«...Никогда мне не понять Эрика… Что нужно ему от меня, когда я отреклась от него, отреклась от музыки? Все ведь кончено, и я сделала свой выбор там, на крыше Оперы… Теперь душа моя пуста, я отринула все то, что было ему во мне дорого. Нет более моего голоса, нет более лживой маски на лице моем… Почему же он все не отпускает меня от себя?..» Из записей Кристины Даае. Дата не указана.
Кристина никогда не позволяла себе мыслей о том, что могло бы статься с нею и с Раулем, если б они оба были сильнее. Наверное, они были бы счастливы, но ни к чему ей было теперь думать обо этом и тешить себя новыми иллюзорными надеждами. Они не должны были молчать о том, что происходило меж ними, не должны были мучиться в тишине, представляя все так, будто бы и не изменилось ничего. Но им — Кристина знала! — легче было верить в то, что все осталось в их чувствах по-прежнему. Иногда бывает ведь проще проглотить боль, замять смятение души своей — и улыбнуться — нехотя, слабо — в ответ на столь же вымученную и жалкую улыбку. Они нуждались друг в друге, потому что души их были когда-то близки. И, быть может, любви — настоящей, взрослой любви — меж ними никогда и не было. Кристина, робея под пристальным взглядом Эрика, чуть нахмурилась. Глупости, разве можно выдумать любовь? Разве можно выдумать ту нежность, что переполняет сердце, и ту радость случайных коротких встреч, и ту музыку, что льется из самой души, когда он говорит с тобою?.. Ах, если б Эрик никогда не вставал меж ними!.. Но они не были счастливы. Ни единого мгновения. Минутный порыв Кристины, толкнувший ее на побег, давший ей вначале радость свободы, сменился вдруг тоской и болезненным, полуживым состоянием души ее. Днем она пыталась быть милой и обходительной, а ночами она просыпалась с криком ужаса и с именем, с чужим именем, застывшим на устах. Она самовольно сбежала, оставив его. Сам Эрик не отпускал ее. Рауль — она видала это ясно — мучился. Они жили в постоянном смятении и страхе потерять друг друга. Счастье, что они пытались строить, как дети строят замки из песка, рассыпалось и развеивалось по ветру, и тогда они, упрямые, как и все дети, начинали строить его заново, безуспешно пытаясь избавиться от жуткого призрака прошлого. Кристина тихо вздохнула и, поглядев искоса на Эрика, упрямо и зло пробормотала: — Быть может, у нас что-нибудь и получится… — Разве вам, Кристина, было хуже… там, в Опере? Разве вы стали счастливы? Она чуть улыбнулась. Он никак не желал понять, что она бежала из Парижа не ради счастья, а ради избавления, ради свободы. С Раулем было проще. Он был далек от моды, от природы робок, а еще он совсем не умел играть на фортепиано. Ему она могла поведать старую легенду, и он не рассмеялся бы. С ним она могла гулять под теплыми лучами солнца возле Нотр-Дам. И он был слишком приличен и застенчив, чтоб первым поцеловать ее на крыше Оперы. Все в нем было очаровательно. Comme il faut*. Эрик же… пугал Кристину. Ей чудилось в его манерах, в его извечно черном фраке, в его голосе что-то зловещее. Он вел себя по-иному, как не вели себя другие. Он был гений. Она не отрицала. Что ж, гениям, наверное, дозволены любые странности. Вспышки гнева были у него внезапны, как и вспышки странной, какой-то нездоровой, болезненной нежности. Никогда Кристина не знала, как через мгновение переменится его настроение. Когда он репетировал с нею, он бывал вспыльчив. Он требовал, чтоб она была идеальна. Идеальна во всем. А еще он говорил ей о любви. И ей становилось страшно. Потому что любовь его была темной. Как и он сам. Она уловила вдруг движение во тьме и подняла быстро голову. Эрик быстро приблизился к ней, в одно мгновение оказавшись рядом. А потом склонился над нею. На руках его не было уже перчаток. Он касался лица ее, касался так, словно хотел вспомнить черты ее, и его руки были холодны, точно лед. Кристина глядела ему в глаза, не отрываясь. Ей, казалось, не было даже неприятно, и она не испугалась. Все произошло так стремительно, что она просто не успела осознать того, что Эрик хочет коснуться ее. Он ведь всегда этого хотел. Она знала. Но он никогда не позволял себе. И ей запрещал трогать его. Лишь изредка он мимолетно дотрагивался до руки ее, обжигая тут же холодом. — Эрик так рад видеть Кристину… Вот только он не знает, как сделать так, чтоб она поняла это… — Голос Эрика казался надтреснутым, словно он на мгновение охрип. — Я... я так ждал вас, Кристина… Рауль точно так касался ее лица в тот день, когда она сказала ему шепотом, что любит. Только вот пальцы его не дрожали так сильно. Сердце Кристины замерло. — Кристине ведь не больно от этого? — спросил вдруг Эрик тихо. Она медленно покачала головой и неловко тронула его за плечо. Она знала, что никто не мог увидать их средь мрака ночи на пустынном пляже, а все-таки устыдилась интимности момента и, кажется, покраснела. Она отчего-то никогда не могла отказать Эрику. И он пользовался этим. Теперь ей нужно было бы отстраниться, да только она не делала этого. Пальцы Эрика задели легко уголок ее губ, и она вздрогнула. Ей вдруг сделалось неспокойно, и ветер вдалеке взвыл очень уж зловеще. — Эрик! — произнесла она быстро, хватая его за руку. — Поглядите только, какая тьма вокруг! Уже, верно, поздно, и мне пора возвращаться… Да только я боюсь идти одна! Вы не могли бы… проводить меня?.. Рука Эрика, испещренная вся белесыми шрамами, внезапно ослабла и безвольно повисла, точно плеть. — Боитесь темноты, Кристина? — Глаза его мрачно сверкнули, и в голосе его — она не сомневалась! — послышалась насмешка. — Зря, знаете ли… Не стоит бояться тьмы. Эрик тоже когда-то боялся, но потом понял… Она подобна маске, она скрывает все, что вы не хотите показать, Кристина… Ночь — защитница, ваш испуг и ваше отвращение едва ли заметны теперь… — Эрик, Эрик! — Кристина подняла с земли чуть горящий фонарь и потянула его за собой. — Что вы такое говорите?.. Да, я боюсь темноты, и это глупо, я знаю!.. Но не пугайте меня еще больше, Эрик!.. Ваши слова кажутся мне странными… И вы опять упрекаете меня?.. — Если б вы всегда были рядом, Кристина… — невпопад, будто бы даже и не слушая бессвязных слов ее, сказал хрипло Эрик. — Если б вы не уходили так от ответа и не бежали прочь…***
— Вы… вы придете завтра к морю, Кристина? — Если вы этого хотите, Эрик. Мне, право, очень милы эти места, и я буду счастлива, если мне удастся провести тут еще несколько дней… Он исчез, точно призрак. Растворился во мраке, обращаясь вновь бесплотной тенью. Он услыхал то, что желал услышать от нее, и скрылся, подобно черной птице. Кристина стояла подле дома, и лицо ее было бледно. Эрик — как и обычно — поражал бесцеремонностью. Она даже и не подумала спросить, где он остановился. Отчего-то это не пришло ей в голову. Кристина в который раз с горечью ловила себя на мысли, что Эрик был для нее более призраком, чем живым человеком.