С ухмылкой Веселого Роджера

— Всего лишь полтора дня, Билли, всего лишь полтора дня! — возмущался кто-то над головой. Томас вцепился в пышногрудую деревянную деву на носу корабля покрепче. Под ним разрезалась треугольником вода, отражавшая горящие на палубе фонари. Знакомый звонкий голос, на этот раз несколько опечаленный и недовольный, кричал «Поднять паруса!», растягивая гласные. — Меня вырвали из постели, черт меня дери, как раз когда я хотел еще пошуметь с этой, как ее, Сьюзи. Дьявольская девка, честно тебе говорю, просто дьявольская! Но дело свое знает… — Господи, Сэм, плевать я хотел на твои россказни о проститутках. Отсыпь мне лучше табака. Двое пиратов умолкли, но и уходить не спешили. Позади них на палубе царила суматоха и языкастые отблески фонарей разрезали ночную темень. Люди, сонные, еще не протрезвевшие до конца и оттого раздраженные, грубили друг другу, толкались, и отпугивали их только звонкие похлестывания плети по палубе и громогласный бас Алби. — Билл, Сэм, какого дьявола вы здесь забыли? — к двум мужчинам подошел Алби, которого Томас узнал бы, наверное, даже на самом людном рынке, где голоса перебивают один другой. — Как будто вчерашнего дня вам на табак не хватило. Марш работать! — Но, сэр, — прежняя наглость в голосе первого пирата заметно поубавилась. — Нам обещали, что мы отплывем завтра на рассвете. В чем причина спешки? — Не твое собачье дело, Билл. Таков был приказ капитана, а все остальное тебя волновать не должно. Усек? Вот и молодец. А теперь иди. Томаса, спрятавшегося в прогал между головой гальюнной фигуры и носом «Кровавой Мэри» видно не было, зато он прекрасно видел боцмана сквозь прорехи в дереве. Тот долго стоял, к чему-то внимательно прислушиваясь и сминая рукоятку плети в руке, затем сплюнул в воду и вернулся на палубу, тут же разражаясь руганью и неразборчивыми грубыми командами. — Думаю, через полчаса закончим, капитан, и можно будет тушить огни! — доложил он Ньюту, которого Томас видел лишь наполовину. Светловолосый пират повернулся лицом к боцману, уперев руки в бока и кивая на каждое его слово. — Берем курс к Пуэрто-Рико. Прямо сейчас. Поставь у штурвала кого-нибудь, кто понимает в картах. Хотя можешь управлять кораблем сам. — Но, сэр… зачем нам плыть к Пуэрто-Рико? Там повсюду испанские флотилии. — Ставишь под сомнение мои приказы, Алби? — Ньют хищно сузил глаза, прикладывая руку к эфесу шпаги. — Если мы не сможем найти безлюдную гавань, где пересчитаем запасы и наберем питьевую воду, то отправимся обратно к берегам Европы с тем, что имеем, и потеряем половину команды по пути. Поэтому я предпочел бы сказать, что доставить корабль в целости и сохранности к Пуэрто-Рико — это сугубо в твоих интересах. Спокойной ночи. Боцману не дали сказать ничего в ответ. Дверь каюты капитана хлопнула, и Алби озлобленно стиснул кулаки. К нему повернулись несколько озадаченных лиц, но чернокожий боцман лишь махнул рукой, приказывая работать дальше и не лезть в чужие дела. Он поднялся к штурвалу, сверившись с компасом, и резко развернул его, от чего корабль начало кренить, а Томас чуть было не ухнул в воду. То, как боцман злился, было страшно и вместе с тем любопытно наблюдать. Его физиономия мгновенно искажалась до неузнаваемости: непробиваемые челюсти стискивались, придавая лицу квадратную форму, и мышцы гуляли под кожей будто бы от конвульсий. Томас смотрел на него, видя лишь смутно заметную в полумраке фигуру, и уже начал молиться, что его не заметят, когда он будет пробираться по палубе. Сейчас Томас начинал осознавать, что действительно, следуя неизвестному даже ему самому порыву, сбежал от возможности вернуться домой и теперь прячется на носу пиратского корабля, где никогда не будет желанным гостем. Хотел бы он знать, о чем думал в ту самую минуту, когда выбегал из «Старой Пристани» и прятался среди пиратов «Мэри», когда садился в лодку последним и, стараясь оставаться незамеченным, плыл вместе со всеми к кораблю, когда взбирался на гальюнную фигуру, подцепив ее веревкой с крюком, найденной под ногами. Никто не заметил оставленную у правого борта шлюпку, потому что все спешили и не видели вокруг ничего. В противном случае наверняка возникли бы подозрения, и на «Кровавой Мэри» стали бы искать чужака. Ньют искал бы вместе со всеми, внутренне беспокоясь, что неосторожный брюнет снова вернулся. Томаса бы наверняка нашли, вытащили бы на палубу и пристрелили, как обыкновенного вора, а к капитану пристали бы с вопросами, поставили бы под сомнение его поведение, и он, может, упал бы замертво рядом с бывшим пленным. Томас ужаснулся своим мыслям. Он понимал, что вернулся ради Ньюта. Побежал за ним, как послушная собачка, которая бросается в воду вслед за кораблем уплывающего неизвестно куда хозяина. От этого было в какой-то мере гадко и стыдно, ведь он бежал от Англии, а вместе с ней — от позора, звания труса и гнева отца, которых боялся достаточно, чтобы остаться под крылом у пирата. И вместе с тем его не покидало ощущение, что иначе быть больше не может, что он должен оставаться с Ньютом и протягивать ему руку помощи, даже если он будет отказываться. Томас мало верил, что мог влюбиться в того, кто захватил его галеон, сломал жизни команде, а его самого продержал взаперти несколько дней, а затем — фактически слугой. Это было бы, наверное, неправильно и неуважительно по отношению к себе, но чувствами Томас управлял так же плохо, как и потерянным кораблем. Он просидел на одном месте, скорчившись, пока команда не разбежалась по всем удобным для сна местам и на палубе не остался только Алби, который довольно невнимательно хлопал глазами, навалившись всем телом на штурвал. Ему нужно было, думал Томас, около десяти минут, чтобы оставить «Кровавую Мэри» дрейфовать (ветра практически не было) и уснуть, съехав на пол. И брюнет терпеливо ожидал этого момента, отсчитывая в голове секунды, перевалившие за третью сотню. Он нервничал, то и дело вглядывался в горящие пламенем свечей окна Ньютовой каюты, где замечал снующую из угла в угол тень, и все боялся, что в комнате вот-вот потемнеет. Он хотел показаться пирату прямо сейчас, чтобы не схлопотать пулю, когда будет уже поздно (и не важно, что ему чудом удалось избежать этого несколькими часами ранее). Томас повернул голову к штурвалу, но Алби за ним уже не было. Корабль постепенно останавливался сам собой, без помощи якоря, сковываемый водой, как сотней цепей, и умолкал, вдыхая брызги волн. И снова на «Мэри» не оказалось ни души, способной его, Томаса, схватить. Все стало уязвимым и трусливо-тихим, совершенно непохожим на то, каким должно было быть. Брюнет собрался с духом, мыслями и всем тем, с чем необходимо было собираться перед каким-нибудь рисковым действием, и выкарабкался в гальюн. Оттуда, высоко поднимая ноги в мокрых на щиколотках штанах, он поднялся на палубу и, пригнувшись до хруста в спине, пошел вперед. Возвращенные ему сапоги он стянул еще час назад и теперь прижимал к груди, чтобы те не издавали никаких звуков. Свет в окнах каюты не гас, и тень все продолжала бродить, жутко колыхаясь от неустойчивого пламени и приобретая отчетливые очертания. Томас слышал ритмичное постукивание подошв по полу, клацанье пряжек на кафтане, прерывавшееся громким храпом Алби. Когда брюнет подполз вплотную к двери, тень остановилась. Очерченный пламенем силуэт головы повернулся к выходу, слегка приподняв одно ухо. До ушей Томаса донеслось недовольное цоканье и приглушенное «Черт бы побрал этого боцмана!». Молчание продолжалось несколько секунд, и тень вновь принялась расхаживать по каюте, по-медвежьи переминаясь с ноги на ногу. Томас спрятал сапоги за бочкой, что находилась под одним из окон. Невозможно было описать, насколько сильно он сейчас волновался. Вся кровь, казалось, покинула ступни и ладони, оставляя их мертвенно холодными под пленкой посеревшей кожи, и прилила к голове и отбивающему марш сердцу. Томас выпрямился и открыл дверь. Ньют стоял к нему спиной в противоположном углу каюты, слегка покачиваясь из стороны в сторону на голых, начиная коленями и заканчивая ступнями, ногах. Он наверняка думал, что к нему заглянул кто-то из команды, и потому стиснул руки в кулаках, медленно и лениво оборачиваясь. Короткое «шт…», сказанное озлобленным шепотом, успело соскочить с его губ, но когда он обернулся лицом к вошедшему, выкатил глаза и резко вдохнул лишний в легких воздух, остаток фразы затолкало обратно в глотку. Томас заметил, что скованно и глупо улыбается, вытирая пот с ладоней о рубаху, и на всякий случай сделал несколько крошечных шагов в сторону от двери. Ньют смотрел на него, как на пойманного за поеданием человеческой плоти дикаря: с открытым ртом и отвращенно вздернутым вверх уголком одной губы. Он хотел было что-то сказать, но вместо слов получалось странное рыбье бульканье. — Прости, — заметив, что Ньют не способен сейчас ничего вымолвить, Томас сам начал разговор, причем довольно шатко, выудил из-под одежд смятый офицерский мундир и сбросил его на пол, оставив в ладонях только шляпу, поля которой нещадно загибал пальцами. — Прости?! — в Ньютовом голосе звенели истеричные, визгливые нотки. — Ты вернулся и говоришь «прости»? Да ты, мать твою смеешься, да? Ты смеешься надо мной, Томас? Брюнет мотнул головой из стороны в сторону, не находя достойных слов, и брякнул первое, что пришло в голову: — Если тебе жаль тех денег, что ты за меня отдал, я обещаю вернуть их. Постараюсь вернуть, по крайней мере. — Причем здесь деньги? — Ньют впился пальцами в волосы и с силой потянул за них, от чего голова его отклонилась назад, а глаза на мгновение уставились в потолок. — Черт, причем здесь деньги? За каким хреном ты вернулся, придурок? Я сделал для тебя все, что мог, сохранил твою поганую жизнь, а ты не можешь даже исполнить мою просьбу и не появляться никогда? Ньют дальновидно не повышал голос, но лицо у него раскраснелось, а глаза налились кровью и даже — если Томаса не обманывало зрение — заблестели от слез. По нему было ясно, что сейчас больше всего на свете он хочет сорваться на крик, как во время их прошлой встречи, ударить пару раз кулаками по стенам и бросить в брюнета чем-нибудь достаточно тяжелым, но будить команду было нельзя. Это выглядело страшнее любых сказок о пиратах, страшнее Алби в периоды неуправляемого гнева, страшнее всех легенд о «Гневе Посейдона». Такого Ньюта Томас действительно боялся. И именно такой Ньют заставлял Томаса жалеть о возвращении на «Кровавую Мэри», жалеть о всех прежних мыслях и сказанных словах. Брюнет пугливо вжался в стену, закрывая грудь шляпой, хоть от нее и не было прока. — Черт, неужели я недостаточно объяснил, что тебе надо проваливать? Томас, если тебя найдут, то убьют, понимаешь ты или нет? — Ньют грубо провел ладонью по щеке. — Чем тебя не устроила возможность вернуться домой? Объясни, чем? — Я… я не хочу возвращаться домой, — пробубнил Томас, обращаясь скорее к шляпе, чем к пирату. Его слова замерли в воздухе, и в каюте воцарилась тишина. Ньютова ладонь перешла от щеки ко лбу, и он застыл похожей на мраморную статую фигурой, держа кончики пальцев на переносице и с закрытыми глазами дыша на ладонь. Пират все твердил что-то, похожее на монотонное «дуракдуракдурак», но Томасу некогда было обижаться. Он даже начал чувствовать себя виноватым, до того виноватым, что можно было хватать пистолет и стрелять в область виска. — Да я бы обе ноги согласился отрезать, чтобы жить вдали от всего этого! Я бы…- прошептал Ньют и тут же осекся, закрывая рот рукой и насильно заставляя себя замолчать. Томас с любопытством вскинул голову и сощурил глаза, немо упрашивая блондина продолжать, но тот лишь стиснул пальцами губы. — Тебя… тебя это не касается, усек? И… и все равно. Я не понимаю, зачем ты вернулся. Я специально приказал отплывать раньше и взял курс к Пуэрто-Рико, чтобы не пересечься ненароком с кораблем Гибсона. Чтобы выбросить тебя из головы. И тут ты появляешься снова. После того как я чуть пулю в тебя не всадил. Скажи, ты издеваешься? Или ты просто слишком глуп, чтобы что-то понять? Все из заданных вопросов наверняка были риторическими, но Томас все равно ответил на один, настойчиво игнорируя вновь брошенное в него оскорбление. — Нет, не издеваюсь, — Ньют глумливо фыркнул в ответ на эти слова, упирая в бока руки. Он не сдвинулся ни на сантиметр, и между ним и Томасом по-прежнему находился стол и как минимум шесть больших шагов. — И, может, я, в отличие от тебя, не был готов выбросить тебя из головы, и именно поэтому вернулся? Если бы Томас был способен прикусить язык несколькими мгновениями раньше, он бы это сделал, потому что осознал, что сморозил дичайшую глупость, которая, впрочем, Ньюта заинтересовала. Пират в упор смотрел на него, наклонив голову и тщетно пытаясь выяснить, действительно ли он услышал то, что нужно, или попросту исказил произнесенное, превратил в то, что он хотел бы услышать. Томас стоял перед ним, раскрасневшийся от собственной поспешности и заметно жалеющий о своих словах, но забирать назад их явно не собирающийся. В эту минуту он напомнил Ньюту его самого, еще совсем мальчишку лет тринадцати-четырнадцати, который носился по кораблю, перетаскивая ядра для пушек, раздавая шпаги и пистолеты, при этом умудряясь не спутать, что кому принадлежит. Его не спрашивали, чего он хочет, и большую часть времени светловолосый мальчик в набекрень надетой бандане задавался вопросом: должен ли он здесь быть? Действительно ли это то место, где ему суждено провести свою жизнь? И будет ли возможность хотя бы что-то изменить? Ньют смотрел в кофейно-шоколадные глаза, внимал словам, которые никак не готов был услышать, и бессильно опустил руки. Пальцы на ногах царапали длинными кривыми ногтями пол, собирая пыль и мелкие камни. Над головой слышалось сопение Алби, а внизу — чей-то храп с забавным присвистом. Томас стоял напротив, повернув не меняющееся лицо к Ньюту, и иной раз пробегал глазами по полу, прячась от собственной неловкости. Эта неловкость показалась бы в своем роде очаровательной, если бы Ньют не злился сейчас на Томаса и не стирал нахлынувшие вместе с непрошенными воспоминаниями слезинки с глаз, которые так не хотел демонстрировать. — Раз так… — Ньют подался чуть вперед, совсем неуверенно и едва ли понимая, чего ему хочется. — Позволь мне сделать еще одну непростительную глупость. Томас не знал, с какой скоростью нужно двигаться, чтобы преодолеть шесть шагов за десятую долю секунды. Кажется, Ньют бесцеремонно перескочил через стол, опираясь лишь на одну руку и умудрившись не сбросить ступнями свечи и чернильницу у опутанного несколькими веревками дневника. Блондин оказался перед Томасом внезапно, как привидение, и оставил у него на губах отпечаток долгого, отчаянного поцелуя, перемешанного с любопытством и соленой от слез напускной ненавистью. Брюнет выронил шляпу, и та откатилась куда-то в сторону, обмакивая в пыли бархатные поля. Когда руки Ньюта впечатались Томасу в ребра, вдавливая торс в стену, уже-бывший пленный понял, в чем именно заключается эйфория, о которой любят говорить философы. Приблизительно в этом. Поцелуй получился влажным и неумелым со стороны Томаса, который только открывал рот, совершенно растерявшись, и теплым и осторожным со стороны Ньюта. В уголках прикрытых глаз брюнет еще видел кристаллики слез, которым пообещал найти объяснение. И Томас снова заметил, что многое, связанное с Ньютом, растягивалось до целой бесконечности, которая разрывалась так же неожиданно, как и появлялась, и сейчас все замерло тоже, задрожало на черных ресницах и нежно-розовых потрескавшихся губах. Ньют отстранился, слизывая слюну. Его лицо все еще было так близко, что Томасу показалось, будто поцелуй не закончился еще, будто Ньют вот-вот прильнет к нему снова, но блондин не двигался больше, оценивая незнакомые ощущения. Брюнет растерянно глядел на него, вдыхая воздух отрывистыми порциями, и Ньют усмехнулся этому в своей привычной манере и впервые — Томас мог биться об заклад — улыбнулся, не издевательски и не наигранно, а совершенно особенно и искренне. — Никто не должен узнать об этом, Томас. Я сам решу все с командой. Только, прошу, хватит с тебя самостоятельности. Томас только часто кивал. Ему плохо удавалось справляться с дрожью в коленях и желанием выбежать за дверь, засесть где-нибудь и думать, думать, думать, пока не заболит голова. Он только что целовался с Ньютом. С, мать его, пиратом, который убил половину его экипажа, уничтожил галеон и держал его пленником несколько дней, и которого ему, Томасу, так хотелось прикончить. Это ведь переходит все возможные рамки, да? Или так и должно быть? Ньют тихо посмеялся над опешившим Томасом. Украдкой оглядел комнату, словно здесь мог находиться кто-то еще, подошел к столу, где затушил одну из свечей четким движением пальцев, и приземлился в кресло, кивком головы указав брюнету на кушетку. Тот подошел неслышно, как кошка, и приземлился на сидение, даже не скрипнув ржавыми пружинами. На лице его было нарисовано такое чудаковатое удивление и непонимание, что это вновь и вновь казалось Ньюту забавным. — Значит, — Ньют деловито скрестил пальцы, становясь поразительно серьезным и сосредоточенным, — ты не хочешь возвращаться. Почему? Томас, который уже оправился после поцелуя и понял, что Ньют всячески пытается замять возникшую между ними неловкость, пристыженно опустил голову, изучая почерневшие ногти на пальцах, и попытался стереть с них грязь, собирая разлетевшиеся мысли воедино. — Отец отправил меня во Францию с договором, — Томас вытянул руку, подхватил кончиками пальцев шляпу, открыл второе дно (от чего Ньют тут же треснул себя по лбу, шипя «Как я только не догадался?») и извлек оттуда уже заметно попорченный документ с королевской печатью в правом нижнем углу. — Мирным договором. Мне дали всего лишь десять дней, чтобы доставить его в Париж, иначе между странами снова разгорится война. Я не исполнил свое поручение, потерял королевский галеон, потерял всю команду. Меня…меня могли бы сослать подальше от Лондона или в худшем случае обвинить в государственной измене и повесить. Моему отцу плевать, у него есть еще двое законнорожденных сыновей от второй жены. А я хочу жить, Ньют. Ньют снова фыркнул, буркнув что-то едва различимое. — И поэтому выбрал «лучшее» из двух зол? Ведь здесь буквально не жизнь, а рай, — скептически выдал он, хватая со стола первую попавшуюся бумажку и начиная медленно, с наслаждением ее разрывать. — Что ни день, то целый спектр удовольствий! — он назидательно помолчал, выделяя важное из общей массы слов. — А мы в чем-то схожи, знаешь. Нам обоим своя жизнь дороже сотен чужих. — Нет! Я не это имел ввиду! — Томас даже подскочил на секунду, чему Ньют усмехнулся, не поднимая глаз. — Я не хотел сказать, что мне плевать на войну. Просто… Я боюсь. — Я бы сказал, что ты псих, если бы ты не боялся. И давай покончим уже с этими потугами благородия, — Ньют высыпал обрывки на блюдце и поднес к ним свечу. Бумага вспыхнула, поднимая пламя на несколько сантиметров вверх. Блондин отстранился, от непривычки щурясь и прокашливаясь. Они смотрели в одну алую точку на блюдце и снова молчали, будто огонь пожирал и желание разговаривать, и слова, и мысли. — Теперь уже нет смысла строить из себя героя-моралиста. Если бы тебе было действительно дорого то, что ты делаешь, — Ньют смотрел, как корчатся будто бы от нестерпимой боли остатки листов, — ты отдал бы жизнь за это. Ведь вас с самого детства приучают жертвовать собой ради всего, даже самых незначительных вещей, — он задержался взглядом на глазах Томаса и хитро прищурился, словно углядев в брюнете что-то доселе незнакомое. — Из тебя мог бы получиться неплохой пират. Томас принял его слова с некоторым замешательством: не был готов такое услышать. Раньше подобное показалось бы ему оскорбительным, потому что любой пират был грозой каждого жителя Большой Земли, безжалостным убийцей и лжецом, который ставит себя превыше всего. Но на устах Ньюта это прозвучало скорее комплиментом, причем довольно приятным на слух, нежели чем-то, чего можно было стыдиться. Томас некоторое время не сводил с блондина глаз, затем заерзал на кушетке протянул ему лежащий на ладонях документ. Ньют посмотрел на него, сковывая ухмылку. — Уничтожь его. Он все равно больше не нужен, — прохрипел брюнет. Ньют видел, что Томас сомневается, но договор все же взял, поднес к еще живому огоньку, и желтоватая бумага со смытыми в некоторых местах буквами начала чернеть и осыпаться светло-серым пеплом на стол. Они оба наблюдали за постепенно затухающим пламенем, пожиравшим судьбу двух сильнейших государств, и их это в равной степени не волновало. Ньют повернулся к Томасу, который заторможенно смотрел на огненные прожилки, оставшиеся на пепле, снял с пальца одно из колец с выгравированным на нем черепом, бросил его брюнету на колени и приглушенно, но не без некой гордости, сказал: — Добро пожаловать на «Кровавую Мэри».

***

С игрой в прятки у Ньюта, кажется, всегда были проблемы, потому что спустя несколько дней их с Томасом едва не обнаружили как минимум раз десять. Блондин всегда выбирал наиболее затаенное место, и именно оно невзначай оказывалось безотлагательно необходимым для кого-нибудь из экипажа, из-за чего гонки по кораблю возобновлялись. Они перепробовали несколько разных помещений, никому, казалось бы, не интересных, но каждый раз все оборачивалось крахом. Ньют хватался за волосы, Томас втихую посмеивался и говорил, что, может, лучше будет всем рассказать, и в подобных случаях блондин смотрел на него таким взглядом, что парню сразу хотелось забиться в угол или слиться со стенами. Иной раз Ньюту приходилось переводить Томаса по палубе посреди дня, облачив в пиратскую одежду и разрисовав его лицо углем или еще чем-нибудь грязным, но команда отлично знала друг друга и легко заметила бы чужака, если бы он начал мелькать слишком часто. Тогда капитан просто запирал пленного в своей каюте и приказывал не высовываться лишний раз, стараясь делать вид, что все происходит именно так, как и должно. Вести себя естественно было сложно, чрезмерно сложно. И будь у пиратов хоть чуточку больше внимательности, они бы заметили фальшь. Единственным, кому хватало глаз и мозгов, чтобы углядеть что-то неладное в Ньюте, был Алби. Боцман все чаще отводил Ньюта в сторону и спрашивал, какого черта с ним творится, но капитан сухо отвечал, что все в порядке, хотя этим вялым словам он и сам с трудом бы поверил. Алби все еще не мог понять, зачем блондин скомандовал двигаться к Пуэрто-Рико, но изменил свое решение на половине пути и взял курс к Португалии, а запасы приказал пересчитать на ходу. Он подолгу ходил по пятам за капитаном и заваливал вопросами, пока тот не давал ему какое-нибудь задание, в открытую намекая боцману, что ему не стоит лезть туда, куда не просят. И, хоть это и было более чем ожидаемо, Алби оказался именно тем, кто поймал парней во время ночного возвращения в каюту. Он преградил им путь, выступив из-за мачты, и уставился на них обоих с широко распахнутыми глазами и придурковатой улыбкой. Алби с Ньютом были приблизительно одного роста и смотрели друг на друга, не опуская и не поднимая головы. Томас встал за спиной блондина, покусывая губы и думая, что «сейчас что-то будет». — За мной, — Алби, постепенно избавляясь от шокового состояния, хлопнул Ньюта по плечу и указал на дверь капитанской каюты. — Оба. Сейчас же. Томас глянул на Ньюта, словно бы сомневаясь, что ему стоит повиноваться, но пират только кивнул головой, кривя рот, и засеменил вслед за боцманом. Последний даже со спины выглядел так, будто с минуты на минуту сломает что-нибудь — настолько видимо перекатывались под кожей мускулы и настолько крепко стиснулись его руки в кулаках. Алби пропустил юношей вперед, запер дверь изнутри и уселся в кресло, продолжая невротически усмехаться. Томас сел на кушетку, а Ньют остался стоять, скрестив на груди руки и выглядя при этом абсолютно бесстрастным и безразличным. Молчали они довольно долго: не менее трех-четырех минут. Алби переводил взгляд с одного парня на другого, похлопывая ладонью одной руки по столешнице, а кулаком другой — по бедрам. — Именно это ты и скрывал? — с особым презрением выплюнув «это», он указал на Томаса. Глаза его при этом смотрели точно в лицо Ньюту, даже не моргая. — Сынишку английского посла, которого пообещал сбагрить кому-нибудь? Какого хрена он здесь забыл? — Не нагнетай обстановку, — тихо и уверенно ответил Ньют. — Это мое дело, ладно? Когда Уолтер провел на корабль бабу, которая орала, как корова, по ночам, ты не допрашивал его и не делал из этого трагедию. — Это было полтора года назад. И Уолтер умер от лихорадки неделю спустя, — Томас искренне удивлялся, как Алби удавалось не менее хладнокровно и сдержанно говорить с Ньютом. Наверное, не зря эти двое бок о бок управляли кораблем несколько лет подряд. — А бабу, если ты забыл, мы высадили в ближайшем порту в обнимку с телом. И, черт подери, Ньют, Уолтер не был капитаном. И не должен был держать под собой всю команду. — Каким образом его присутствие на корабле может что-то изменить? — Мне перечислить? Отлично, — Алби принялся загибать пальцы одной руки другой, — он был капитаном вражеского корабля. Его папаша с удовольствием засадил бы нас всех за решетку и повесил бы без суда. Он пленный, которого ты обязан был отдать вместе с остальными. Он может оказаться изменником, который при первом удобном случае выдаст нас своим дружкам, — на этот раз Ньют все-таки не смог не закатить глаза. — И ты с ним лобызаешься. Хоть я и отношусь спокойно к твоим пристрастиям, но только представь, что тебя ждет, если остальные узнают. Ньют переглянулся с Томасом, протяжно вздыхая. Последний ощущал себя ребенком, в присутствии которого родители разбирают по полочкам все плохие поступки их чада. И это ощущение было довольно неприятным. — Они стерпят эту новость так же, как стерпели сотни других. Ведь стерпели же десятилетнего меня на корабле. Стерпели, когда отец назначил меня капитаном в случае его смерти. Стерпели его внезапную гибель. Они стерпели немало и до меня. И по сравнению со всем, что было раньше, это, — он указал пальцем сначала на Томаса, затем на себя, — покажется им чепухой. — Ты еще так молод и, черт, так наивен. Как будто восемь лет пиратства тебя ничему не научили, — Алби уткнулся лицом в ладонь. — Говорил я Стью повременить с решением и поставить кого-нибудь другого, пока ты не подрастешь. Но он видел в тебе кучу качеств гениального пирата, многие из которых нам, кстати, до сих пор не посчастливилось лицезреть. Пойми, парень, — Ньютово лицо вытянулось, удивленное такому обращению, — не все так просто. Дело даже не в том, что ты бегаешь по мальчикам, — Алби презрительно окинул холодным взглядом Томаса, — а в том, что он один из тех, кому мы никогда не доверяем. Тебя застрелят рядом с ним, понимаешь? И никто не будет спрашивать, в чем дело, потому что никому не нужен капитан, который смилостивился над сыночком политика. — Тогда… — Ньют подошел вплотную к Алби, наклонился над ним и грозно, а вместе с тем и слегка горько, посмотрел боцману в глаза. — Сделай так, чтобы мы оба остались в живых. Это мой приказ. Я ведь по-прежнему капитан, да? Пусть и не тот, который оправдывает ваши надежды. Ньют отстранился, все еще держа руки скрещенными на груди, и остановился рядом с Томасом, как бы защищая его и молча произнося «либо так, либо никак». Алби потупил взгляд: он колебался, потому что и сам не был готов в случае чего подставить себя под пули. Ньют сжал кончиками пальцев пистолет, подвешенный на поясе. — Я тебя лично об этом прошу. Как человека, который поддерживал меня все это время. Поддержи и сейчас. Пожалуйста, — у этого «пожалуйста» получился совершенно иной смысл. Угрожающий. Алби осклабился, обнажая на удивление белые зубы. — Я помогу прятать этого… — на всякий случай боцман не стал произносить вертящееся на языке слово, — мальчишку, но попрошу вас, капитан, — Алби поднялся и спиной вперед подошел к двери, — не терять голову. Любви и всем ее слабостям нет места на пиратском судне. Боцман отпер замок, вышел и, если верить звукам, спустился в кубрик. Ньют щелкнул застежкой снова и съехал спиной по двери, попутно выхватывая откуда-то из многочисленных потайных карманов небольшую бутылку рома. Присосавшись к ней губами на несколько секунд, он причмокнул, держа алкоголь во рту и чувствуя, как напиток пощипывает язык, и шумно сглотнул, заставляя кадык дернуться. — Надеюсь, я могу ему доверять, — он старался держать голос серьезным и спокойным, но прозвучало это именно так, будто Ньют совсем не верил Алби и своим методам уговоров.