Оглядываясь назад

Центральные миры, планета Корускант, Храм джедаев. Пытаться прогнуть под себя историю — все равно что останавливать вражеский истребитель сачком для бабочек. Слишком много «если» и «но», слишком много нюансов и деталей, которые никак не предусмотреть и не предугадать. В становлении Империи не один человек сыграл свою роль, и Люк был бы идиотом, если бы считал, что связывание Энакина по рукам и ногам что-то даст. Возможно, он затормозил бы процесс, но ненадолго. Сачок и истребитель вещи несовместимые. Люк не мог понять некоторых вещей. Он видел, что Энакин мнил себя выше и лучше прочих. Этого мог не заметить только слепой и глухой дурак. Он видел так же, что тот был влюблен, пусть и не без памяти, но серьезно. Первое откровенно тянуло Энакина на скользкий путь высокомерия и мерзости. Второе — тормозило. Энакин был словно звезда, которую сжимала гравитация, но которой не позволяло умереть внутреннее давление. Все вокруг было гравитацией, Падме и совесть — давлением. Так как же такой парень, как Энакин, мог изменить своей любимой с Темной стороной? По-че-му он не выбрал Падме, если она была настолько важна для него, что он до сих пор оставался джедаем, хотя, как узнал Люк, общался с Императором чуть ли не с пеленок? Люк мог допустить, что Энакин был неплохим человеком, и Императору требовались годы и мастерство, чтобы перетащить на свою сторону нового ученика. Но Падме-то как? В какой момент он бросил ее? Или разлюбил? Или что? Люк ломал голову, но та не поддавалась. Ребус оставался ребусом. У Люка же был только один не самый логичный ответ: Энакин не так уж любил Падме. Только беда была с этим ответом. Если Энакин в один момент стал равнодушен к Падме, какая сила во Вселенной толкнула его на смерть ради своего ребенка в будущем? Одни лишь отцовские чувства? Нет, Люк в это не верил. Момент раскаяния Вейдера был искренним, сильным. Такого не приходится ждать от главнокомандующего имперской армией, у которого на противоположной стороне объявился ненужный сын от женщины, к которой он давным-давно охладел. Такого приходится ждать от человека, который вспомнил, кого и как сильно любил, который собрал все силы в механический кулак и решился сделать то, чего не решился сделать когда-то. Вот такой ответ Люка устраивал, но создавал в голове изначальную дилемму. Спросить у отца не предоставлялось возможным. Тот мог быть интересным и адекватным собеседником, но, когда дело касалось личных тем, Энакин замыкался и начинал сверкать глазами, словно спрашивал: «Ты какого в мою душу лезешь? Язык лишний?». Влиять на Энакина тоже не выходило. Негативного тона в адрес будущего Императора тот не терпел и не далее как вчера послал Люка к Ордену джедаев, сказав, что кружок ненависти к друзьям Энакина находился именно там. Пришлось спешно извиняться и делать вид, будто изначальная формулировка «Палпатин — зло», не была верной. Можно было просто пойти и прикончить Императора. Люк правда собирался, он даже сходил в Сенат, чтобы разыскать этого человека, но... В телохранителях рядом с ним ошивался отец либо перед дверьми стояла охрана. А один раз Шив Палпатин и Люк встретились взглядами, и Император снисходительно кивнул, словно предлагал броситься на него и увидеть, что будет. Люк бы бросился, если бы не куча людей и не всплывшее предупреждение Йоды о вмешательстве в маячившее перед глазами будущее. Не верить Учителю причин не было, и Люк решил попытаться чуточку иначе. Ситх с ним, с Императором и прочими нелюдями! Если Энакин любил Падме, значит его можно было попытаться уговорить не делать гадостей ради нее. В ноги упасть, если понадобится. Однако, странно дело. Обычно Люку приходилось вылавливать отца, чтобы исподтишка поговорить о планах на ближайшие дни, а в этот раз он пришел сам. То, что у него что-то было не так, не заметить было трудно и практически невозможно. Энакин был более раздражительным, чем обычно. А еще уставшим и перевозбужденным.. Люку это не нравилось. - Что? - спросил он первым же делом. - Ты выглядишь ужасно. - Я не сплю. - Почему? - Встрепенулся Люк. - Что не так? Я могу помочь. - Чем? - вяло огрызнулся Энакин. - Ударишь, чтобы вырубить? Так не пойдет. Энакин сел — почти упал — на стол и провел рукой по измученному лицу. День «Х» приближался. Наступал на пятки. Дышал в затылок через маску Вейдера. Но Люк, не знай об этом, никогда бы не сказал, что что-то было не так. С его отцом все было почти нормально, не считая сегодняшней усталости. Он не был похож на человека, который через оставшуюся неделю с небольшим вскочит и заявит, что решил пасть во тьму. Он был тем же Энакином. И у него в покрасневших от бессонницы глазах пылала какая-то дикая надежда, угасающая, но все еще теплившаяся. - Энакин, - позвал Люк, присаживаясь рядом. Отец сидел, отпустив голову: то ли дремал, то ли думал. - Мне нужно кое-что поискать. Можешь помочь? - Поискать что? - спросил Люк. Энакин поднял голову, проморгался, чтобы сфокусироваться. - Знание, Люк. Банальное знание. Я хочу найти ответ, как вернуть человека к жизни, если тот умрет. Или как сделать так, чтобы он не умирал. Люк чуть со стола не свалился. Он во все глаза смотрел на Энакина, но тот был совершенно серьезен. Он глядел на Люка и ждал ответа, а Люк не знал, что сказать отцу. Знание, как спасти от смерти? Вернуть? Люк никогда не слышал о таком, он вообще сомневался, что подобный ответ существовал. Кого Энакин собирался спасать? Кажется, Люк задал вопрос вслух. - Есть человек, которому нужна моя помощь, - туманно ответил Энакин и добавил: - И поверь, Люк, я скорее нырну в лаву, чем отступлю. - А... Может быть, стоит поговорить с Оби-Ваном или еще с кем-то из магистров? Йода знал бы, если бы нужный тебе ответ был, а Оби-Ван всегда... Энакин поднял брови и заулыбался, нехорошо и с легким презрением. - Оби-Ван настолько идеальный и послушный, что тошно бывает. Мне нечего у него спрашивать. Мне нужно найти какую-нибудь информацию об одном темном владыке, и у джедаев вызовет вопросы такая заинтересованность. Меня обязательно притащат на Совет и будут пожирать мозг долгими нравоучениями. Им не понять. Они... - Энакин оглядел помещение. - Мы разные с ними. Точнее, служим одной цели, но они считают, что не все средства ее оправдывают. А я считаю именно так. За то, ради чего стоит жить, можно и умереть. - И убить? - Скорее да, чем нет, - сказал Энакин и поднялся со стола. - Так ты поможешь? Люк не знал, кто помог бы Энакину, не попади он в прошлое. Кому отец говорил эти слова? С кем сидел так же в закрытом зале для тренировок? Люк знал, что скажет Энакину еще до того, как согласие сорвалось с его губ.

***

Они провели бок о бок четверо или пятеро суток. Энакин продолжал почти не спать и рыться в Голонете. Люк прошаривал секции в архиве со старинными рукописями, к которым страшно было прикасаться. Несмотря на то, что листы бумаги, на которой раньше печатали книги, были обработаны специальным раствором, помещающим страницу в своеобразную безопасную среду, Люк переворачивал их с осторожностью, боясь что вот-вот книжка рассыпется в его руках. Не найдя ничего в Голонете, Энакин перебрался к Люку. Они ели бутерброды и то, что удавалось стащить на кухне. Энакин жевал быстро и не сводил глаз со страниц. Вечером он выключался на несколько минут, чтобы после вскочить и умчаться домой. А утром приходил обратно, принося Люку завтрак. Тот ходил за ужинами. - Ненавижу читать. Вот ненавижу, - признался Энакин как-то, разлегшись на полу и положив на лицо книжку. Люк только улыбнулся краешком губ. В этом они с отцом тоже были похожи. В один из дней в архив заглянули двое мальчишек и одна тви'лека. Они хихикали и вырывали что-то из рук друг друга. Энакин на детей не отреагировал, закопавшись в книги, а Люк успел поднять голову, прежде чем его ослепили вспышкой. - Что за?.. - Энакин потряс головой и посмотрел на детей. - Что вы делаете? - Голокарточка! - Тви'лека, робко улыбаясь, протянула Энакину изображение, где он подпирал рукой голову, а Люк с удивлением смотрел прямо в объектив. - Мы починили его! Совсем починили! Энакин повертел карточку и сунул ее в карман плаща. - Молодцы, - буркнул он. - А теперь не мешайте. Ребята переглянулись и убежали. Люк хотел попросить отдать ему карточку, но Энакин вдруг коротко выдохнул, размахнулся и молча швырнул книгу точно в полку. Та сбила нескольких собратьев и упала на пол. Энакин закрыл глаза. - Все это бред. Откуда ж он знал? Откуда?! Люк, подскочивший от внезапных эмоций отца, уставился на того снизу вверх. - Эй, ты как? Кто он? Что знал? - Да ничего. - Энакин открыл глаза и с обреченностью посмотрел на книжку, которую Люк держал в руках. - Выброси, там нет ничего полезного. Спасибо, что... Спасибо. Я рад, что у меня есть хороший родственник. Жаль только, что ты мне не доверяешь, как и прочие. Но я почти привык. Люк недоуменно смотрел на то, как его бывающий крайне импульсивным отец встает и направляется к выходу. Про голокарточку он успел забыть. Почему-то похолодели пальцы. Казалось, что Энакин только что для себя что-то решил. Просто взял и решил. Переступил через важную линию. Но ничего не произошло! Неужели и в прошлый раз он взял и так же яростно, как кинул книгу, отрекся от всего? Люк вскочил. - Стой! - До завтра, Люк, ладно? - Ты мой отец! - крикнул он быстрее, чем успел сообразить. Энакин остановился и повернулся спустя несколько томительных секунд со страшным выражением на лице. - Повтори! - угрожающе прорычал он. - Ты... - Второй раз говорить то же самое было неловко. - Я знаю, как это прозвучало... Люку было важно сказать это. Энакин всего лишь кинул книгу, а Люку показалось, будто тот уже шагнул в распахнутые объятия тьмы. И отчего-то внутренние часы начали тикать слишком громко, демонстрируя, как мало оставалось времени. Будто Люк и без них не знал. - Ты сейчас издеваешься? - Нет. Нет! - А мне кажется именно так. - Правда! Послушай... - Я лучше пойду, Люк. А ты поспи и обдумай свои слова. Мне не нравятся такие шутки. Люк не шутил, но Энакин, как он и думал, не собирался верить. Почему Энакин не спросил про мать? Люк думал, что тот просто обязан был спросить про Падме. Он же любил ее, верно? Он должен был сказать что-то такое, Люк кожей чувствовал. И это было крайне важно. Так важно, что образ Падме занял все сознание, раздулся до размеров галактики. Энакин остановился возле дверей. - Сын! - фыркнул он. - Ну надо же. И где твоя мать, сын? Если ответишь так, чтобы я поверил, сделаю вид, что последние пять минут стерлись из памяти. Энакин уставился на Люка, а тот открыл было рот, но тут же захлопнул. Ответить было просто, но Люк смотрел на растрепанные волосы отца, в его горящие болезненным гневом глаза, и совершенно не хотел отвечать. Казалось, что ответ станет выстрелом в голову, взрывом в центре мегаполиса. Люк не хотел говорить. И в то же время не мог не ответить, потому что Энакин ждал его слов. - Моя мама... Она умерла. Давно. - При родах? - Энакин почему-то заулыбался. - Да. Люк вздрогнул и почувствовал, как поползли по телу мурашки, когда Энакин засмеялся. Смех в архиве отдавался эхом. Чудилось, будто смеялся каждый стол, стеллаж, поворот, стул. Смеялось все вокруг. Само мироздание смеялось. Люк услышал, как время на секунду остановилось, чтобы перевести дух и выбрать новый путь, а после рвануло, как взбесившийся шаак. Центральные миры, планета Корускант, Сенатский Комплекс. Бейл никогда не пил. Пригубить мог, а так, чтобы всю бутылку в горло опрокинуть — такого не случалось. До сегодняшних дней. Это была, к слову, вторая бутылка беспинского вина. Отвратительное пойло стоило кучи кредитов, но Бейл был слишком занят заливанием пустоты внутри себя, чтобы думать о деньгах. Если забыть, что он был уважаемым сенатором и принадлежал Королевскому дому Альдераана, то можно было сказать, что он нажрался, разве что не похрюкивал и не поскуливал. Бейлу со дня первого вдоха не было так плохо, как теперь. Бреха додумалась позвонить, когда Бейл с депрессией и воющим ужасом под ребрами рассматривал виды Корусканта из окна квартиры. Он был облит дрогнувшей рукой: на штанах пятно, на тунике — целая лужа. Бейл хотел швырнуть бутылкой в стекло, но то было непробиваемым, а потому жест выглядел бы глупо. Бреха звонила и звонила, а Бейл не мог поговорить с супругой, потому что он даже смотреть на себя не мог, не то что слышать свой голос. Он струсил и проиграл. Он струсил! Бейл никогда не был героем. Он был политиком. Его стихией были переговоры и собрания, взвешенные решения и обсуждение, но никак не вражда с чудовищем, носящим на себе маску доброго отца всего мира. Он не был ни героем, ни воином. Он не умел сражаться или плести заговоры. Наверно, все это были жалкие оправдания. Он струсил — вот, что имело значение. Бейл знал, что проиграл бы, бездарно сдох бы, раздавленный сапогом Палпатина. Но, возможно, он и должен был сдохнуть, а не сбегать из кабинета монстра. Проклятый инстинкт самосохранения! И зачем теперь нужен был живой Бейл умирающему миру? В чем было его предназначение? Смотреть из окна, как власть прибиралась к рукам? Отличное занятие. Бейл мог корить себя, ругать, грызть, кусать, но он знал, что добровольно на амбразуру не бросится. Даже до смерти пьяный, он не хотел бы пойти к Палпатину и просить героически его уничтожить, чтобы была спокойна совесть. Смерть — это неприятно. Во время жизни еще можно было как-то искупить вину, а вот смерть поставит финальную точку. Бейл думал, что до его финальной точки было еще далеко, но светлым будущее теперь точно не казалось. Мутным и грязным — да. Бейл допил остатки вина. Ему нужно было поспать. Вечером звонила Мон Мотма — в то время, когда Бейл еще не стал подобием человека, — и говорила что-то про тайное собрание. Она назвала его «Делегацией 2000» и уверяла, что это могло бы помочь снять незаконные регалии с Палпатина. Бейл уже сомневался, что хоть что-то, кроме луча бластера в лоб, могло остановить Палпатина, но сам же себе посоветовал подавиться сарказмом. Если были возможности сопротивляться зарождающейся диктатуре, Бейл намеревался участвовать. Всегда. Даже если дело заранее выглядело как проигрышное.