***
Они прибыли в Лондон приблизительно в десять часов утра. Томас — в карете вместе с капитаном «спасшего» его корабля, который всю дорогу брезгливо морщился и вжимался в противоположную от брюнета стенку. Ньют — в засыпанной соломой клетке, кандалах на голых щиколотках и цепи на шее. Пират держался на удивление хладнокровно и спокойно. С любопытством оглядывал все, что его окружало, и сравнивал с образами, сохранившимися в памяти. Для него эта поездка, казалось, была не более чем развлекательной, а не, возможно, последней в его жизни. На въезде в город их встретила целая процессия: до отца Томаса уже дошла весть о возращении сына и поимке пирата, которую почему-то приписали не команде так и оставшегося безыменным корабля, а именно Эдисону-младшему. Здесь был конный экипаж самого посла Англии, несколько кавалеристов и пеших военных, которые, завидев повозку с клеткой, побежали к ней, не столько беря пирата под прицел, сколько тараща на него глаза и пытаясь его распознать. Томас выбрался из кареты, оглянулся, встретился глазами с Ньютом, который вяло ему улыбнулся и показал язык одному из солдат. Навстречу брюнету медленно, как будто прогуливаясь по парку, вышагивал отец в чудаковатом седом парике и с пенсне на носу. Он не выказал никаких эмоций при виде сына, а, подойдя к нему чрезмерно близко, наклонился к уху и спросил, удалось ли Томасу доставить документ, хотя о гибели «Елизаветы» в Ла-Манше он узнал через неделю после происшествия. — Он уничтожен, — пробубнил Томас, предчувствуя отцовское негодование. — Значит, мой мальчик поймал самого настоящего пирата! — отец подмигнул Томасу, который от удивления чуть было не раскрыл рот, и раскинул руки, требуя аплодисментов. И эти театральные наигранные аплодисменты последовали за его словами. Даже некоторые солдаты зажали штыки коленями и принялись хлопать, не сводя глаз со сгорбившегося в клетке Ньюта. — Несмотря на потерю корабля, моему сыну, Томасу Сэмюэлу Эдисону, хватило отваги дать отпор морским разбойникам и привлечь одного из них к правосудию! — отец продолжал актерствовать, похлопывая сына по плечу и заглядывая тому в лицо с непривычной Томасу радостью. Брюнету это представление мало нравилось, и он тихо сказал отцу, что пора, наверное, уезжать: даже если ему хотелось рвать глотку, крича, что Ньют совершенно не такой, как все думают, он понимал, что до поры до времени это бессмысленно. Но отец уже не слушал. Он гораздо более твердым и уверенным шагом направлялся к Ньюту. Томас замер посреди сцены в одиночестве, наблюдая, как из окон высовываются дети и их серолицые мамаши в чепчиках, а из соседних улиц вытекает постепенно незнакомый любопытный люд. И каждый считал своим долгом указать на пирата пальцем, зажать рот рукой и обменяться с кем-нибудь испуганным взглядом, явно говорящим «вот он, один из этих чудовищ!». — Старый знакомый, как я погляжу, — мистер Эдисон сложил руки за спиной, заглядывая Ньюту в лицо. — Помнишь, что я говорил тебе в тот день? Когда твои дружки разгромили тюрьму и успешно вытащили тебя оттуда? Твоя молодость и неопытность еще сыграет с тобой злую шутку. И я был прав. Вот он ты, снова за решеткой и в кандалах, но на этот раз совершенно один. Стоило послу хмыкнуть, как всеобщий ехидный смешок прокатился по толпе. Томас неуклюже переминался с ноги на ногу. К нему подошли двое слуг, указали на другую карету, но брюнет прогнал их, заявив, что желает засвидетельствовать финал представления. Его слова слуги не поняли, только пожали плечами и засеменили обратно, втягивая стриженные головы в плечи. Мистер Эдисон продолжал ораторствовать: — Казалось бы, даже пираты всегда являются продолжателями дел своих отцов. Но в этом случае все несколько иначе, — мужчина сделал выразительную паузу. — Если имя Господина Стью известно, наверное, жителям всей Европы, — он обвел глазами людей, многие из которых принялись часто кивать, — то об этом молодом человеке, Ньюте, который так же является сыном Господина Стью, практически никто не слышал. Этакая, знаете, тень, оставшаяся от отца. Томас ничуть бы не удивился, если бы кандалы магическим образом спали с Ньютова тела, а он сам, проскочив меж прутьев или вовсе вырвав их, набросился бы на посла: такого ядовитого, поглощающего всех и сразу взгляда он еще ни разу не видел. Отец продолжал устраивать представление, смакуя свое торжество и раздавая его всем вокруг. Наверное, оттого он и был талантливым дипломатом: умел разыгрывать спектакли в необходимый момент и подстраивать под себя людей. — Однако, — мистер Эдисон приложил указательный палец к нижней губе, будто призывая всех умолкнуть, — он успел натворить немало. Несколько грабежей, уничтожение кораблей нескольких государств, участие в нападении на Порт-Ройал и, конечно же, убийства, которые исчисляются не десятками, а сотнями людей! Томас нахмурил брови, пытаясь понять, на каком именно моменте отец забыл, что противоречит сам себе, и начал беззастенчиво врать. Парня позвали в карету снова, но он только лишь отмахнулся. Ньют переглядывался с брюнетом, скептически ухмыляясь каждому слову, вырывавшемуся, казалось, из самой души посла, и насмехался над всеми, утыкаясь губами в подставленное под подбородок колено. Поначалу он еще злился, обижался, но потом отчего-то решил, что хмурое лицо только портит ему вид, и оттого рот его искривился в противоположную сторону. — За содеянные преступления арестанта доставят в Экзекьюшн-Док* и повесят завтра в четыре утра. И только теперь до Томаса дошла вся серьезность ситуации. Он смотрел, как повозку с Ньютом, ни на секунду не помрачневшим, увозят на другую улицу, и бросился к отцу. — Но… но… — он пытался говорить, но воздуха не хватало. — Он сохранил мне жизнь, отец! Он… даже не держал меня взаперти, когда на нас наткнулся тот бриг! — Сохранение одной жизни не искупит сотен других, сынок, — мистер Эдисон похлопал его по плечу. — Он пират, и он получит по заслугам. А теперь мне придется попрощаться с тобой. Я отбываю во Францию по очень важному… вопросу. Да-да, очень важному вопросу. Немедленно. Меня не будет несколько дней. Отправь письмо Беатрис: она должна знать, что ты вернулся. Мистер Эдисон приказал подкатить карету — ту, в которой приехал, — попрощался с сыном неуверенным «рад тебя снова видеть» и уехал к порту. Перед Томасом остановился второй экипаж, из которого выглядывала молоденькая служанка Эмми и все махала белыми маленькими ладонями своему господину. — Выглядите незавидно, господин, — ахнула она, открывая Томасу дверь. Брюнет оглядел ее с ног до головы недовольно и сердито, отчего она раскраснелась и на всякий случай осмотрела себя — вдруг что-то не так с одеждой? Карета тронулась. Служанка робко поглядывала на него, сложив на подоле коричневого платья руки, и румянец все не сходил с ее лица. За окнами целые реки домов перетекали одна в другую, топтались люди, проезжала конница и проходили ровным строем в выстиранных ярких мундирах молодые солдаты. Колеса кареты стучали по камню, и все внутри невольно подскакивали на мягких подушках. Томас думал о Ньюте и о надвигающейся казни, и по телу его пробегала предательская дрожь, которая не оставалась незамеченной. Когда брюнет грубо протер глаза грязными костяшками, Эмми тихо прокашлялась, нарушая столь нужное сейчас Томасу молчание. — Говорят, война грядет, мистер Эдисон, — голос у девушки был настолько тихий, что ее трудно было расслышать даже в полной тишине. — Из-за того, что вы не передали тот важный документ. Томас повернулся к служанке, с подозрением на нее глядя, и та, не удержавшись, охнула и сразу же начала оправдываться, говорить, что случайно услышала разговор и не хотела вмешиваться туда, куда не следовало. Брюнет заверил ее, что в этом нет ничего страшного, и теперь Эмми залила его целым потоком монотонных «спасибо», который не прекращался до самых ворот особняка, где она легко выпрыгнула из кареты и побежала на задний двор — извещать, что молодой господин вернулся домой. Карета медленно подкатила к парадным дверям. Поднимаясь по выскобленной до зеркального сияния лестнице, Томас беспрестанно вертел головой, заново привыкая ко всему, что видел. Во дворе не изменилось ничего: клумбы были все так же ухожены, небольшой фонтан в крошечном саду плевался водой на листья деревьев и скамейки на витых ножках, с заднего двора по-прежнему слышался оживленный гомон, который в эту минуту казался чуть оживленнее, чем обычно. Все шло, как и всегда, своим чередом, как будто Томас не отсутствовал целый месяц. Седоусый швейцар сдержанной улыбкой и кивком головы поприветствовал юношу, открывая ему дверь, и сказал, что его ждут наверху. Сначала Томас колебался, оглядываясь назад, на улицы, на другом конце переплетения которых запирали за решеткой Ньюта, но потом сделал первый неуверенный шаг внутрь. Затем второй, третий, а потом и вовсе побежал наверх со скоростью ребенка, только что узнавшего особо радостную новость и желавшего всем-всем ее сообщить. В спальне его встретила нянечка, женщина в годах, которая тоже не изменилась ни капли, и залилась при виде Томаса искренними переживательными слезами, тщетно вытирая их белым фартуком с несколькими фиолетовыми пятнами в правом нижнем углу. Она не могла ничего выговорить и только повторяла: «Господи, что же это такое?», часто крестилась и еще отчаяннее начинала плакать. Томас хотел ее успокоить, но стоило ему только протянуть руки, как лицо нянечки посерьезнело. Она вытерла со щек застывшие капли, последний раз шмыгнула порозовевшим носом и повела парня в соседнюю комнату, попутно приказывая «сбросить все это жуткое тряпье». Натертый всеми возможными щетками и маслами так, что тело приобрело алый цвет и нестерпимо горело, еще мокрый после ванны Томас оказался в постели. В тот еще совсем не сонный час, когда время даже не приблизилось к полудню и спать хотелось меньше всего. Слушать Томасовы просьбы и практически мольбы отпустить его в город никто не хотел. Ему подали чай на подносе со специально приготовленным к его приезду мясом. Томас даже вообразить не мог, насколько отвык от изысканной и роскошной жизни. Но если раньше это доставляло ему небывалое удовольствие, то сейчас он с радостью променял бы это все, начиная мягкой постелью и заканчивая целым особняком, на пиратский корабль и Ньюта рядом с собой. Он думал о Ньюте все это время, не забывая его ни на мгновение. Несколько раз даже ловил себя на том, что произносит его имя вслух, на что нянечка хмурила брови и упирала в бока руки с поломанными ногтями. Эта женщина не прекращала причитать и постанывать заунывное «Господи», беспокойно расхаживая взад и вперед по комнате и шебурша грубой тканью платья. Пока Томас не прикрикнул на нее, прося замолчать хоть на секунду, она успокаиваться явно не хотела. — Да как же можно быть таким монстром? Вы простите меня, господин, за такие слова, но я бы придушила его голыми руками! Держать Вас взаперти целый месяц! А что бы было, если бы наш бриг не встретился Вам по пути? Ох, что бы было?.. — она хватала себя за щеки руками. Большой погнутый крестик болтался у нее на шее, и сколько бы раз она ни убирала его под фартук, он все равно выскакивал обратно от резких движений ее большой груди. Томас решил ничего не отвечать, чтобы не вызвать очередной эмоциональный шторм, который не в состоянии был вынести. Он попросил нянечку выйти и дать ему немного времени на отдых, а заодно успокоиться и самой, но тут женщина снова начала причитать и всплескивать руками, как курица крыльями, но все-таки выползла из комнаты, плавно закрыв за собой высокую дверь. Томас вздохнул и уставился в белый потолок с оставшимся прямо над кроватью коричневым чайным всплеском — напоминанием об озорном детстве. Юноша разглядывал это пятно, отдаленно напоминающее сморщенное яблоко, и сам невольно морщился. Он лежит дома, в специально приготовленной для него постели, наконец-то сытый, отмытый от нескольких слоев грязи, а Ньют, наверняка порядком изголодавшийся, усталый и прилюдно униженный отцом Томаса, находится в тюрьме в эту самую минуту и отсчитывает оставшиеся до казни часы. Это было до того несправедливо, что Томасу снова пришлось вытирать глаза ладонью. Отец наверняка находился в Ла-Манше на пути во Францию, и просить помилования было бесполезно. Даже не у кого. После всех разногласий между Алби и Ньютом и непредвиденного раскрытия их секрета на «Кровавой Мэри» вряд ли думали об освобождении молодого капитана. Да и то, что пираты не успели бы добраться до тюрьмы, было очевидно. Единственной надеждой Ньюта оставался он, Томас. И именно Томасу необходимо было вызволить пирата, даже если этот рискованный шаг мог стоить ему всего, с чем он и без того не прочь был навсегда расстаться. Да, это было опасно и не гарантировало успех, но постараться стоило. Рискнуть стоило. Хотя бы потому, что Ньют не побоялся рискнуть своим титулом капитана — а, следовательно, и головой — и даровать Томасу жизнь, а затем принять на свой корабль. Ньют не побоялся спонтанно прижать Томаса к стенке и поцеловать, обменяв на этот поцелуй тысячи тысяч слезливых признаний. Ньют не побоялся поделить с Томасом постель, зажимая тому рот руками, чтобы стоны не услышали снаружи, а потом попробовать это снова, снова и снова. Ньют не побоялся повздорить ради Томаса с боцманом и в конце концов не побоялся отправиться за решетку с тяжелым грузом наказания на плечах. И Томас тоже не должен был бояться.***
Кажется, Томас слегка перестарался, вооружившись тремя пистолетами, вставив в ножны меч и привязав к ноге кинжал. По крайней мере, два комплекта одежды в небольшой заплечной сумке и увесистый мешочек с золотом из отцовского кабинета были явно лишними. О письме для Беатрис — своей мачехи, которая с близнецами-братьями Томаса жила за пределами Лондона в щедро подаренном ей поместье, — он забыл напрочь и вспомнил только когда перескочил через каменную ограду и вдоль тенистых насаждений остриженных кустарников пошел по улице. Нянечка до сих пор была уверена, что молодой господин спит, потому как Томас попросил не беспокоить его и понадеялся, что никого не смутит открытое настежь окно и следы подошв на земле прямо под ним. В начале августа темнело все еще довольно поздно, и Томас надеялся добраться до тюрьмы, когда солнце уже сядет и день постепенно начнет умирать. В это время дозорные обыкновенно ужинают прямо на местах, держа тарелки с едой на коленях (брюнет не раз видел, как это происходило), а заключенные пускают голодные слюни и просят дать хотя бы немного. Фонари в тюрьме не тушатся никогда, потому что дозорные сменяются через час после ужина, и на пост выступает ночная смена, которая в большинстве своем играет в кости всю ночь, держа под рукой заряженные револьверы. У Томаса было около часа на то, чтобы освободить Ньюта и вместе с ним выбежать из тюрьмы, никому не попавшись на глаза. Мешок с деньгами гремел прямо у как цыганки-попрошайки, и на Томаса то и дело оглядывались. Его не узнавали, потому что шел он быстро, сгорбившись, опустив голову и не глядя по сторонам. От улиц пахло полуденным теплом и людьми, привычный морской воздух не чувствовался, и Томасу даже начинало казаться, что он задыхается. Качка в голове начала утихать, и сам брюнет от этого стал меньше пошатываться подобно пьяному. Он проходил мимо громких таверн, завлекающих посетителей и любителей проиграть последние деньги, мимо закрывающихся лавочек с подозрительно озирающимися по сторонам хозяевами, мимо жилых домов, из окон которых высовывались, как кротовьи мордочки из нор, дети. Повсюду кто-то что-то кричал, кто-то что-то рассказывал, кто-то о чем-то перешептывался в темных закоулках. Несколько раз на стенах Томас замечал коряво нарисованные портреты преступников, по которым трудно было понять, то ли у обладателя портрета и впрямь челюсть уродливо косила влево или же у художника было что-то не так с руками. Он внимательно, насколько позволяла нечеловеческая скорость шага, вчитывался в имена, но единственного нужного не замечал. И это в какой-то мере радовало. До тюрьмы оставалась пара кварталов. Томас собирался с духом, собирал в кулак каждую отдельную часть тела и особенно — разум, который все еще звенел тревожными колокольчиками, что все может обернуться крахом. Солнце закатилось сначала за крыши домов, затем — за горизонт, окрасило тонкую полоску вдали ярко-оранжевым и оставило после себя фиолетово-розовое полотно, которое по мере приближения Томаса к Экзекьюшн-Доку постепенно обращалось в сине-серое. Впереди плескалась Темза, заглатывавшая последки дня. Первый дозорный — в дверях. Вытянулся по струнке, как будто старательно исполняя свой долг, а сам постоянно поглядывал по сторонам, ожидая, пока разойдется народ. Томас тоже ждал. Стоило охраннику повернуться ко входу, дождавшись, наконец, часа трапезы, как брюнет подбежал и рукояткой пистолета ударил мужчину в затылок. Тот не успел упасть и основательно нашуметь: Томас подхватил его под руки и усадил на землю, вручил в ладони штык и постарался придать позе потерявшего сознание охранника как можно более естественное положение. Хоть постовым и не положено было сидеть на земле во время службы. Двоих следующих он встретил в узком темном коридоре, спустившись по лестнице на этаж вниз — как раз в то отделение, где обычно держали заключенных. Времена, когда пиратов отлавливали постоянно и в тюрьмах буквально не хватало места на всех, уже пролили свою кровь, и сейчас то ли разбойники научились искуснее прятаться, то ли власти поумерили пыл. Поначалу охранники и Томас долго приглядывались друг к другу, и лица мужчин заметно нахмурились, когда те осознали, кто именно перед ними стоит. — Зачем вы сюда? — держа руку на штыке, дергано спросил тот, что был повыше. — Предъявите разрешение на вход. — Пришел за одной важной персоной, — игнорируя требование, мрачно ответил Томас нарочно хриплым голосом. — Адьос, господа. Дозорные не успели ничего понять. Томас бросился на них, и каждый получил по удару в висок: один рукояткой, другой — дулом. Брюнет наклонился, приложил ухо к груди сначала одного, потом второго и понял, что оба не дышат. Отшатнувшись, юноша от испуга врезался в стену. Воздух выбило из легких неудержимым страхом, и один только вид двух трупов, погубленных его же руками, сбил Томаса с толку. Он пополз вдоль стены, раскинув руки, и ему чудилось, будто он движется по краю бездонной пропасти, откуда доносится жуткое эхо. Стоило завернуть за угол и увидеть в конце еще одного длинного коридора сидящего на корточках охранника со связкой ключей, к которому несколько заключенных в одной камере тянули руки, наваждение исчезло. — Сэр! Сэр! — позвал его Томас. Мужчина лениво повернул к нему голову. — Там… там двое мертвых! Дозорный подскочил, подошел поближе к Томасу, всмотрелся тому в лицо, и, узнав его, хотел было побежать наверх, но не успел: последний удар рукояткой пистолета по голове достался ему. У брюнета дрожали руки, и ключи гремели, как сто перекатываемых по мостовой бочек с железом. Он дошел до конца коридора, заглянул в последнюю общую камеру, где сидели три незнакомых старых человека. Завидев в руках у Томаса ключи, они, словно кучка обезумевших животных, ринулись к клетке, впиваясь в прутья зубами и страшно хрипя ругательства вперемешку с просьбами отпереть замок. — Этих бедолаг уже ничто не спасет. Все равно сдохнут, даже до выхода добежать не успеют, — Томас оглянулся на знакомый голос. Ньют сидел в ближайшем к сетке углу спиной к прутьям, и его практически не было видно за выступом стены. Договорив, он повернул голову лишь наполовину и, глядя на Томаса краем глаза, привычно ухмыльнулся. — Хорошая работа, Томми. Томас заулыбался этой похвале и особенно — мягкому искажению своего имени — и даже замешкался на мгновение, держа ключи в дрожащей ладони. Два мертвых охранника напрочь вылетели из головы, и брюнет даже решил, что их жертва стоит вот этого самого момента — момента, когда Ньют ласково называет его «Томми» и, пусть до сих пор скрыто, радуется его приходу. Из забытья его выдернуло тихое Ньютово «ну долго ты там?». Томас принялся даже извиняться, понимая, насколько глупо это звучит, и долго впустую гремел ключом в скважине, пока блондин не вырвал связку у него из рук и не открыл камеру сам. Выбираясь наружу, Ньют оправил треуголку на голове, отбросил ключи в сторону, и те, звякнув, залетели в щель между кирпичами. Некоторое время пират завороженно смотрел на заметно посветлевшее, приятно пахнущее лавандой и лишившееся щетины лицо Томаса и мысленно радовался до боли в животе, что этот мальчишка все-таки не бросил его (а если честно признаться, он с самого начала верил, что Томас его не бросит). И Ньют не удержался. Правда-правда не удержался. Он прижался к губам Томаса своими, чувствуя себя ужасно виноватым за порчу привычной брюнету безукоризненности, но Томас, как оказалось, был совсем не против, и его все еще отплясывающие польку руки сначала робко, а затем на порядок увереннее обхватили Ньюта за шею и притянули к себе. Они не слышали и не ощущали ничего: ни оскорблений в свою сторону, ни смачных плевков под ноги, ни судорожных шевелений дозорного на полу. И в который раз Томас заметил, как рядом с Ньютом замирает время. На самом деле они целовались секунды три, но по ощущениям — около пяти минут. От Ньюта на лице Томаса остались отпечатки сажи, а на губах захрустела земля, и брюнет пытался понять, действительно ли камеры в тюрьмах такие грязные или пираты всегда такие неряшливые. Томас отстранился первым, и вовсе не из-за того, что брошенный кем-то из трех стариков камень попал по ноге, и не из-за того, что Ньют все это время держал глаза открытыми, что смущало брюнета до дрожи. — Пора бежать, — объяснился Томас, и Ньют только отрывисто кивнул. Брюнет вручил пирату пистолет и меч и пошел вперед, оборонительно вытянув руку с оружием. Они проскользнули мимо двух убитых, которых Ньют первоначально принял за отрубившихся, но осознав, что те не дышат, посмотрел Томасу на спину, удивляясь, что брюнет вообще смог это сделать. Масштабы разрушений, устроенных брюнетом в тюрьме, из незначительных разрослись до целой Вселенной, и Ньют все больше и больше убеждался, что не зря встретился с этим юношей. Может, в нем есть пиратские гены? Томас вел Ньюта по городу, на который почти опустилась ночь, загораживая собой точь-в-точь как его самого блондин загораживал в «Старой Пристани». Ньют даже не спрашивал, куда они направляются (точнее, не издавал вообще никаких звуков): он всецело доверял Томасу, о чем бы тот сейчас ни думал. Но когда из-за поворота на них вышел ошеломляющих размеров особняк, светящийся десятками окон, Ньют все-таки запротестовал. Он сразу понял, что брюнет привел его к себе домой, но вот зачем так нужно было делать — неизвестно. — Может, мы все-таки пойдем куда-нибудь в другое место? В тюрьму, наверное, уже пришла ночная смена. Нас будут искать. — Тшшш… Не волнуйся. Я знаю, что делаю, — и Томас, дернув Ньюта за рукав, повел его к черному входу. — Если уж грешить, то грешить по полной. Ньют был определенно без ума от этого темноволосого мальчишки.***
Томас едва успел спрятать Ньюта в шкаф для одежды: в комнату настойчиво стучали, и из-за двери верещал грозный нянечкин голос. — Подождите, я сейчас открою! — Томас цыкнул на Ньюта, который протестующе замотал головой, прося не впускать никого. Сам брюнет хаотично сбрасывал с себя одежду и наскоро надевал то, в чем спал. — О, Господи, вы еще спите? - раздалось снаружи. - Я заходила несколько раз, но вы не отвечали. Думала, случилось что. — Нет-нет, Дороти, все в порядке. Я, оказывается, очень устал с дороги и, наверное, буду спать до утра. Не беспокойте, пожалуйста. — Да-да, как скажете, господин, — ее короткие ножки зашаркали по полу, но потом вдруг остановились. — Погодите-ка, — сердце Томаса ухнуло в пятки, — а вы не забыли написать письмо госпоже Беатрис? — Обещаю, напишу завтра утром, когда этого пирата повесят. Как только я буду в полной безопасности, обязательно ей напишу. Томас беззвучно захохотал, потому что из шкафа вытянулась рука, согнутая в кулаке, и пригрозила брюнету, забавно дергаясь. Няня Дороти некоторое время простояла у двери, собираясь с мыслями, в конечном счете решила не отвечать ничего и зашагала вниз по лестнице. Дверца шкафа громко скрипнула, и наружу практически выпал Ньют, увлекая за собой вещи, за которые держался. — Это было не смешно, — он выкарабкался из кокона одежды, подскочил на ноги, мягко схватил подошедшего Томаса за шею и увлек за собой на кровать, оставляя на ней серые пятна. Томас по-прежнему трясся от немого смеха и все пытался спихнуть с себя руки пирата, но Ньют, казалось, был чуть сильнее в этот момент. — Меня, вообще-то, и правда могли повесить. Томас перестал улыбаться и посерьезнел на несколько коротких секунд. Глаза его затуманились внезапным потоком размышлений, и брюнет даже вытянул губы слегка. — Но ведь я же тебя выпустил, — эта реплика прозвучала скорее как неуверенный вопрос, и Ньют кивнул на всякий случай, заверяя Томаса, что именно так все и было. — Так какого хрена ты притащил меня сюда? — лицо Томаса мгновенно прояснилось: похоже, он и сам забыл сначала, зачем привел пирата в свой особняк, но благодаря Ньюту наконец-то об этом вспомнил. Он указал пальцем на дверь, ведущую в другую комнату, встал с постели и силой потянул недоумевающего блондина за собой. Ньют ожидал увидеть гардеробную, площадью превосходящую два корабля, важный кабинет с кипами бумаг и золота, распиханного по запертым на замок ящикам, еще одну спальню с огромной кроватью, балдахином упирающейся в белый потолок. Много чего ожидал увидеть за дверью, но к довольно небольшой, хоть и обставленной дорого и пафосно, ванной он явно не был готов. Ньют перевел непонимающий взгляд на Томаса, и тот только пожал плечами. — Ты себя видел? У нас есть еще время… — начал объяснять брюнет, но договорить ему не дали. Ньюту не нужно было повторять дважды. Он сбросил себя кафтан и рубаху, но дальше Томас уже отвернулся, над чем блондин начал посмеиваться. Забавно было то, что они не раз видели друг друга обнаженными, но брюнет все равно смущался. Может, от того, что все между ними происходило в полумраке, когда времени и желания разглядывать что-либо не было. Может, от того, что воспитание играло немаловажную роль. Ньют ухмыльнулся, опустившись в теплую воду. Томас все еще стоял к нему спиной, теребя что-то в руках. — Врачи говорят, часто мыться вредно. И голым особенно, — раздался из-за спины брюнета приглушенный голос. — После того как посидишь за решеткой перед казнью, о таких формальностях сразу забываешь, — Ньют положил руку на бортик. — Интересно, а насколько ты раскраснеешься, если я предложу тебе присоединиться? Томас закашлялся, и Ньют в открытую засмеялся, прикрывая рот рукой. Брюнет повернулся к нему, глядя в глаза и не желая опускать их куда-либо ниже. Ньют кивком головы кивнул на воду и снова загадочно ухмыльнулся. Он заметил, что Томас и впрямь покраснел еще сильнее, и пар, исходящий от воды, был тут совершенно не при чем. Это выглядело умилительно — порозовевшие щеки, неуверенно стаскивающие через голову рубаху руки, которые мгновенно закрыли пах — и вместе с тем забавно, и Ньют не понимал, улыбаться ему или продолжить хихикать. И, да, все еще неуверенный Томас забрался-таки в ванную. Она оказалась не такой уж и длинной, и они оба упирались ногами в противоположный борт. Ньют прижал ступни к бедрам Томаса, от чего брюнет дернулся, словно уколовшись обо что-то. Томас долго привыкал к конфузной обстановке, и его тело долгое время оставалось напряженным донельзя. Настолько напряженным, что мышцы выделялись под кожей (но никто не говорит, что Ньюту это не нравилось). Ньют резко опустил голову под воду, зажмуриваясь от мыльной пены. С волос и шеи смывалась пыль и засохшая грязь, и чьи-то руки, бережно зачерпывая собранными в подобие ковшика ладонями, поливали вмиг разрисовавшуюся мурашками спину. Подняв голову, Ньют увидел, что Томас сидит гораздо ближе, практически вплотную к нему, скрестив ступни широко разведенных в стороны ног, голыми коленками выглядывающих из-под воды (что было само по себе довольно провокационно). Брюнет принялся вытирать небольшим смоченным полотенцем лицо пирата, обнажая светлую и чистую, как у напудренных дам, кожу. Лицо при этом у него было сосредоточенное, как у какого-нибудь ученого, уткнувшегося в мудреную книгу. С волос Ньюта серая вода ручьями стекала обратно в ванну, делилась на отдельные капельки, пробивая ими рваные круги в пленке пены. Сам блондин бесстыдно бегал по телу Томаса взглядом, заставляя брюнета снова заливаться краской, и потом протянул руку, проводя кончиками пальцев сначала по шее, затем по плечам, затем — зигзагами по ребрам. От каждого прикосновения Томас вздрагивал и втягивал живот, но продолжал сосредоточенно протирать Ньюта, бережно водя по коже мягкой тканью и избавляясь от серо-черных пятен. Томас старался не обращать внимание на ненавязчивые, но целенаправленно опускающиеся под воду, к бедрам, касания Ньютовых пальцев, но это перестало быть возможным, когда горячая рука опустилась до паха. Тогда брюнет слишком резко втянул воздух, слишком резко дернул рукой, и вода с полотенца шлепнулась на пол. Ньют улыбнулся одним уголком губ. — Давно хотел попробовать, — неизвестно зачем заметил блондин, медленно проводя ладонью вверх и вниз. Томас дрожал, и Ньюту пришлось зажать его своими коленками, но от этого они оказались еще ближе: брюнет мог спокойно тереть пирату спину одной рукой, а второй держаться за бортик и в те моменты, когда прикосновения оказывались особенно приятными, стискивать его до побеления костяшек. Ньют не останавливался. Томас уже не мог казаться сосредоточенным, и при каждом движении руки блондина гулко и протяжно выдыхал, и вздохи постепенно смешивались с голосом, выдавая нечто до боли напоминающее «ммм», которому Ньют находил только одно объяснение. Затем к звукам прибавились тихие ругательства, а сам Томас подался вперед, обхватывая пирата икрами за спиной и образовывая своего рода кокон, часто дышащий в такт ритмично-частому биению двух сердец. Брюнет опустил подбородок Ньюту на плечо, а руки его перекочевали с бортиков ванны на внезапно показавшиеся фарфорово-хрупкими, слегка выпирающие ребра блондина. Каждое движение ладони отдавалось Ньюту горячим выдохом в шею, и он сильнее сжал пальцы, но не настолько, чтобы было больно, и получил в ответ «твою ж мать, еще». Томас уткнулся лбом в лоб Ньюту, шепча «еще» все чаще, и Ньют слушался, выпрашивая тем самым очередной жадный шепот. Это было совсем, наверное пошло, но видеть Томаса таким адово-красным, молящим не отпускать, Ньюту нравилось настолько, что он и сам начал чувствовать целый вулкан внизу живота, шипящий паром и выпускающим его завитками к потолку. Позади на всевозможных тумбах горели свечи в позолоченных подсвечниках, на стене слева слившиеся воедино тени двух человек расплывчато зеркалили каждое телодвижение, эхом отражали каждое слово. Под конец Томас слабо вздрогнул. Он дышал ртом, как выброшенная на берег рыба, и смотрел Ньюту в глаза. Ньют улыбался ему самодовольно, плавно возвращая руку вверх, к шее, и присоединяя к ней вторую, улыбался загадочно и влюбленно, и губы его снова нашли губы Томаса (брюнет, на самом деле, посчитал, что ничуть не удивится, если поведение пирата завтра уже будет совершенно иным. Если завтра, конечно же, наступит) для неприлично долгого и глубокого поцелуя. И если раньше Ньют целовался с открытыми глазами, то сейчас веки его были закрыты, пряча шоколадную дымку глаз. Томас ощущал его горячие ладони с разбухшей от воды кожей на шее, ощущал, как те беспрестанно двигаются, не то нарочно гладя, не то просто поддаваясь движениям всего тела. Этот поцелуй и до боли приятная прелюдия (и не важно, что все должно было быть наоборот) заставили Томаса влюбиться в Ньюта чуточку больше и поверить, что все безрассудные решения, что он принял за последние недели, оказались верными. Да, пожалуй, все стоило этой близости, начиная желанием выслужиться перед отцом и отплыть во Францию и заканчивая побегом из тюрьмы. Их наверняка уже ищут и будут преследовать до самой Атлантики, но Томаса это мало заботило. Он будет с Ньютом, а уж он-то обязательно придумает, как избежать любых проблем. Мощный стук в дверь этажом ниже заставил обоих парней отпрянуть одновременно и оглянуться, вслушиваясь во все, что происходит. — Откройте! Откройте немедленно! Томас Эдисон помог бежать пирату из тюрьмы! Юноши выскочили из ванной с единогласным «твою же мать!» и бросились одеваться в первые попавшиеся в шкафу вещи. Внизу шаркали к входной двери шаги швейцара, преследуемые непрекращающимися причитаниями няни Дороти. — Открой, открой, Стефан, я сейчас им покажу! — ругалась женщина. Даже вид вооруженных до зубов людей в форме нисколько не испугал ее. — Да как вы смеете клеветать на господина! Он спит с самого утра и не выходил не то чтобы из дома, но даже из своей комнаты! Как смеете вы говорить, что он освободил преступника! Томас бросил Ньюту заплечный мешок, два пистолета и меч. Сам зарядил свой револьвер, проверил застежку кинжала на ноге и, приложив палец к губам, указал на окно и затушил свечи. — У нас нет времени объясняться, мэм. Они, — последовала недолгая пауза. Видимо, кто-то из солдат указывал на очнувшихся дозорных, — подтвердили, что именно Томас Эдисон напал на них этим вечером. А заключенные в камере рассказали, что какой-то черноволосый юноша помог бежать доставленному сегодня утром арестанту. Двое спустились по закрепленной крюком на подоконнике веревке и повалились на газон. Выглянув за угол, они заметили, как няня Дороти закрыла собой проход, уперев полные руки в дверные косяки. За ее спиной выстроилась целая вереница слуг, которые взволнованно переговаривались между собой и неодобрительно покачивали головами. — Какой-то черноволосый юноша?! — продолжала ахать Дороти. — Да много ли в Лондоне черноволосых юношей! — Извините, мэм, но мы должны войти. Иначе опасный преступник уйдет! Не успела женщина более ничего возразить, как военные грубо оттолкнули ее и, пихая друг друга, закатились внутрь, тут же разбегаясь по дому. Томас сорвался с места и побежал к высокому каменному забору, на ходу размахивая ладонью и завлекая Ньюта за собой. Их сгорбленные фигуры пожирало тенью от дома и деревьев. У кого-то из двоих предательски громко звенело золото. Где-то на заднем дворе тявкнула собака, и ее подхватили другие, поднимая жуткий лай с подвыванием. Оттуда же доносились визги женщин и голоса солдат. Силуэты бегали, выделяемые в окнах пламенем свечей, на втором этаже и на первом. И только когда Томас и Ньют уже бежали по скользкой мостовой в сторону порта, из окна на втором этаже донесся полный злобы и разочарования возглас. За ним последовал визг няни Дороти, которая отныне кричала, что не может в это поверить, что тут какая-то ошибка. Лязгнула калитка. Солдаты, обследовавшие двор, высыпали на улицу. Один из них прищурился, всматриваясь в тень под зажженными на зданиях фонарями и выставил вперед руку, указывая на двух человек, бегущих в самом конце улицы и чем-то звонко гремящих. За его жестом внимательно проследили. Кто-то истерично закричал «Вот они!», один военный понесся обратно в дом, чтобы оповестить других, и погоня продолжилась. Томас бежал, поскальзываясь на камне, а Ньют, плохо знающий улицы Лондона, следовал за ним по пятам, полностью доверяя чутью брюнета. Они протискивались в узкие коридорчики меж домов, избегая встречи с побежавшими в обход солдатами, и бежали так быстро, как только могли, на подкашивающихся и уже уставших ногах. Они расталкивали ночных прохожих, которые кричали им что-то в спину. На одного пьяницу, нашедшего в проулке замечательный туалет, пришлось направить пистолет, чтобы тот, пискнув, выкатился обратно на улицу, как есть, со спущенными штанами. Вид мужчины напугал какую-то бедную женщину, шедшую под руку со своим кавалером, и она завизжала, смешно подпрыгивая на скрытых оборванным платьем ножках. Голоса солдат позади не утихали, а вопль только привлек их внимание, и Томасу с Ньютом пришлось снова скрываться в закоулке. Им обоим хотелось смеяться, но в то же время оба они понимали, что их жизнь сейчас висит на самом тонком волоске, на котором только могла когда-либо висеть, и это вынуждало их бежать дальше и быстрее. В порту, как и обычно, было много кораблей самых разных видов и размеров. На каких-то работали люди, разгружая товар, некоторые готовились к отплытию. Томас осматривал их все и замечал абсолютно на каждом как минимум двоих-троих человек. Он готов был выть от отчаяния и злости, потому что голоса солдат слышались совсем близко, а топот облаченных в кожаные сапоги ног вибрировал по мостовой грозным маршем. Никогда страх не сковывал все внутренности так ощутимо, как в эту минуту. — Шхуна! Там пришвартована шхуна! — Ньют потянул Томаса, который ничего еще не увидел, за собой и побежал вдоль берега. В порту вскоре оказались и солдаты и, озираясь по сторонам, целились в бочки, заглядывали в лодки у причала, расспрашивали моряков, но те только кривили губы и пожимали плечами. Один мальчишка лет тринадцати, свесивший ноги с борта разгружающего товар фрегата, сказал, что видел здесь только что кого-то, и указал пальцем направление. Солдаты, не говоря ни слова в ответ, на что мальчишка обиженно надул губы, побежали вдоль берега реки, осматривая корабли, но никого больше не замечали. Томас смутно помнил, сколько времени им понадобилось, чтобы сняться с якоря и поднять паруса. Единственное, что всплывало в памяти — это дикое биение сердца, колотящее даже в ушах, решительное лицо Ньюта, отпихивающего брюнета прочь от штурвала и резко разворачивающего судно, и гром выстрелов с берега, дробящих ночь на осколки. Занятая юношами двухмачтовая шхуна была совсем легкой, не уступающей только, наверное, лодке, и практически опустела. В трюме осталась бочка несвежей воды и несколько подпорченных фруктов на дне пыльного мешка. Запасам Томас совсем не обрадовался и пожалел, что не выкрал ничего с кухни. Ньют выводил корабль из Темзы, уверенно направляясь в Северное море. — Поздравляю, Томми, — окликнул пират брюнета. — Ты помог сбежать преступнику, убил двух дозорных, украл деньги из кабинета своего отца и угнал корабль. Могу я отныне называть тебя пиратом? Томас поднялся к Ньюту, не находясь, что ответить. Блондин уверенно держал штурвал и следил за вьющимся змеей руслом реки. Мимо них проплывал Лондон, горящий окнами домов, задыхающийся в мерзком запахе отходов, кричащий голосами пьяниц в тавернах и гремящий все удаляющимися выстрелами. — Не знаю, — путано ответил Томас. — Наверное, можешь. Ньют широко ухмыльнулся, целуя брюнета куда-то в корни темных волос над висками и через мгновение будто виновато отшатываясь: он все еще не доверял внезапным порывам собственных чувств и считал их чем-то не слишком подходящим пирату. Но сейчас это было, наверное, простительно, да? Ему до безумия хотелось сказать, что он любит Томаса, и вместе с тем сомневался, будет ли это звучать искренне и вообще к месту. — Я люблю тебя, Ньют, — блондин вытаращил глаза на Томаса, который как ни в чем не бывало убрал руки за спину и засмотрелся на небо, озорно поглядывая на пирата уголком глаза. — Ты же это все время порываешься сказать, да? Ньют думал, стоит ли ему произносить это самое «да», но оно по своей воле слетело с губ, напросившись-таки на свободу. По Томасу плохо видно было, радовался он или мало об этом заботился, но блондин чувствовал, что ему стало на порядок легче после этих слов. Они плыли на украденной шхуне по Темзе с пустыми закромами, пригоршней денег в мешочке и небольшим запасом пороха. На них начиналась охота. И они собирались найти «Кровавую Мэри».