Открой своё сердце

      Совместная попойка в деле сближения кланов оказалась на диво эффективной. Шиноби всё же более склонны к убийству острым железом или чакрой, чем к коварному подсыпанию отравы в тарелку. В том числе и потому, конечно, что чакропользователя отравить не так-то просто… Но, как ни крути, совместная трапеза — признак определённого доверия. Сюда же наложилось и то, что у оценивших вкус нормальной еды Учих рука не поднялась бы убивать Сенджу — только захватывать в кулинарное рабство. Самих Сенджу порядком заинтересовал вопрос, как можно столько пить и при этом бегать без похмелья — пьянели представители лесного клана с трудом, но зато и последствия такого неразумного поведения проявлялись во всей красе. Так или иначе, точки соприкосновения нашлись.       Больше всего этих точек оказалось у глав кланов с братьями и, как ни забавно, детей. Поначалу опасались, что извечная вражда даст о себе знать — ведь как раз детям бывает сложно втолковать политическую необходимость или что-то подобное, — но обошлось. Молодёжь в принципе усиленно задирала друг перед другом нос, но за кунаи схватиться не норовила. Хаширама цвёл счастливой улыбкой, Мадара, кажется, был удивлён, что их дружба оказалась не такой уж уникальной… Тобирама отслеживал старшее поколение.       Слишком уж быстро они смирились. Слишком мало было высказываний против решения главы клана и союза с Учиха. Ани-чан обладал непререкаемым авторитетом и вполне мог сломить любое недовольство хоть хребтом о колено, хоть мягкими уговорами за чашкой чая… Но в том-то и дело, что ломать ничего не пришлось. И это было очень, очень подозрительно. Но прошла неделя, вторая, а всё было тихо. Всё теснее становились контакты между кланами, всё чаще пересекалась между собой молодёжь, отбрасывая извечное «нельзя». Всё чаще за стенами домов звучали резкие выговоры за неподобающее поведение.       Тобирама принялся гонять красноглазых в хвост и гриву, чтобы наладили нормальное снабжение — и с весёлым удивлением убедился, что владельцы шарингана действительно испытывают определённую слабость к чётким инструкциям, аккуратным таблицам и отлично организованным процессам. Но, самое забавное, не всегда могут сами это обеспечить, потому как в порывах непреодолимого перфекционизма пытаются сделать лучше, ещё лучше, ещё лучше… А в итоге терпение заканчивается и приходится делать хоть как, лишь бы работало. Что бесит красноглазых ещё больше, ибо шаринган позволяет замечать гораздо больше косяков.       Хаширама метался между двумя кланами, очаровывая, улыбаясь, увлекая самых непримиримых своей аурой мягкого очарования и миролюбия. Со стороны Учиха тем же самым занимался Изуна, на полную катушку используя собственную котичковость. Мадара честно старался оставаться этакой тёмной тучей за его спиной, но вот незадача — к нему воспылали внезапной любовью коты и дети до пяти лет. А в таком окружении репутация демона изрядно блёкла.       Довольная улыбка Хаширамы как бы намекала, что он тут совершенно ни при чём, да.       Прошёл месяц, а недовольство так и не набрало достаточной силы, чтобы стать взрывом. Пригодились старые наработки или просто так встали звёзды — но теперь та мечта Хаширамы, о которой он всегда рассказывал с горящими глазами, уже не казалась невозможной глупостью. Понемногу в головах людей стало шевелиться пока ещё робкое осознание, что с той стороны клинка такие же люди. Не демоны, не чудовища… Да и кто вообще помнит, с чего началась эта идиотская вражда?       Таких не нашлось, а аргумент «это освящённая кровью погибших традиция» быстро терял свою силу. Пусть о дружеских визитах кланов друг к другу речи пока не шло, но вот идея совместного поселения постепенно обретала краски и объём. Тем более что с местом Хаширама и Мадара определились ещё в детстве. Примерно равноудалённое от территории обоих кланов, с рекой и массивной скалой, дающей отличный обзор и простор для техник Дотона… Даже старейшины не нашли, к чему придраться, потому как и последнему дураку было ясно, что присоединение одного клана к другому — полная чушь. Примерно равны силы, примерно равны возможности… Да и гордостью ни потомки Индры, ни наследники Асуры обделены не были.       Но это всё было обычными, рабочими вопросами, которые в рабочем же порядке и решались. Тобирама развлекался, составляя красивые инструкции, которые затем торжественно вручались красноглазым, отслеживал шевеления старшего поколения, заранее налаживал пути снабжения нового поселения. Учился не замирать при внезапном тактильном контакте, а самому обнимать брата, дразнить Мадару внезапно распрямляющимися волосами вместо привычной гривы, подхватывать повисшего на шее Изуну — и даже почти не краснеть, отвечая на поцелуи…       Казалось, всё так и пройдёт — без перегибов, медленно, словно перегруженная, но так и не опрокинувшаяся на повороте повозка. Тобирама почти поверил в это.       А потом он увидел Изуну, повисшего на старших братьях — как-то незаметно Хаширама оказался тоже зачислен Учихой в эту категорию. Совершенно мирная, в чём-то даже милая картина. Ани-чан, с лёгкой улыбкой слушающий болтовню Изуны, Мадара, выпутывающий из волос кусочки верёвок и даже лески — среди детей набирало обороты негласное соревнование по заплетанию ему косы… Изуна, обхвативший правой рукой шею Хаширамы, а левой — Мадары. У него вообще получалось виснуть на шее так естественно, что даже Тока не щурилась презрительно. Наверное, сказывалась аура котика и почти детская непосредственность.       И всё бы хорошо, если бы Тобираме не стиснуло горло желанием оказаться там. Оказаться на его месте.       Проблема была ещё и в том, что он не мог ответить, на чьём именно месте.       Привыкший подвергать всё последовательному анализу, Тобирама вдохнул, выдохнул. Постарался как можно чётче запомнить ощущения. И вернулся к ним позже, когда ежедневная тренировка позволяла спокойно, без отвлекающих факторов подумать. Благо ката с мечом были отработаны до такой степени, что почти не требовали внимания для правильного исполнения.       Полуприкрыть глаза, сосредоточиться, вспоминая нужную картину и собственные эмоции. Разложить их на составляющие, проанализировать каждый кирпичик. Сложить из кирпичиков-результатов простой и логичный вывод.       И сглотнуть в безуспешной попытке смочить пересохшее горло, когда понимание, что именно он чувствовал, прошибло спину холодным потом.       Дело было даже не в ревности — не так уж сильна она оказалась. Проблема заключалась в том, что объектов для вероятной ревности оказалось больше одного.       Мадара — жёсткий, яростный, пламенный. Обжигающий в своей искренности, будь то ненависть, дружба или любовь — пусть и к младшему брату. Смотрящий на мир открытыми глазами, воспринимающий его чуть ли не кожей. Рядом с этим Учихой почти начинал потрескивать воздух, даже если он был спокоен.       И Мадара, бессильно матерящийся сквозь зубы в попытках распутать очередные шедевры косоплетения, вышедшие из-под детских ручек. Мадара, почти воровато подкармливающий липнущих к нему кошек и вальяжно шествующий по улицам с пушистыми мурлыками на плечах, а то и на голове. Мадара, довольно жмурящий глаза во время расчёсывания и бескомпромиссно сгребающий в объятия, из которых совершенно не хочется высвобождаться.       Изуна — лёгкий, открытый, пляшущий, как солнечный зайчик, которого, как известно, нельзя поймать — только подставить ладонь, приглашая отдохнуть и согреться. Изуна, которого хотелось защищать, баловать, нежить. Который улыбкой мог погасить чуть ли не любой конфликт и так доверчиво шёл в кольцо чужих рук.       Хотелось… Слишком многого. Притереться плечом к Мадаре, вызвать его одобрительную и даже гордую улыбку, позволить себе расслабиться под горячими ладонями, поглаживающими, словно большого кота. Обниматься в ответ и лениво скользить кончиками пальцев под просторной клановой рубашкой, очерчивая ямочки на пояснице. Хотелось быть тем, на чьей шее повисает Изуна, ласково обнимать его за талию и радовать, собирая солнечные улыбки, как драгоценности, в шкатулку памяти. Видеть, как он сонно трёт глаза по утрам. Знать, что под одеждой у него таится не только скрытое оружие.       Но самое страшное — желания не ограничивались только этим. Хотелось… Хотелось улечься головой на колени к брату. Жмуриться, когда сильные пальцы будут перебирать волосы. Обсуждать что угодно — события дня, поставки, разрабатываемую технику. А потом чуть повернуть голову, целуя центр ладони… костяшки пальцев… и чтобы Хаширама улыбался так задумчиво, а движения становились более медленными, откровенно ласкающими уже.       Тобирама со стоном выронил меч и сам сполз на землю, вцепляясь в волосы. Изуна, ну зачем же ты показал, что так — тоже можно?!       И что теперь со всем этим делать? Порой слишком яркое воображение — зло. Равно как и отточенная логика, которая не оставляет даже тени шанса убедить себя, что ошибся. Что это всё дурное влияние слишком развращённых личностей, а то и вовсе гендзюцу…       Тобирама предпочитал быть честным с самим собой. Чужого влияния было ровно столько, чтобы указать возможную тропинку. Но вот шагнул он на неё уже сам.       Хотя какое там шагнул — вляпался по самые уши…       Особенно отчётливо Тобирама понял это, когда помянутые уши начали гореть от одного голоса ани-чана. Потом был Мадара с насмерть запутанными волосами — а пальцы подрагивали от желания отвести эти волосы и провести языком по шее. Прижаться губами, отодвигая воротник дальше, к плечу. А ещё Изуна и его поцелуи…       Тобирама понял, что он просто сходит с ума.       И на словах-то всё просто — выбрать кого-то одного, шагнуть навстречу, сказать… да хотя бы ту же клятую технику использовать! — но стоило подумать об этом, как Сенджу буквально стопорило. Потому что — ну кого тут выберешь-то? Как решишь, что кто-то лучше, а кто-то хуже? И по этой же причине он не мог позволить себе воплотить ни одно из своих желаний — потому что это было бы слишком нечестно. Целовать Изуну и думать о Мадаре. Расчёсывать Мадару и сбиваться на мысли о брате. Обнимать Хашираму и вспоминать Учиху.       И никаких сил отказаться.       В конце концов, Сенджу стал избегать всех троих, хватаясь за малейшую возможность уехать — договоры с поставщиками, послание даймё, слухи о заведшейся рядом с караванной дорогой банде… На вылазках мысли становились более ясными, но только для того, чтобы Тобирама всё чётче понимал, что сам с этой ситуацией не справится. Прямо-таки кармическое возмездие за слишком спокойный период взросления.       Да пропади она пропадом, такая влюблённость! Клан любви, х-ха! Что-то больно щедрой она вышла, раз хватило сразу на троих, да ещё и поровну!       Тобирама честно держался, сколько мог. Но ни ани-чан, ни Учихи не могли похвастаться отсутствием наблюдательности. Какое-то время они молчали, присматриваясь. Ещё сколько-то давала деликатность Хаширамы — можно было не сомневаться, что он до конца будет давать возможность сказать самому. Не станет давить и Учих придержит. Но… Тобирама почти физически ощущал сжимающееся кольцо. Или петлю на шее, кому как нравится.       Когда ощущение стало слишком сильным, чтобы его игнорировать, а взгляды Изуны — откровенно хищными, Сенджу написал три письма. Почти одинаковых, в которых сухо и логично излагал свою проблему. Разве что в том, что предназначалось Хашираме, было приписано короткое «прости».       Так… было проще, чем пытаться объясниться глаза в глаза. Да и стали бы его слушать до конца?       И… Смог бы он сам договорить?       Так — честнее. Если уж нет иного выхода, стоит попробовать сигануть со скалы в пропасть.       Письма он отдал перед самым отъездом на миссию — уступка собственной трусости, но кроме того, у адресатов будет время подумать над прочитанным. Поговорить друг с другом.       Принять решение.       Тобирама не собирался спорить, каким бы оно ни оказалось.

* * *

      Учихи тем временем были взбаламучены известием о пропаже одного из советников. Немного утешало, что последний раз его видели направляющимся на серьёзный разговор к Мадаре-сама. Значит, это родной глава клана его убил, расчленил и съел — скорее всего, за дело, — а не козни новых друзей-старых врагов.       Мадара старого жёсткого советника, конечно, не ел, но спалил нахуй, а пеплом удобрил розочки в саду. Видите ли, ему всё было отлично, когда было просто объединение двух сильных кланов для более сподручного отпиздивания соседа и захвата новых территорий. Но когда до этого советника дошло, что создаются инфраструктуры целого города, в который можно встроить почти неограниченное количество кланов… Что собираются отдельный архив, госпиталь и, главное, общая образовательная площадка для юных шиноби, тут советник запаниковал.       А то как так, дети в семь лет не будут отправляться на боевые вылазки — это же немыслимо! Как они станут настоящими шиноби в таких условиях? Это сильно ухудшит боеспособность клана, одумайтесь, Мадара-сама, это точно заговор Сенджу!       Глава клана не стал уточнять, насколько увеличится боеспособность клана, если дети перестанут гибнуть сразу после того, как научатся держать меч ровно, а просто спалил идиота. Наверняка у него были последователи, но когда дело касается выживания, такие люди очень быстро понимают намёки и тончайшие предпосылки.       А тут и предпосылки были совсем не тонкие.       Сам Мадара потихоньку начал съезжать с катушек. Всё никак не удавалось вернуться на привычную волну, возгореться с полной силой, снова стать порывистым, непримиримым… Но последствия смены тел с Хаширамой всё ещё чувствовались, тело как бы говорило: «Хозяин, успокойся, не пори горячку, не надо нам этого нервного напряжения…»       А он не мог без этого напряжения. Без преодоления себя, без постоянного стремления к чему-то… Гнить заживо, изнутри в собственном теле, смотреть с отвращением на собственный, внезапно мирный клан. Хотелось, чтобы кто-то уже догадался, чем грозит объединение Учиха и Сенджу, спешно начиная собирать силы по соседям, чтобы выступить ответным фронтом…       Самому тошно становилось от этих мыслей. Чем он лучше того бедолаги, который сейчас удобряет розы?..       Но всё слишком медленно, слишком осторожно… Изменения теоретически есть, но ситуация остаётся прежней. Все ходят, что-то обсуждают, уточняют… Все пиздец такие сложные, со своими незыблемыми традициями, со своим мнением, которое самое верное, нужно это только доказать…       А потом Мадара получил то злополучное письмо. Он пришёл в кабинет Хаширамы, где уже тусовался Изуна, и задал ровно два вопроса. Брату — почему тот до сих пор Тобираму не трахнул. Хашираме — почему его родной брат его так плохо знает. Оба смутились.       — Вернётся — валить и трахать, — подытожил Мадара, — чтобы мысли из рабочего русла больше не утекали.       — Но… — начал Изуна нерешительно.       — А что, неужели действительно кто-то против?       — Э… Все вместе, что ли? Как это технически?       — По очереди, — с неожиданным ехидством отозвался Мадара. — До смерти-то, надеюсь, не затрахаем, если что, Хаши подлечит.       Сенджу отчаянно покраснел, отводя глаза в сторону и чуть ли не начиная смущённо толкаться пальцами. Не то чтобы против был он, но в некоторых вопросах прямота Мадары определённо ошарашивала.       — Нии-сан! Тобирама же реально запутался!       — Ну так давайте распутаем. Быстро, эффективно, ко взаимному удовольствию. Хаширама, пошли помашемся? А то мне как-то скучно.       Сенджу прищурился:       — А в чём запутался ты, Мадара?       — Поубивать всех нахуй хочется, — заявил Мадара и, подумав, добавил: — Кроме котиков и детей.       — Почему именно? — Хаширама шагнул вперёд, коснулся волос.       — Острая недостача пиздеца в организме.       — И ты думаешь исправить это тренировкой? — скептически. — Вернётся Тобирама, сходим поохотиться на биджу.       — А пока мне стены грызть, что ли?       Хаширама застенчиво стрельнул глазами в сторону:       — Можно не стены.       Мадара вопросительно приподнял бровь и притянул его к себе за пояс.       — Предлагаешь свою кандидатуру?       Открытый взгляд глаза в глаза. Слегка покрасневшие уши. Короткий кивок.       И ладонь, лёгшая на предплечье. Потянувшая Мадару ещё ближе.       И зубы Учихи, резко и больно впившиеся в открытую шею. А что? Они говорили только про «грызть»!       Хаширама низко, почти шипяще выдохнул, чуть морщась от боли. Залечить укус не проблема, с его регенерацией и вовсе напрягаться не придётся, но Сенджу не удивился бы, начни Мадара жадно глотать кровь. А если это поможет — так и вовсе невелика цена. К тому же было что-то нутряное, тёмное в этом жесте. В том, чтобы доверчиво подставлять шею. В том, чтобы чувствовать, с какой жадностью сомкнулись на ней зубы.       Проверив, что Хаширама не спешит отбегать с воплем: «Эй! Мы так не договаривались!», Мадара сжал зубы крепче, прокусывая до крови и прижимая Сенджу к себе до хруста.       — Та-а-ак… Я, пожалуй, пойду… — Изуна напоминал встрёпанную сову и бочком-бочком дезертировал из кабинета. Он не стал отговаривать Хашираму тянуть ручки к Мадаре до тренировки, медик же, сам разберётся…       Хаширама обнял Учиху в ответ, с нажимом погладил по спине. Резко выдохнул, словно выталкивая из себя воздух, глубоко вдохнул, максимально насыщая кровь кислородом. Немного подтолкнул выработку адреналина в организме, чтобы выплеснулся в кровь, чтобы эта кровь бурлила и шипела на языке от переполняющей её силы.       Ну как тут после такого приглашения не вгрызться жадно, глотая жаркую, терпкую кровь? Как не застыть в восхищении от такого безумства? Как сдержать стон удовольствия, чувствуя, что от вкуса крови во рту наконец-то сбегает ленивая дрёма, пробуждая его настоящего — его, прозванного демоном совсем не зря?.. Шагнуть вперёд. Ещё, ещё… Прижать к стене, делая контакт настолько плотным, насколько возможно. Жадно пройтись руками по телу — со сбившимся дыханием, открытой шеей, пóтом на висках…       Хаширама застонал, не в силах удержать в себе переплетённый ком эмоций и ощущений. Мелькнула на краю сознания надежда, что Изуна просочился прочь не зря и проследит, чтобы никто не ввалился в самый неподходящий момент — мелькнула и пропала, сметённая напрочь.       Запрокинуть голову, приглашая кусать дальше, скользнуть руками под одежду, вминая пальцы в горячую кожу. Поймать в поцелуе окровавленные губы.       Почувствовать, как настойчивый, уверенный поцелуй заставляет податься назад, прижимаясь макушкой к стене. Как чужие руки уже развязывают оби и жадно оглаживают беззащитные бока.       Тихой сапой вернулся Изуна, запер дверь изнутри и закрыл окна ставнями. Затем положил что-то на стол и мягко провёл руками по волосам брата. Едва заметное прикосновение подействовало как поводок и ушат холодной воды. Мадара оторвался, с шумом втягивая в себя воздух.       Ни в укусе, ни в поцелуе он не дышал.       — Ты сумасшедший, — Хаширама облизнулся, шало улыбаясь. — И в этом сумасшествии прекрасен. Тебе не идёт быть рациональным, — кончиками пальцев к укусу, ещё сочащемуся кровью, снова облизнуться. Бросить взгляд на Изуну — из-под ресниц, почти дразня.       Мадара проводил взглядом набухающую капельку крови и, не выдержав, снова припал к ране губами. Невероятно вкусная кровь. Невероятно сладкая, отданная добровольно… А Изуна подался вперёд, тоже целуя. Его губы были не требовательные и сильные, как у Мадары, а мягкие и ласковые. Горячие — куда без этого? — но такие… охотно поддающиеся.       Если Мадара сжирал с урчанием голодного дикого зверя, то Изуна засасывал, как тёплая мягкая трясина.       И не скажешь сразу, что опаснее.       Хаширама не любил играть с огнём — но сейчас ему голову не просто кружило, сносило напрочь. Мадара хочет крови? Изуне нравится обволакивать собой и поглощать, затягивать намертво? Когда глаза не застилает страх, в этом есть свои восхитительные нотки. А Сенджу не боялся — как никогда не боялся шарингана.       Слишком хорошо помнил, как именно Мадара его активировал.       — Покажешь мне Мангекё? — шёпотом в самые губы. Пальцы скользят по затылку, путаясь в жёстких прядях, перебирая, чуть оттягивая.       Чуть откинутая назад голова, плавно краснеющие глаза. Казалось, запятые шарингана всегда там, просто их не видно из-за обычно чёрной радужки. А потом они слились в единый рисунок, возводя восприятие на новый уровень. Хаширама сейчас неуловимо напоминал свою стихию — дерево или даже лес. Спокойно отдавал на откуп огню обожаемые пламенем сухие веточки без страха или волнения — у него ещё много, всё не съест, а если и съест, то потом на пепле вырастет ещё более большой и здоровый лес.       Мадара здесь напоминал лесной пожар. Вспыхнувший от искры, жадно пожирающий предложенное, не желающий и не имеющий возможности сопротивляться своей разрушительной мощи. Не ненавидящий лес, нет — влюблённый в него, благодарный за своё существование, за своё яркое пламя и возможность развернуться.       А Изуна… Котичка, лениво греющийся у огня и запекающий на углях кролика.

* * *

      По возвращении Тобирама первым делом пошёл к брату. Коротко отчитался о выполненном задании, зацепил взглядом краешек знакомого конверта на столе. Спокойно опустился на колени и коснулся лбом тёплых досок пола в позе покорности.       — Отото… — прозвучало укоризненно.       А потом Хаширама опустился рядом и потянул брата на себя, заставляя уткнуться лбом в собственное плечо вместо пола. Обнял, погладил по волосам.       — Почему ты решил, что тебе есть за что просить прощения, Торью?       То-рью. Детское ещё прозвище, его придумал Итама, когда был совсем маленьким. Он упрямо твердил, что у братика волосы похожи на гриву дракона, а Хаширама ему охотно подыгрывал, говоря, что Тобирама отлично сокращается до Торью. Тобирама-дракон.       После смерти Итамы это прозвище стало запретным для них обоих. Когда умер Каварама — остались только «отото» и «Тобирама».       И вот теперь… Непонятно почему…       Тобирама стиснул зубы до хруста, пытаясь совладать с набирающей силу дрожью.       Послышался возмущённый дробный топот. В поселении шиноби никто не топает, разве что тот, кто хочет быть услышанным…       Дверь распахнулась, на пороге появился Изуна — взъерошенней, чем обычно, едва не потрескивающий от внутреннего напряжения, как брат.       — Явился? — грозно спросил он оттуда, а потом подошёл и, пользуясь моральным преимуществом, ухватил Тобираму за шкирку и куда-то потащил.       Сенджу только и смог, что глазами хлопнуть — слишком уж яркой оказалась ассоциация с недовольной куноичи, отловившей супруга за выпивкой с друзьями. Да и улыбка Хаширамы — открытая, лукавая — намекала, что как минимум убивать его никто не собирается.       Хотя с Учихами попробуй ещё угадай.       А притащили его в… спальню. Одну из комнат переоборудовали, плотно занавесив окна и расстелив четыре футона на татами. Не успела чуйка Тобирамы доложить мозгу о том, что именно он видит и что это может означать, как Изуна повалил его на те самые футоны. Следом зашёл Хаширама с всё той же хитрой лыбой.       — Логический тупик верный, если исходить из тех предпосылок. Но они неполные. Что ты упустил?       Тобирама честно попытался думать, но он слишком устал. Уже даже всё равно стало, к какому решению все пришли.       — Я не знаю. Отношения?       Поняв, что подсудимый не в силах выдерживать трёпку, Изуна сменил гнев на милость и растёкся по нему расслабленной кото-тряпочкой.       — Бака. Выбирать не обязательно. Раз уж тебя на всех троих растаращило, то давай, оправдывай слухи о выносливости Сенджу и клане любви, — Учиха подумал, приподнялся, заглядывая в глаза. — Позволь нам тебя любить. Позволь себе любить.       Глаза в глаза, открыто, до конца — и даже техника не нужна, чтобы уловить искренность. Чтобы увидеть там, на дне зрачков, тепло и любовь для себя.       Увидеть — просто. А вот поверить… Тобираме потребовалось почти полминуты, чтобы осознать увиденное. Осознать, принять, уложить в голове…       …и растечься по футону расслабленной медузой, наконец-то обнимая Изуну в ответ.