Miseriae

День угасал, и бесформенные тени застывали на стенах и потолке. Одна из них, тонкая, словно игла, пролегла вдоль слегка пожелтевшей страницы раскрытой тетради, пересекла её и притаилась там, будто живая. Удивляясь напряжённой тишине, которой веяло от когда-то живых и приветливых (о, маленькая тень была уверена, что именно такими они и были!) стен, проказница съёжилась на листе бумаги, готовая поскорее сбежать. Здесь пахло печалью и увянувшими цветами, что шелестят мёртвыми скрученными листьями и с болью напоминают о поре, когда они были ещё свежи и наполнены красками. Через несколько секунд за окном подул ветер, и тонкая тень перепрыгнула со страницы на стену, а потом – на лицо сидящей в кресле Изабеллы. Само кресло было впервые за долгое время повёрнуто к окну, а не к кровати, так как Флоренс ещё тогда слабым, но оттого не менее гневным голосом сказала, что не хочет видеть лица художницы. При такой просьбе той не было больно. Наверное, человек способен привыкнуть ко всему, какими бы плохими не казались обстоятельства. Непонятно, правда, почему же в некоторые моменты Изе, покорно сидящей спиной к больной, хотелось плакать, но об этом она предпочитала не думать. Зато с некоторых пор у женщины появилась привычка вести дневник – благо, времени хватало с лихвой. Страницы заполнялись так быстро, что она и не успевала заметить этого - слишком много хотелось записать, а молчание давно уже научило её вести воображаемые разговоры с самой собой. И вот, совсем недавно, на глаза попалась простая тетрадь в строгой чёрной обложке, набитая до отказа сшитыми стопками чистых листов. «Я больше не могу рисовать. Руки будто больше не принадлежат мне, а пальцы не гнутся, как у мертвеца. Мне кажется, её слова, брошенные тогда, я уверена, сгоряча, заморозили желание делать хоть простой эскиз. Здесь отовсюду веет холодом, и любой разумный человек давно сбежал бы из этого ледяного царства как можно дальше, но кто сказал, что во мне остались крупицы здравого смысла? Я не смогла бросить её, даже если бы меня силой тащили из дома за волосы с переломанными конечностями. Ей хочется и не хочется, чтобы я исчезла и оставила её одну. Всегда подозревающая, что я сдамся и уйду прочь, забыв запереть дверь на ключ. И всегда в глубине души не верящая, что могу её любить по-настоящему. Это видно в стальных зелёных глаз, взглядом которых она пронзает обивку кресла, слышно в её неподвижности и нежелании говорить, будто она вдруг решила блюсти обет молчания. Но есть ли у меня хоть какое-то желание спорить или пытаться изменить её? Нет». * Откуда-то появились родичи и друзья, которые вдруг ни с того ни с сего заинтересовались, куда же подевалась рыжеволосая энергичная девушка и её бессменная спутница. Гости приходили по одному или по несколько, и глаза их расширялись на секунду в неприкрытом ужасе, а затем весь этот ворох чувств прятался за видимостью сострадания, искусно скрывался в заученных и монотонных изъяснениях о том, как же они сочувствуют. Почему-то с ними больная пыталась заговорить, давала им своё бесценное внимание, а Изабелла стояла рядом, стараясь не упустить эти важные минуты, наполненные тихой речью Флоренс. Люди уходили и вновь прибывали, все одинаковые, слащавые, ненастоящие, спешащие поскорее удалиться. Их лица смешивались в одну пёструю массу, у которой было собственное лицо – чудовищное, скалящееся и откровенно издевающееся над Изой, святотатствующее над её горем. Этот призрачный аляповатый поток вливался в их дом, заполнял собой каждую щель, а потом вновь исчезал прочь, довольный тем, что успел поизмываться над чужим страданием. «Кто они все? Почему все эти женщины и мужчины в платьях и костюмах вспоминают о ней, только когда её нет долгое время? Зачем они появляются здесь один за другим, оставляя после себя горький осадок и запах лжи, с удивительной быстротой пропитывающий всё вокруг. Её забавляет наблюдать за ними, потакать их желанию казаться всё понимающими и глубоко сочувствующими, потому она и говорит с ними, рассматривает их картонные лица, да, этой ведьме нравится, потому что она любит изучать ненастоящие и фальшивые эмоции, которые пытаются выдать за неподдельные. Она видит их насквозь, просто играет в забавную для неё игру: кто притворится хуже и лучше всех. А ещё знает, что скоро моё терпение лопнет. Ненавидит ли она меня? Пожалуй, нет, хотя очень пытается внушить мне обратное. Хочет надоесть мне настолько, чтобы я сама отказалась от всего связывающего нас. Не дождёшься». Их шаги раздавались повсюду, незваные гости успевали устроить себе короткую экскурсию по дому, хищно осмотреть всё и запастись сведениями и фактами, коим можно будет в недалёком будущем перемывать косточки. И вот однажды Изабелла поймала сестёр Рэдли с поличным, в то время, как те пытались заглянуть в её студию. В тот момент, всего на долю секунды, ей захотелось убить их прямо там, возле двери в её собственный храм, несколько заброшенный и опустевший, но всё же её. Убить во имя всех этих непрошенных визитёров, стать на секунду Робинзоном Крузо, расправиться с двумя попугаями и в предупреждение другим повесить их над домом, дабы не было лишних вопросов. - Что-то здесь забыли, леди? – сдерживаясь, спросила женщина, внимательно наблюдая за страхом, одновременно появившимся в чертах сестричек. - Нет, что вы… - Флоренс на первом этаже, а это второй. Неправда ли, досадная ошибка? - Да, наверное… - И вообще жаль, что в этом доме два этажа, нужно слишком много успеть за один приход обежать, не так ли? - Вы… - А ещё неплохо бы знать меру и чувствовать момент, когда пора выметаться прочь из этого дома! – закричала Иза так громко, что все шепотки в гостиной прекратились. Прислушиваются ко всему, уже нахохлились, навострили уши, ждут… - И вы все убирайтесь прочь! – завопила женщина ещё громче и двинулась к застывшим сёстрам, но те, опомнившись, пустились чуть ли не вскачь по лестнице, ведущей вниз. Из гостиной потянулась вереница людей с враждебными глазами и кривящимися ртами, а Изабелла смотрела на них, как на лютых врагов, не спускала злого, измученного взгляда и ждала, пока все выйдут. Наконец, в доме снова воцарилась холодная тишина, а из комнаты, где лежала Флоренс, послышался её голос: - Как ты самовольно выгнала всех моих искренне сочувствующих мне гостей. Иза быстрым шагом вошла внутрь и замерла недалеко от входа. - Если ты считаешь это искренностью, тогда что я здесь вообще делаю? И на это она не получила ровным счётом никакого ответа. * В тот день зал в доме Мильтона казался прекраснее, чем когда-либо. Огоньки свечей в люстрах колыхались в невидимых дуновениях ветра, то перешёптывались между собой, то вдруг замирали сияющими столбиками - лишь кончики подрагивали в нетерпении. Приглашённые музыканты (интересно, где хозяин дома умудрился наскрести денег на них), тихо играли ненавязчивую мелодию, под которую приятно побеседовать. Изабелла стояла в небольшом кружке, образованном вокруг Флоренс и, предпочитая больше слушать, наблюдала за слушателями и самой говорившей. Та, казалось, излучала неведомый свет, и тихая речь журчала потоком, преображая всё её лицо, обрамлённое рыжими локонами. Девушка была в воздушном голубом платье, создававшем эффект невесомости, так что казалось, словно она зависла в паре сантиметров над землёй. Отблески свечей ложились ровными блестящими дорожками на волосах и отражались золотистым блеском в светло-зелёных глазах. Все смотрели, следя за прелестно нервными движениями бледных изящных рук, выражением лица Флоренс, и время, тихо посмеиваясь, на пару мгновений замирало, само не в состоянии двинуться дальше. Наконец, где-то в середине монолога девушки к ним приблизились мужчины с напоминанием, что скоро начинаются танцы, и дамы тут же с улыбкой, в которой всё ещё виднелось лёгкое ошеломление, даже опьянение, наколдованное говорившей. Иза же чувствовала себя наиболее одурманенной из всех и потому, через минуту очнувшись, услышала, что музыка нарастает и становится громче, мелодия – быстрее, а пар в середине зала – всё больше. Неосознанно и с некоторой ревностью оглянув их, женщина с лёгким недоумением отметила, что среди танцующих нет рыжеволосой девушки в голубом одеянии. Странно, её должны были пригласить первой! Опершись спиной на прохладную стену, художница одёрнула лиловую ткань платья, окинула взглядом кружащиеся пары. Ей казалось, что по тому, как соединены руки партнёров, можно определить, случайны они или нет. У некоторых ладонь спокойно покоилась на талии леди, а иные как-то по-особенному нежно прижимали дам к себе. Что касается последних, то ладони их то спокойно сжимали пальцы кавалеров, то стискивали их, будто те были спасительным обломком во время шторма в открытом море. И если между танцующими хоть когда-нибудь проскакивала малейшая искра, то они мало разговаривали, предпочитая смотреть друг другу в глаза, даже не замечая, что делается вокруг. Изабелла увлеклась наблюдением за ними настолько, что сама на минуту забыла, где она, пока из своеобразного оцепенения её вывело негромкое покашливание. Обернувшись, женщина увидела Флоренс, заинтересованно смотревшую на неё. - Ты так внимательно разглядываешь их, что мне стало до ужаса любопытно, почему, - объяснила та с немного смущённой улыбкой, так хорошо подходившей к очаровательному лицу. Изабелла, не задумываясь, изложила ей ход своих мыслей, едва удерживаясь, чтобы не указывать на очевидные примеры пальцем, надеясь, что собеседница всё равно ухитрится понять. Видимо, так и было, потому что девушка действительно смотрела в правильном направлении и изредка кивала с загадочной полуулыбкой. - Никогда бы не додумалась вот так уйти в тень и понаблюдать за парами, - сказала она после того, как Иза закончила. – Но вообще-то я собиралась пригласить тебя на танец. - Что?... – с недоверием переспросила художница, не в силах скрыть удивление и целую бурю очередных непонятных чувств. - Пойдём, это будет забавно. Зато только мы одни будем такими! – настаивала Флоренс, касаясь её локтя. Повеяло свежим запахом духов. Для неё всё было шуткой. Однако Иза почему-то согласилась, позволяя Уэлч увлечь себя в свет люстр, водоворот музыки и запаха её парфюма. Со стороны раздались свист и весёлый хихиканье – они одобряли это, были готовы над всем посмеяться. Она же сжала руку девушки, ощущая себя так, будто приблизилась к кому-то совершенному, нереальному, которым можно было любоваться разве что издали. Словно вдруг звёзды внезапно решили поближе познакомиться и спустились по небесной лестнице с облаков вниз, поближе к тебе. Тело совершенно отказывалось слушаться и полностью отдавалось во власть ведущей в их чудаковатой паре Флоренс. С той минуты, как они начали двигаться синхронно, повинуясь ритму музыки, окружающих как бы смыло волной прилива; лица, платья, голоса смешались. Осталась лишь одна девушка, её голубое платье и аромат, исходящий от рыжих волос, шеи и запястий, тепло её ладоней и непринуждённая улыбка. Иза никак не могла заставить себя оторваться от созерцания Флоренс, словно бы что-то приковало её к той. И она тоже смотрела на художницу, а в глубине зелёных глаз сверкали огни тысяч свечей. * …Ветви бились в оконное стекло. Тучи на небе медленно, но верно заслоняли тусклое солнце и краски потихоньку выцветали, бледнели. Изабелла уже долго смотрела пустым взглядом в пространство, когда вдруг услышала неясное бормотание. Прошло уже три дня, как ни одна живая душа не приближалась к их дому ни на ярд. Хотя, кто знает, может, под карнизом и среди деревьев часто скрываются призраки? Всё это время больная не проронила ни звука, а кресло всё так же было повёрнуто спинкой к кровати. Шёпот и бормотание тут же отвлекли женщину, и она быстро оглянулась. Глаза Флоренс были закрыты, но губы шевелились, она поворачивала голову то влево, то вправо. Белые руки судорожно сжимали простынь и одеяло, но сама девушка явно металась в бреду. Иза тихо приблизилась к ней и села на край постели, всматриваясь. Слова не удавалось разобрать, лишь череда хриплых звуков и вздохов. Нужно было вызвать врача на ещё одно обследование, сообщить о новых проявлениях болезни. Лоб у Флоренс был горячий, а руки ледяные – как будто она только что пришла с мороза. Художница взяла её ладонь в свои, поднесла к губам и прижала к ним безвольные пальцы в слабой надежде хоть как-то вдохнуть в этот лёд жизнь. Снова возникло желание завыть, найти этого Бога, да, того самого, который якобы живёт тех серых туч, и задать вопрос: почему? Что сделали они обе? Но Бог чересчур высоко забрался на небеса, его так просто не достанешь, да он и вряд ли захочет слушать. У него есть и свои заботы, в кои недуги каких-то рыжеволосых девушек не входит. Хитрый Бог убрался слишком далеко, чтобы не слышать тех, кто хоть раз в жизни решился обратиться к нему за помощью. Начиналась гроза. * Врач пришёл на следующий день, так как сильный ливень, что шёл весь остаток предыдущего дня и всю ночь, размыл дороги, и раньше он никак не мог появиться. В строгом чёрном костюме и будто вытесанным из камня лицом, он больше походил на гробовщика, чем доктора, хотя стоило ему заговорить, и черты его становились мягче, а взгляд – теплее. - Она бредит? Давно? - Нет, со вчерашнего дня, но я не могу разобрать слов. К ночи успокоилась, а перед вашим приходом всё началось снова. Мужчина ничего не сказал, лишь прошёл в комнату, недоумённо взглянул на развёрнутое к окну кресло, и всё-таки промолчал. В тишине он слушал пульс больной, делал что-то ещё, а Изабелла стояла неподалёку, и чувствовала, как её бьёт крупная дрожь. Казалось, даже мысли сотрясаются в конвульсиях, бросаясь на стены её памяти, падают вниз, вниз, в самую черноту и угасают там, как пламечко свечи в воде. Доктор неодобрительно качал головой, осматривал девушку сравнительно долго, а затем так же молча собрал свои инструменты, с отвратительной скрупулёзностью сложил их так, будто они – это всё, что его интересовало. Разогнувшись, она посмотрел на художницу, взглядом приглашая выйти. - Что с ней? Говорите правду. Мужчина устало, но неожиданно печально взглянул на неё, такой беспомощный даже несмотря на своё положение и знания. - Вы все хотите знать правду, хотя на самом деле не желаете даже слышать… Она умирает. Ей осталось жить от силы дней пять. И поделать, к сожалению, я ничего не могу. Иза смотрела в одну точку, пытаясь сформулировать связную фразу, но слова будто утонули в страхе, отчаянии и долгом, холодном, невыносимом молчании, которое она выдерживала день за днём, ночь за ночью, секунду за секундой. - Простите меня, - вдруг произнёс он, - я действительно не могу. Она смогла лишь кивнуть, а затем в тишине проводила врача, медленно закрыла дверь. Ключ повернулся в замке и, задрожав в совершенно не слушавшихся её руках, со звоном упал на пол. Будто бы со стороны женщина слышала странный звук, словно кто-то с усилием хватал ртом воздух, и поняла, что это её горло сдавливает клещами, а в груди зияет открытая чёрная дыра. Холодно. Изабелла прошла назад в комнату, где лежала Флоренс, будто нечто тянуло туда, не отпускало, как непреодолимая сила привычки. Едва различимое бормотание действовало хуже гробовой тишины, поселившейся в этом доме и разгуливавшей по нему в чёрных одеждах. И вот, среди бессвязных звуков и хрипов Изе почудились какие-то слова. Внимательно наблюдая за лицом девушки, вслушивалась во всё повторяющуюся фразу, да, фразу. - Кресло… Разверни это чёр…тово крес-с…ло… Развер…ни. Сказанное потонуло в коротком хрипе и оборвалось. И вот тогда она зарыдала, не пытаясь больше сдерживаться и сражаться с душащим её комом в горле.