо его шагов отчетливо пульсировало в Томасовой голове. Брюнет поднялся, подтягивая под себя дрожащие ноги, и мельком оглядел палубу, поигрывая по коленям пальцами. На мгновение ему показалось, что впереди серо-коричнево блеснул знакомый силуэт, чиркавший ногами по полу, но когда парень вскочил, силуэта уже не было. Голова Томаса не была забита мифами, легендами и приукрашенными историями о призраках и духах (и он никогда им не верил), но в эту секунду, когда в глазах виднелось нечто знакомое, растворявшееся так же внезапно, как и появлявшееся, он почему-то начал думать именно о мистике, хоть и не без иронии. Он шел по следам блондина, замечая их всюду вокруг себя: оставленная раскрытой дверь каюты, брошенный здесь же кафтан и сапоги чуть поодаль, вскрытый ящик с бутылками, рисующими на палубе темных солнечных зайчиков. Томас поднялся на квартердек, стараясь не скрипеть половицами лестницы, и заметил Ньюта, который сидел к нему голой спиной, перекинув ноги через борт и впившись губами в сосуд с царапающей горло жидкостью. На лицо брюнета выползло скованное отражение улыбки, и он подошел на два шага ближе, словно бы совсем не касаясь ногами половиц. Ньют не слышал и его только бултыхал время от времени содержимое бутылки, затем поднимая ее с немым тостом к горизонту и снова поднося ко рту. Томас хотел прокашляться, но это вышло бы совсем картинно и глупо. Он набрал полную грудь воздуха и заговорил: — Ньют? Голос брюнета прозвучал почти шепотом, прополз крысой по полу и вильнул хвостом у пирата перед носом. Однако Ньют не на шутку испугался, вздрогнул всем телом, впиваясь свободной рукой в поручень. Бутылка полетела вниз и со звонким всплеском ударилась о воду. Пират зашелся кашлем и повернул бешено раскрасневшиеся глаза к Томасу, который даже попятился немного от того взгляда, что буквально плавил его лицо. Узнав переданного на корабль мистера Гибсона пленного, Ньют оторопело схватился за горло, выдавливая из него остатки рома и шатко спрыгнул обратно на палубу, выхватывая пистолет и направляя его на Томаса. — Что ты здесь забыл, мать твою? — он даже не говорил, он шипел. Его голая грудь с заметными красными шрамами на ребрах часто и напряженно вздымалась, брови все больше хмурились, а пальцы все решительнее стискивали пистолет, подползая к курку. Но Томас напрочь забыл все слова. Не успел придумать причину своего прихода. Трусливо вскинул руки ладонями вперед, громко сглатывая и ощущая, как голова начинает кружиться. — Ньют, я… — Какой я тебе Ньют? Отныне я для тебя просто жестокий пират, а ты для меня — чужак, который залез ко мне на корабль, и я имею полное право всадить тебе пулю в голову. Он произносил слова холодно и спокойно, не запинаясь и не делая пауз. Каждая из его реплик, как кинжал, впивалась в Томаса, который начал жалеть, что вообще появился на «Кровавой Мэри». Пятиться уже не было смысла: за спиной оставалась лишь лестница. Корпус Ньюта не двигался, а руки, абсолютно не дрожа, водили дулом вслед за брюнетом. Глаза пирата сузились до крошечных щелок, практически потемнели, и сейчас в них не было ничего знакомого. Одна только ошалелая ярость, сдерживаемая неизвестно чем. Томас успел только зажмуриться, когда Ньют спустил курок. Пистолет пусто щелкнул, не выстрелив, и брюнет уклонился от дула на всякий случай, пока пират, хрипло выругавшись, пытался выпустить застрявшую внутри пулю. Блондин тряхнул оружием, еще раз сдавил пальцем курок, и выстрел на этот раз прогремел, эхом отражаясь от соседних кораблей. Ньют опешил от неожиданности, полез было доставать из кармана вторую пулю и выругался еще громче, вспомнив, что все они остались в кармане кафтана у дверей каюты. Он со злостью отбросил пистолет в сторону и посмотрел на Томаса грозно и мрачно, словно собираясь задушить его собственными руками. — Какого дьявола ты здесь забыл? — он стер со лба пот ладонью, размазав по нему серый след грязи. — Решил, раз я даровал тебе жизнь, то этим можно щеголять налево и направо? Думаешь, сейчас я уже не могу забрать свое слово назад? Или, может, тебе нужны деньги? Деньги, которых у тебя не было, чтобы заплатить Гибсону за себя самого? Хочешь еще? На, бери! — Ньют бросил под ноги Томасу кожаный мешочек с монетами, которые высыпались от удара. — Тебе же мало, как я погляжу! И сколько бы раз Томас ни пытался вставить свое робкое и тихое «Ньют» в перерывах между вскриками блондина, его не слушали. Пират бушевал, как настоящий смерч, и от его ярости, казалось, сотрясалась вся гавань. Он мог кричать еще долго, пока голос не сорвется окончательно, но остатки здравого смысла и удивленные физиономии проплывавших на лодках людей остановили его. Блондин зажал рот рукой, кусая кожу и заглушая рвущиеся наружу звуки. Его глаза все еще пытались испепелить Томаса, который стыдливо вжался задом в перила и все время открывал рот, забитый немыми фразами. — Какого черта тебе здесь нужно, Томас? — совсем иная интонация, собравшая в себе всю возможную усталость и нервозность. — Я хотел сказать спасибо, — выплюнул брюнет. В горле стоял ком, как будто он, Томас, сам рвал глотку полминуты назад, и мешал говорить связно и отчетливо. Ньют даже приподнял одно ухо, вылавливая из тишины обрывок фразы, и едко осклабился, стискивая оторванную от губ руку в кулаке. — Мне не нужны твои благодарности. Просто проваливай. И ты окажешь большую услугу нам обоим. Проваливай, пока я не вмазал тебе чем-нибудь. И никогда, — он в несколько размашистых шагов пересек расстояние между собой и бывшим пленным, — никогда не возвращайся сюда. От Ньюта пахло ромом, хлебом и солониной. Как в тот самый день, когда он руками кормил связанного с головы до пят Томаса. Сейчас в нем не было и тени той плохо скрываемой добродушности — одна лишь чужеродная, незнакомая злость. Две сильные руки грубо оттолкнули брюнета к лестнице, чуть было с нее не скинув. Бывший пленный продолжал смотреть на своего поработителя. — Я не верю, что ты такой. Ты слишком честный для титула, который носишь, — одно слово — один неловкий шаг вниз по лестнице. — Как говорил один из пиратов, честных людей надо остерегаться: даже не заметишь, когда они сделают какую-нибудь глупость. Видимо, я и впрямь честнее всех честных, потому что наделал слишком много глупостей, — Ньют смотрел на Томаса с высоты квартердека, и за его спиной сияло солнце, ярким контуром выделяя фигуру пирата из тени. — Ну, а раз я честный, остерегайся меня. Уходи. Забудь обо всем, что произошло, и живи, как ты жил раньше. Раз уж тебе, наглец, в отличие от твоих же моряков, дали такой шанс. Томасу под ноги прилетел все тот же мешочек с остатками денег — Ньют как будто бы пускал в ход все земные способы, чтобы прогнать бывшего пленного. Откупался от него. Брюнет подобрал кошель, и вытряхнул на ладонь несколько золотых монет — совсем немного, чтобы хватило на самую скудную еду, — спрятал под рубаху и побежал к носу «Кровавой Мэри», откуда сполз по знакомому канату в чужую лодку и поплыл обратно к гавани. Силуэт Ньюта, уже успевшего набросить на плечи кафтан, замер у правого борта и наблюдал за ним, наблюдал до тех пор, пока Томаса вместе с лодкой не загородило другими кораблями. Пират горько хмыкнул, вынул из ящика еще одну бутылку и с громким хлопком двери, который успел долететь до ушей брюнета и не на шутку испугать его, скрылся в своей каюте, уставленной горящими свечами и усыпанной пеплом сожженных документов.***
Томас даже не причалил до конца к пристани и выпрыгнул из лодки, намочив штаны до колен. Кто-то над ним посмеялся, не то хрюкая, не то икая, и даже наградил брюнета каким-то чересчур оскорбительным словом, из-за чего парень на некоторое время замер, пытаясь распознать хама, но смех вместе с ругательствами утих, как отзвеневшая свою ноту клавиша фортепиано, и утянул в небытие и облик своего хозяина. Томас пересчитал монеты на ладони, вызывающе громко ими звякнув, и направился по уже знакомой, вытоптанной на песке дороге, ведущей в порт. — Чего-нибудь пожевать, пожалуйста, и чего-нибудь покрепче, — выдал он, усаживаясь за бамбуковую стойку перед носом у хозяина «Старой Пристани» (так ведь нужно себя вести? Как можно более раскованно и нагло?). Тот осмотрел Томаса с ног до пояса, ненадолго задержавшись на его лице, насмешливо крякнул и поставил перед юношей стакан, на четверть наполненный не то ромом, не то виски, не то каким-то местным крепким пойлом. — Не рано ли «чего-нибудь покрепче», малец? — справа к Томасу подсел низкий, с заметно выпирающим круглым животом, мужчина с сальными длинными усами. На нем было крошечное подобие шляпы, увенчанное неприлично длинным, каким-то вычурным белым пером и рваная на локтях рубаха, давно потерявшая светлый цвет. Незнакомец стукнул обрубленной на запястье рукой по столу, подмигивая брюнету, и обратился к хозяину заведения, который успел обслужить еще нескольких человек, не вымолвив при этом ни слова. — Эй, Тони, старый ты пес, плесни-ка мне как обычно, — хозяин кивнул и скрылся в проеме с отсутствовавшей дверью. Пират наклонился к Томасу и тихо, насколько позволял его звонкий голос, пробубнил: — Тони не говорит. Языка нет. Томас выплюнул неизвестный горький напиток на стол и повернул удивленное лицо к незнакомцу, который издал отдаленно напоминающий хихиканье звук и несколько раз кивнул. — Да-да, малец. Слишком много болтал в свое время, сейчас ему это уже не грозит, — и он засмеялся непонятно чему, откинувшись назад и постукивая обрубленной рукой по пузу. Даже когда хозяин кабака, чьи брови нарисовали целую радугу на лбу, поставил перед ним доверху наполненную железную кружку, мужчина смеяться не прекратил. На него никто не оглядывался, никто не шикал и даже не просил поведать, что именно его так рассмешило: каждому было все равно. Томас долго вертел головой в надежде заметить хотя бы один косо брошенный взгляд, но посетители упорно не обращали на хохочущего незнакомца внимания. Отсмеявшийся пират бросил на стол несколько монет, махнул хозяину рукой, и тот, благодарно кивнув, отошел, все еще не опуская бровей. — Но ты не бойся, — мужчина ткнул Томаса в плечо, от чего тот чуть было не слетел со стула, — это у нас, как бы так ск-ть, в порядке вещей. Мне и самому, честно, доводилось кромсать языки. А как еще? Молчание ж ведь золото. Или как там в Европе говорят? Очередную волну его смеха подхватили еще несколько человек, начавшие вслушиваться в разговор (хотя его содержание можно было узнать, не прилагая особых усилий). Мужчина опустил руку Томасу на плечо, держась за него, как за поручень, и смахнул слезы краем рукава. Брюнет не мог даже наигранно улыбнуться: ему была непонятна причина такого бурного веселья. Он молча цедил напиток из стакана, силясь не сморщиться от отвращения, и ожидал, когда смех утихнет. Перед ним оказалась тарелка с мясом и какой-то крупой, которую было трудно разглядеть в полумраке (здесь даже днем не гасли свечи, а замаранные занавески никогда не снимались с окон). Брюнет неуверенно зачерпнул еду ложкой, но даже одного запаха ее было достаточно, чтобы накинуться на порцию, толком не разобравшись, что ему подали. Пока Томас расправлялся с не то обедом, не то ужином, незнакомый пират успел еще несколько раз посмеяться и умолкнуть, сделать пару больших глотков из кружки и стряхнуть капли с усов похожими на собачьи подергиваниями головы. К нему кто-то постоянно подходил и говорил что-то, некоторые подсаживались на соседние стулья, с подозрением косились на Томаса, но потом отворачивались, разговаривая словно со стенами, а не с остальными людьми. — Хью, ты ли это? — Томас положил перед хозяином «Старой пристани» монеты, количество которых ему указали на пальцах, и повернулся к еще одному «давнему другу» пузатого мужчины. Лицо до боли знакомое и хорошо сохранившееся в памяти — это был один из пиратов «Кровавой Мэри», который не заметил брюнета за тучным телом своего собеседника. — Какими судьбами, Хью? Мы не виделись года полтора, кажется! Тот, кого называли Хью, щелчком пальцев подозвал к себе хозяина, сказал что-то тому на ухо, положил локоть на стойку и уселся вполоборота, часто моргая маленькими глазами. — У меня нет времени на лобызания. Только успел оправиться, как буквально полчаса назад птичка на хвосте принесла, что наш капитан созывает всех обратно на корабль и готовится отплывать ночью. Какой черт его только дернул? Томас вслушивался в слова Хью, до дрожи в пальцах стискивая стакан. Он не мог поверить, что Ньют решился отчаливать на несколько часов раньше из-за него. Ведь это происходит из-за него, так? Из-за того, что он заявился на «Мэри»? — Боцман сказал, что капитан не собирается возвращаться на Тортугу в ближайший год, — Хью осушил поданный стакан, расплатился и сплюнул под ноги. — А спать можно и друг с другом. На кой-черт нам женщины? Мы говорили Стью, что натерпимся с его сыном, а он все отнекивался. Надо было ставить Алби, — пират на всякий случай оглянулся в поисках боцмана и, убедившись, что его в кабаке нет, приглушенным голосом продолжил, — на пост капитана. А не этого сопляка. Услышал бы кто — давно вскинули бы на рее за такие слова, потому что вся команда пускает по нему слюни. Один дьявол знает, чего в нем такого. Томас внимал его словам, перебирал их в голове и обдумывал. Он не мог понять, почему Ньют так внезапно переменил к нему отношение. С трудом осознавал, что некоторые в команде недолюбливают своего капитана, которого лицемерно называют очень талантливым и расхваливают друг перед другом ради выслуги, а затем, прячась за спинами незнакомцев в кабаках, награждают самыми грубыми и злыми словами. Едва ли мог решить, что сам чувствует к этому пирату и почему так тянется к нему, хотя не прочь был убить в первые дни встречи. Он много не понимал в эту минуту, но уже принимал решения, которые могли, впрочем, стоить ему жизни. Но какой жизни? — это было так же смутно, как и все остальное. Хью не заметил, как Томас, съежившись, полупрозрачной тенью соскользнул со стула и выполз на улицу. Не заметил, выйдя из кабака, и того, что находившийся с ними на корабле парень смешался с командой «Кровавой Мэри», занял чужую лодку и плыл вслед за ними. Не заметил, как он зацепил веревку с крюком за выступы на носу и вскарабкался к гальюнной фигуре. Не заметил, что их пленный, которого отдали на другой корабль, чтобы тот отправился домой (о чем не знал никто, кроме капитана и него самого), отплыл вместе с ними, оставляя позади Тортугу, возвращение в Англию и важное поручение отца.