Хозяйка Воды

Закатный ветер изваял из облаков фигуру распятого на кресте. Смертельно – белая плоть расцвела пурпурными ранами. Мученик истёк кровью, и его страдания прекратились. Поник, распадаясь, алый крест, что бы взметнутся четырьмя свинцовыми крылами за спиной новорождённого демона, увенчанного парой равновеликих золотых рогов. Четыре долгих мгновения мчался он по небесам, пока не был разорван в клочья ветром, и на зазубренные пики внизу не брызнула его малиновая кровь. В свой черёд безропотно умер день. На окоченевший лес спустилась ночь. Да будет так! Да не смогут ничего изменить люди. Неяркий свет керосиновой лампы с разбитым абажуром будет освещать лица двоих мужчин. На заре времён их имена записаны в книге судеб: Ян и Павел. Ровно семнадцать лет смотрят на них солнце и звёзды. Семь лун назад Павел в первый раз срежет волосы на своём лице. А Яну ещё не будет в том надобности. До поры, пока не закричит за окном странным голосом, будут они сидеть молча, и не глядя друг на друга. Ян будет пытаться согреть холодные руки об медную кружку, полную горячей воды, а Павлу назначено удерживать в зубах карандаш с синим грифелем, и неотрывно вглядываться в чистые листы развёрнутой перед ним тетради. Ибо судьба хочет так. И Павел первым нарушит молчание. Ибо судьба хочет так. - Чёрт побери, Ян, просто не верится. В гимназии я украл у одного придурка ножик и чуть не зачахотился от угрызений совести. При виде городового меня рвало от страха. Мама не могла понять, что со мной.…А сейчас мы убили троих, таких же, как мы молодых, видишь, стихами говорю, и ничего. Никакого ужаса. Даже, не поверишь, восторг чувствую! Будто свои вирши перед полным гимназическим залом прочитал.… В первом ряду директор, губернатор, Роза моя, Арсеньтьевна, любимая моя. В общем, кураж нагрянул, стих хочу накропать. Да – а. - Лучше донос напиши. – Ян сделает большой глоток из кружки и уберёт указательным пальцем, упавшие на глаза светлые засаленные волосы. А Павел, внутренне вздрогнув, тем временем будет пытаться вычислить, что же заставило его собеседника соотнести иудино слово – «донос» с его, Павловой персоной. -Милый Ян, какие могут быть доносы при нашей вольной жизни. Восемнадцатый год ныне, друже. Власти нет, закона нет. Туалетной бумаги и той нет. И на кой тогда могут сгодиться выводы одинокого правдолюбца? - Да ты скропай Господу Богу донос на себя! - Так бога ведь нет, не было и не будет, - громко продекларировал Павел и вдруг вспомнил своё первое причастие. - Тихо, ребят разбудишь, - прервёт Ян, готовую политься речь. Нагнувшись к собеседнику через стол, он шепотом спросит: « А как же ножик?» .. И после молчания в ответ, добавит: «Глуп ты Павел, оттого и восторг, что Бог есть и он хочет, что бы мы убивали. Тогда только он и показывает он нам свои страшные пронзающие глаза. И мы ещё крепче верим. Мы ведь умные, сомневаемся, метафизикой как фиговым листом прикрываемся. - Да – а, - Павел уже жалеет, что затеял этот разговор, да и не он его затеял. Ему уже не интересно. Он вдруг вспоминает приятное и в его голове возникает острое, как боль, любопытство. – Ян, а ты что со своей долей сделаешь? Ян пожмёт плечами: - Не знаю, спрячу, где нибудь здесь. - Да, хорошее место, тихое. Я и не знал, что здесь есть жильё. - Это домик обходчика. - А где же сама железная дорога? - Перенесли, на ту сторону реки. (Ян засмеётся). А обходчика забыли здесь. Хороший был мужик, прятал и ваших и наших, быдло вонючее. Брал честно, невзирая на лица, по три рубля с рожи. Арсенал скопил, впору лавочку открывать… - Да – а… - ….Завалились мы к нему прошлой осенью. На ужин…Так и представляю, что у этого обходчика хрен до колен болтается…Детишек за столом, как поганок после дождя в тёмном лесу. Штук шестнадцать. Один постарше, кудрявый, хорошенький такой петушок. Совсем как я, в детстве. Я шепнул нашим, что золотишко тоже, дескать, стоит поискать. А сам ангелочка за шиворот и в сени. Думал, отметелю, его по быстрому, пока мои ребята в подушках роются. Упёр ему револьвер в затылок и говорю, давай на колени и штаны снимай. А гадёныш взял со страху, и обосрался. Ну ебать же в дерьмо. Меня досада взяла, и я ему голову прострелил. Понимал, конечно, что жалеть буду, но всё равно не сдержался. На выстрел все выскочили. Баба, дура стала на меня с кухонным ножом бросаться. Соловей с Васькой её простынёй обмотали и в чулан заперли. - А обходчик? - Даже не пискнул, гад. - Да врёшь ты всё, сейчас сочинил? - Сочинил, да. И тебе дарю. - Зачем? - Напишешь потом революционно – этнографическо-порнографическую пьесу. Если, конечно, доживёшь до «потом». После рассказа Яну понадобится снова убрать от лица волосы и отпить из кружки. - Для полноты ощущения от оного вымысла можешь рассмотреть пятна в сенях. Они сейчас не такие красные, как сперва были, но всё равно. Я как сегодня их увидел, так сразу поцеловать захотел… - Иудин порыв… - Вот именно. И стихов мне при этом, совсем не хотелось. - Бабы тебе хотелось, вот чего. Здоровый мужик зря целовать штукатурку не будет. - Может быть. Мы все обязаны хотеть бабу. Мы на это обречены. На этом мир держится. Но мы хотим бабу, а баба хочет счастья. Следовательно, нужны деньги. То есть надо хотеть и бабу и денег. Это пошло. Пусть лучше будет хаос. Я выбираю войну, и мужчин, готовых на всё. - Зачем тогда тебе твоя доля? Отдай мне. Шучу. И потом, разве может быть пошлой красивая женщина, очень красивая? Я бы ей всего себя отдал, если бы она меня полюбила, честное слово, Ян! Ян некрасиво улыбнётся и пожмёт плечами: «А чего тебя то?» Павел поймёт оскорбительный смысл вопроса, и ему захочется сию секунду убить Яна. Но он увидит, что Ян сильнее. - А ты видел, видел..? - Видел. Видел я удочки и подлиннее. Впрочем, для нимфы, которую ты полюбишь, и этого будет много. - Почему это? - Так вам, поэтам, нравятся ведь холодные женщины. Лампа не потухнет, хотя керосин в ней давно кончится и никто не сможет объяснить этого, ибо се есть тайна. Так хочет судьба. Люди почувствуют, что ночь окончательно забралась в их головы и сердца. Яну это нравится, он предвкушает сон. А Павлу ночь бередит, волнует сердце. Голова его потяжелеет от нехороших, злых, незваных образов. Ян выплеснет остатки воды и пристроится под шинель одного из спящих на полу. Через несколько минут его дыхание выровняется, но тут в его сон впрыгнет чёрный кот с зеленоглазой, умной мордой и в белых чулках. Ян будет знать, чем заканчивается этот сон. Он сыт по горло кошмарами, он посчитает за благо, проснутся. От лежащего рядом будет вонять портянками, дымом и мокрым сукном. Да будет так. Ибо так хочет Судьба. Кота в белых чулках звали…Нет, имени он ему так и не нашёл. Придумывая каждый день по пятнадцать – двадцать замечательных прозвищ, он так и не остановился на одном, достойном его единственного друга. «Зоин кот» - семнадцатый по счёту титул. Зоя – троюродная сестра, первая и последняя женщина, которую он не сможет убить, даже если она будет просить его об этом. Ян ровесник безумно начавшегося века. В 1913 году ему было тринадцать, а Зое пятнадцать. В сентябре любимая кошка Зои принесла шестерых котят. Спустя два месяца благородное общество было приглашено на смотрины. Ян был среди прочих. Роскошная, пушистая Дымка лежала в ивовой корзине на батистовой подушке с кружевными рюшами и бантами. А трое, совсем не маленьких котят сосали из неё молоко. Четвёртый котёнок к прискорбию Зои скончался в младенчестве, не прожив и двух дней. А пятого, того самого, в белых чулках, Зоя сняла со шторы и посадила Яну на голову. Котёнок, прозрачными коготками несильно вцепился в кожу под волосами. Было щекотно. Ян рассмеялся и влюбился в кота. Но мама не разрешила забрать кота с собой. Она не любила кошек. И потом у неё уже была маленькая белая собачка, которая лизала ей пальцы, и маме это нравилось. К тому же собачка умела приносить укатившийся клубок, из которого мама вязала крошечный розовый тапочек. (Глядя на тапочек, Яне не без ужаса ожидал появления вечно орущего и мокрого существа.) А кот был совсем маленьким и никакими талантами пока не обладал. Кот был бесполезным и ненужным. С этим согласился отчим, который всегда был согласен со своей очень красивой женой. Кот лишний. «Не расстраивайся, Ян, герр Штольц выписал из Швейцарии два велосипеда, специальной конструкции, для юных джентльменов. Считай, что один из них, твой. Подумай только, как тебе все будут завидовать. Отчим не захотел расстраивать доброго отчима, объясняя ему, насколько кот лучше велосипеда. И на всякий случай попросил Зою не отдавать никому котенка номер пять. Зоя обещала. И через два дня Ян действительно пришёл за ним, объявив, что ему удалось уговорить родителей. Зоя долго смотрела в окно, пока Ян с котёнком за пазухой не исчез за углом сапожной мастерской Трошкина. Свой «медовый» месяц Ян и кот провели на чердаке Янова дома, где маленький язычник, устроил уютное гнездо для своего пушистого божества. Маленький чёрный кот заслонил собою мир. Гимназия с приятелями, книжки, игрушки, даже любимая география, стали пресными и навязанными. Как мать над колыбелью новорожденного, он проводил часы рядом с коробкой, в которой, свернувшись клубком на клетчатом шотландском пледе, в который когда то заворачивали самого Яна, спал кот. А когда он не спал, они проводили время в удивительных беседах. У кота оказалась подвижная, почти как у обезьянки мордочка и выразительные глаза. Прижимаясь к Яну и бодая его крутым лобиком в подбородок, он выражал величайшее одобрение. Так было, когда Ян рассказывал ему о своих успехах. А когда кот сидел по стойке «смирно», вытянув шею и неотрывно глядя на Яна, это означало предостережение, опасность. Стоило убежать с уроков, что бы посмотреть на кота со снисходительным укором на физиономии. Поза «сфинкса» означала отличное настроение и готовность пошалить. Мигая одним глазом, кот подзадоривал, «догони», и, стоило протянуть к нему руку, молнией срывался с места. Постепенно Ян захотел думать, что его любимец – заколдованный принц. И сотни чудесных мелочей убеждали его в этом. Он как всякий безумно влюблённый, приписывал предмету своего обожания, необыкновенные достоинства и прелестные недостатки. Одни его гастрономические пристрастия выдавали в нём аристократа. Никакой голод, не заставил бы его прикоснутся к свинине, жирной колбасе или речной рыбе. Как законченный денди, он питался белым куриным мясом, консервированным зелёным горошком и французским «иммерталем». Простой «голландский» сыр, он, понюхав и дёрнув хвостом, отвергал. Однажды выяснилось, что кот может предугадывать события. Тёмным ноябрьским утром, Ян забежал на чердак, что бы перед занятиями поделится с котом кусочком отварной телятины. Ян зажёг керосиновую лампу, но кот по своему обыкновению из коробки не вылез, а смерил мальчика холодным «учительским» взглядом. Ян забеспокоился и стал соображать, в чём же он мог провиниться. Конечно, дело в ненавистных уроках. Ян машинально стал перечислять маленькие кошмары сегодняшнего дня: Математика, Естествознание, Латынь. На «латыни» кот прикрыл, (Ян точно видел, ему не показалось), свои великолепные зелёные глаза. «Латынь?» - переспросил Ян. Кот вылез из коробки и изобразил хвостом нетерпение от тупости Яна. Без сомнений его беспокоила именно латынь. Это показалось Яну странным. Ведь добрейший Иван Ильич болел второй месяц. Заменить его было некем. Вместо латыни мальчикам устраивали необременительный урок рисования с чтением вслух «Приключений Гулливера». Никто уже не удосуживался брать в школу латинскую грамматику и тетрадь. Но в тот день, вместо смирного Ивана Ильича на кафедру поднялся молодцеватый господин с жёсткой щёточкой усов, под натурально донжуановским носом и понаставил жирных «неудов» всем неподготовленным к уроку. Таких оказалось две трети. Счастливая треть, предупреждённая об уроке, числилась в друзьях и прихлебателях любимца публики Павлика Салтыкова, которому как оказалось потом, новый учитель приходился родным дядей. Преподаватель рассчитывал, что Павлик предупредит всех об уроке, и поэтому особенно разозлился, когда ему показалось, что дети, проигнорировали его. Ян не попал впросак лишь благодаря своему пушистому провидцу. На рождество Ян нарядил на чердаке для кота маленькую ёлку. Для этого пришлось от большой ёлки, которую принёс отчим, отломать порядочную часть макушки. За что, впрочем, пострадал отчим, который не смог внятно объяснить маме, с макушкой он брал ёлку или где были его глаза. Ёлочку на чердаке, Ян на свой вкус обмотал красными и золотыми гирляндами из фольги. Без всяких там шаров, на которые не дохнуть, того гляди, сорвутся с ветки и хлопнутся на миллион кусков. И, о, ужас, поранят наши нежные подушечки на лапах. Макушечку украшала красная роза от маминой шляпы. Кот, обнюхав, сотворённую Яном красоту, уселся рядом. Было видно, что он доволен. Ян подарил коту ошейник из полоски кожи, на которую собственноручно нашил бусины и пуговицы, позаимствованные из шкатулки под швейной машиной. А кот «подарил» Яну компас. В утро Рождества он развернул на чердаке свой подарок и воскликнул заготовленные заранее слова: «Мой принц, вы желаете, что бы я стал путешественником?» Мурчащая «светлость» никоим образом этого не отрицавший, был заключён в пылкие объятия, стиснут и зацелован до полуобморочного состояния. Вход на чердак был над лестницей, ведущей на второй этаж. Яну приходилось зорко следить за коридором и лестницей. Пробираясь туда. Но однажды, ближе к весне, мама застукала его, когда он тащил большой пакет песка для кошачьего туалета. Пришлось врать про экскурсию в пожарную часть, и про то, что песок, как сказали пожарные, всегда нужен на чердаке на случай пожара. Мама пожала плечами. До появления маленького братика или сестрички оставалось меньше месяца. Мама не могла решить, нужна ли новая коляска или старая колясочка Яна, если её подновить, сойдёт на первое время, и послала за ней отчима на чердак. Отчим спустился без коляски. (Ян, устраивая коту уют посчитал её рухлядью и загнал старьёвщику за тридцать копеек). Но с котом подмышкой. Волнение было противопоказано маме, но она не смогла сдержать праведного гнева. Напрасно Ян клялся, что спицы в колёсах проржавели, а от кожаного чехла дурно пахло. Мама обвинила Яна в воровстве коляски, кота в подстрекательстве к воровству, и потребовала немедленного выдворения злодея на улицу, на свет, на вольные хлеба. Ужас Яна был так велик, что он был готов бросится на маму с кулаками. Но неожиданно за них вступился отчим. Уговаривать этот человек умел. До того как стать директором городского департамента полиции, он был известен всей губернии, как блестящий, даже дерзкий адвокат. Он взял маму за плечи и увёл её в спальню, что то шепча ей на ухо. Ян с котом на руках, который, облизав ему подбородок, мирно заснул, уподобился погорельцу на пепелище, размышляющему, куда ему пойти, когда всё, что ещё осталось, догорит окончательно. Он решил, что уйдёт из дома, если мама выгонит кота бесповоротно. Но мама вышла из спальни с весёлым, добрым лицом и объявила амнистию коту. Он может остаться, если обязуется ловить мышей, погрызших её бальные туфли, и не ссорится с собачкой. А на Яна налагается штраф в размере десяти пятёрок по любым предметам в гимназии. Кот весь вечер провёл на коленях отчима, куда перебрался, как только тот сел в кресло и взял газету. После бури наступила тихая радость и умиротворение. Мама вязала, отчим читал им вслух «Петербургские ведомости», а Ян теперь по уши влюблённый в свою семью, думал, как хорошо, что есть родной дом, и из него не надо никуда уходить. Отправляясь спать, мама погладила его по волосам: «Мой глупый мальчик». Изумлённый счастьем, на него нахлынувшим, он почувствовал, как плотный, жёсткий бутон, внутри груди, распустился в нежный пламенеющий цветок. Ян перетащил коробку с пледом к себе, в самый тёплый угол детской. От пережитого, и от сознания факта, что его чёрный принц свернулся клубком прямо здесь, на одеяле, рядом с ним, Ян спал крепко и долго. Утром он подскочил полный радостных сил и вдруг заметил, что коробки в комнате нет. Сердце пронял мороз. Цветок слишком смело распустившийся, не смог свернутся снова в плотный бутон, он съежился и завял. Дома никого не было. Но пока Ян метался по дому и чердаку, с базара пришла кухарка Маша. Сначала она отпиралась и ничего не хотела говорить «баричу». Но растроганная его слезами и тем, что отдал ей всю скопленную им мелочь, два рубля серебром, рассказала, что поутру, «ещё до свету», вынесла из его спальни кота в закрытой коробке. И дав ей два бумажных рубля, велела снести ту коробку золотарям, которые утром в один и тот же час, едут по соседней улице за город, в плавни. Маша отдала золотарям коробку и рубль, а другой рубль оставила себе. Золотари обещали завести кота подальше. «Ой, барич, вы уж молчите матушке обо всём этом, она ведь слово с меня взяла с вами про то не разговаривать. Да шож вы так убиваетесь по скотине, милый мой, людей надо жалеть, а не котов». Апрель летел ему навстречу по дороге весь в солнечных лучах и пении птиц. Ян мчался к плавням, высматривая впереди телегу с двумя бочками и понурой лошадкой. Пусть всё будет приснившимся кошмаром, глупой кухаркиной шуткой. Ведь апрель, не первое апреля – день глупцов, а «весь апрель – никому не верь!» Пусть, господи, я никогда не побываю в Африке и Бразилии, я даже мечтать об этом не буду, только верни мне, Господи, моего Кота! Самое прекрасное, что у него было, мечты о будущем, он отдавал за своего потерянного друга. Заслышав шум, он ужасно обрадовался, подумав, что догнал золотарный поезд, который обычно двигался солидным шагом, что бы не расплескать своё «золото». Но это было чёрное авто, едущее ему навстречу. Ян, набравшись смелости, проголосовал, что бы спросить у господина за рулём, не встречал ли он телегу или кота, чёрного грациозного кота в белых носках. Господин рассмеялся и сказал, что не видел никаких телег и котов и предложил подбросить Яна до города. Ян, конечно, принял господина в авто, за сумасшедшего. Как можно предлагать ему, Яну бегущему изо всех сил к плавням, сесть на мягкое сидение и покатить в обратную сторону, в город? Ян, не разбирая остальных слов, которые ему говорил незнакомец, рванулся вперёд. Он бежал, бежал, и душа его была впереди, а сердце, лёгкие, плечи и ноги отставали, тянули назад и мешали. И уже чувствуя, что умирает, понял, что добежал. Это место, дорогу между двумя старыми липами, он видел сегодня во сне. Он не увидел своего маленького друга, он его предугадал. Сначала он заметил бурую грязь на пыльной дороге и странный след, исчезающий в высокой молодой траве. Окровавленный кот лежал в нескольких шагах от дороги. Когда Ян подошёл, кот был жив. Заслышав шум, он попытался приподнять свою ушастую умную мордочку. Ян понял, что животное попало под чьё то колесо. Он уже видел подобное в городе, окровавленные внутренности зверька выдавились через задний проход. Кот узнал Яна и задвигал лапами, пытаясь встать, но у него был перебит хребет и он лишь смог втягивать коготки на передних лапках. Проходила минута, другая, а кот не умирал, а лишь странно всхрипывал, когда Ян начинал гладить его. Слёзы ручьями залили ему лицо и шею. Внутри Яна всё разрывалось от отчаяния и жалости. На несколько минут всё вокруг погрузилось во тьму, как при обмороке, он ослеп, но сознание осталось при нём. Оно работало, оно перебирало тысячу вариантов. И приходило к единственно возможному акту. Когда свет вернулся ему в глаза, Ян поднялся с земли, что бы найти большой камень. Он не хотел, что бы его лучший друг страдал. Пусть лучше он, Ян, будет мучиться всю жизнь. Он в последний раз сквозь жгучие слёзы взглянул на кота, поцеловал его в крутой лоб и со всей силы ударил его по голове. Кот дернулся, и на его чёрном носике выступила свежая капля крови. Ян встал на четвереньки, поднял голову к небу и завыл. Старательно и страшно, желая вместе со звуком вытолкать из тела душу. Но душа не сдавалась. И он выл и выл, пока не потерял голос, и солнце не приблизилось к горам вдали. Тогда он вытер наконец с лица слёзы, сопли и слюни, снял с себя гимназический китель и завернул в него маленькое мёртвое тельце. Кое как , руками и острым камнем он вырыл под липой небольшую яму и положил туда свёрток с котом. Засыпав и утрамбовав землю, он закидал место ветками и травой. Никто не должен догадаться, что здесь зарыто нечто большее, чем просто мёртвый кот. Тут спрятана его душа. На могиле Чёрного принца, верного друга, сдерживая дрожь и снова нахлынувшие слёзы, он взрослыми тяжёлыми словами проклял мать и её будущего ребёнка. Сделав это, он почувствовал, в себе силы встать и жить дальше. Он вернулся домой затемно. Ему пришлось вернуться, ведь он ещё ребёнок, он не должен жить один, без комфорта и заботы, к которым привык. Он хорошо понимал, что не сможет, не готов пока бедствовать и скитаться как диккенсовские герои. Отмщение за горе придёт само, ведь есть же в Библии слова «аз воздам по делам его». Он сам их читал. И не было причины не верить в них. Дома снова никого не было, кроме перепуганной Маши, которая весь день была «ни жива, не мертва» от перепугу, потому что «барич» без книжек побежал незнамо куда, а сказать об этом никому нельзя. Ей пришлось соврать, что она накормила и отправила «барича» в учёбу. И родители, уверенные, что его задержали в гимназии, пошли покупать коляску. И вот- вот вернутся. Вечер был обычный, как и масса предыдущих. Но Ян заметил, что мама не сводит с него глаз и кажется, ждёт удобного момента, что бы сказать. Он опередил её, потребовав новый китель, поскольку старый у него украли. Мать ещё более разнервничалась, требуя подробностей пропажи. Пожалуйста, сказал Ян – Я скинул пиджак, играя в футбол, а когда мы закончили играть, его не оказалось на месте. Мама заикнулась было о том, что бы опросить мальчиков. Что играли с ним. Ведь кто то мог взять китель по ошибке, вместо своего. Или просто видеть, кто взял. Мать бы ещё бы долго мусолила тему пропавшего пиджака, но Ян посмотрел на отчима, не ища, а требуя его защиты. Отчим легко тронул мать за руку и стал рассуждать на тему: «Кому пиджак их сына, оказался нужнее». Заметив в конце, что мальчик уже подрос, и он сам с неудовольствием замечал, как некрасиво и странно из коротких рукавов торчат руки ребёнка, покрытые цыпками. Прикинув в уме сумму утраты, мать равнодушно согласилась с отчимом, что давно пора было подумать о новом кителе. О коте не было не сказано не слова. Оставшуюся часть вечера они провели молчком. На следующий день, отчим тайком от матери, дал Яну пять рублей. Пока Ян из осколков прежнего себя, постепенно, обломок к обломку, строил невыносимо нового себя, матери пришло время рожать. Беременность, оказалась неблагополучной, и ей пришлось лечь в больницу. Ян и отчим перешли под опёку Маши. В один из этих дней он и решил убить отчима. Семнадцатилетний Ян в 1918 году откроет глаза и заметит, что сквозь ставни пробивается ярко синий цвет, предвестник дня. Прошлое отлетит забытым сном. Залихватский храп соратников обычным образом возбудит в нём ненависть к себе и ко всем остальным. Он, стуча зубами от холода, выберется из под тёплой шинели. Готовый и к смерти и к чуду. Бесцельно пришпоривающий время, что бы хоть раз оставить за поворотом, страшного демона, прилипшего к нему – смертельную скуку. Что бы избавится от него, он разбудит спящих и прикажет седлать лошадей. Потом отменит приказ. Два беглых матроса, бывший кучер князя, поэт и глухой санитар Маркул, привыкшие к «бешеному» командиру повинуются молча. Поэта Павла и санитара, Ян отправит на ближайший хутор за сеном для лошадей. Четверо остальных, вскинувшись на некормленых лошадей, поскачут в город. Раз в неделю, во вторник, трактирщик из Умацкой балки снабжает их провизией и прочим необходимым. Клиентов в такие дни почти нет. А осторожный торговец ставит на подоконник чайник, что означает: «всё в порядке». И на сей раз закопчённый чайник красуется на положенном месте. Никого, кроме троих бродяг, жадно глотающих горячие щи, в трактире не было. Помимо щей на столе выставлено большое блюдо с холодным мясом и каравай белого хлеба. Спутники Яна спокойно ныряют в кладовую хозяина за приготовленными мешками с провизией. Ян, сделав вид, что ничего особенного не заметил, пойдёт за ними. - Только что появились, проследив его напряжённый взгляд, - шепнёт хозяин трактира, жирный Наум Таранец. – Спрашивали, далеко ли до Пятихатки, - добавит, испугавшись возможных осложнений, торговец. Отъехав примерно на полмили от трактира, Ян развернёт свой маленький отряд, что бы устроить засаду. Он на сто процентов уверен, что никакие бродяги не едят белый хлеб, такими белыми руками. Воюя против всех, Ян не хочет пропустить троих чужаков. Люди, у которых полно продовольствия и карманы набиты деньгами, не любят воевать. Но Ян в тот момент, когда разучился подчиняться, научился подчинять. Через час ожидания, на выходе из города, покажутся трое, быстро идущих бродяг. Они пойдут, не таясь и громко разговаривая между собой. Они, конечно, будут смущены этой незнакомой местностью. Все трое хотя бы по разу глянут на купу деревьев на пологом склоне, за которой укрылись вооружённые люди. Матросы возьмут на мушку смуглолицего крепыша посередине и долговязую фигуру в тулупе без рукавов. Кучер будет целиться в третьего. «Быть мертвецом, и не знать этого – вот ад», - зачем - то подумает Ян, наблюдая поверх прицела за жертвой. Даже на расстоянии сотни шагов сквозь одежду оборванца, выбивается дворянская спесь никудышного конспиратора. Но даже на пике ситуации Яна не покидают навязчивые меланхоличные мысли: «Быть живым», - думает он, «Большая Честь. Живые – это любимые дети Бога. Мертвецы – его пасынки». Он сделает знак стрелять и нажмёт на курок сам. Двое упадут. Один побежит. Все, кроме Яна, взметнувшись в сёдла, кинутся в погоню. Он только успеет крикнуть, что ему нужен живой пленник. Зачем он ему нужен, он и сам знать не будет, может быть, просто поговорить. Потом он будет смеяться, чуть ли не пупком чувствуя, как судьба тех троих на дороге, двух мёртвых и одного живого, сплетаются с его судьбой. Он почти наяву увидит эти нити, протянувшиеся от них к нему. Он смеётся оттого, что угадал: Так и есть, любое движение его руки, навязывает таких узлов в паутине чужих жизней, что освобождаться от этих вязких пут прошлого придётся десяткам поколений. Пусть, пусть, он очень хочет, что бы десять поколений не знали счастья. Он посмотрит в бинокль, и снова будет смеяться: Человек, отстреливающийся из крошечного пистолета от трёх всадников с наганами, как он смешон….несчастный. У пленного разбит лоб. По ровному как прямоугольный треугольник носу, стекает кровь. Ему свяжут руки за спиной и поставят перед главарём бандитов на колени. Ян будет долго вглядываться в лицо этого человека, пытаясь разгадать, умрёт этот человек сейчас или завтра, через несколько дней, или вообще переживёт их всех. Но незнакомец вдруг заметит, что перед ним – мальчишка, который сомневается, и сам начнёт бороться за свою жизнь. Матросы и кучер тем временем будут обыскивать трупы. - Я тебя сразу в трактире заметил, как ты зыркнул на нас…Майор Черкасов. Черкасов Сергей Иванович. Говорил им, не ходить. Обождать, этим остолопам. «Застрелю», подумает Ян. - Колодезного, он сволочь, его не жалко. Он князя Голицына до нитки обыграл. Князь – мальчик совсем. Поплакал и застрелился… «Надо застрелить», подумает Ян. Майор, увидев, что поднятый пистолет, вот, вот встретится с его переносицей, почти закричит: «Мою маму звали Зоя Васильевна, а сестёр Анна и Мария». … «Зоя», - только услышит Ян и опустит пистолет. «…А теперь даже не знаю, где они», - докончит больше удивлённый, чем обрадованный майор Черкасов. Странно, подумает Ян, он Сын Зои. Какое же право я имею в него стрелять. И почувствует себя глубоким стариком. А пленник, наоборот, помолодел. У него юное безусое лицо без единой морщинки. (Он ведь так хочет жить). А ведь у него Зоины Глаза, как я раньше этого не заметил, Ян машинально наклонится к пленнику, что бы получше их рассмотреть. Тот воспользуется этим мгновением, что бы шепнуть: «Так жить охота, не убивай. У меня сын, почти как ты..» Ян удивляется ещё больше. Значит, он, Ян, совсем глубокий старик, если у Зои есть сын, у которого ещё сын, похожий на него. Капитан шепчет ещё тише, ещё горячей: «У Колодезного три брюлика, что он у князя выиграл. Только твоим чертям их не найти, хорошо спрятано. Тут врач есть, версты три, две. Выпотрошит его и найдёт точно». Ян морщится. «Надо бы всё таки убить». Но тут один из матросов найдя под подкладкой одежды зашитые золотые серьги, громко кричит от радости. Пленник зло смотрит на Яна. - Сволочи, Михаила жалко. Хороший парень был. А Колодезного не жалко, гад и алкаш. А Михаила за что, у него детей осталось четверо. Как они проживут? - Захотят жить, проживут. И не гони, что только те, у кого есть дети жить должны. У меня их допустим нет, и не будет, так я вашей жизни не достоин. Шлёпни меня и забудь? Ян видит, что теряет лицо, но не может остановиться: - Из - за того, что я не поимел какую нибудь дуреху, и она не нарожала мне маленьких идиотов, меня может первого к стенке? Я может, больше вас всех взятых жизнь люблю! И жить хочу! - Живи! Бог тебя миловал! И ты других милуй! - ……Ладно. Меня, правда, бог любит. Поехали до твоего живодёра.. Ребята, этого кидайте на лошадь, а этому руки развяжите. Кучер будет протестовать: - Лошадям с поклажей и так тяжело, куда ещё падаль эту.. Ян увидит, что матросы готовы с ним согласится. - Вот, скотина вонючая, - вздохнёт Ян и не целясь выстрелит в кучера. От левого его уха, через щёку, наискосок ко рту, протянется лакированный красный ручеёк. Черкасов сядет на круп лошади, позади Яна. Указанного им мертвеца взвалят на гнедого конька рыжего кучера. И лишь когда отряд пройдёт шагов сто пятьдесят, ослушник с отстреленной мочкой уха, поднимется и вытирая лицо пучком травы, побежит за ними следом. Матросы загогочут с явным облегчением. - Отличный выстрел, - восхитится Черкасов из за спины Яна. И заговорит, будто не претендуя на ответ, будто сам с собой: - Бог тебя любит, а за что? Ты ведь, извини меня дружок, мало тебя знаю, но и так видно, негодяй из негодяев. - Меня Бог за верность любит. Я ему не с кем не изменяю. - Это как, монах, что ли? - Вроде того..А у тебя дети есть. Да? - Я же сказал, сын есть. - Я думал, наврал со страху. - Зачем врать, дело обыкновенное. Придёт время, и ты себе оравушку настрогаешь. Дурное дело нехитрое. - Вряд ли. - А ты что, больной что ли, али зарок какой дал? - Нет, просто не хочу. - Понятно…- Ян даже развернётся в седле: «Что тебе понятно?» - Детей не любишь, значит, вообще люди тебе грязь. Поэтому войной увлекаешься, больше чем человеку положено. Видал я таких. Мирная жизнь для них – маета. Бойня – мать родна. И ты тоже рано убивать научился. Да и сам легко умрёшь, когда время придёт. - Тьфу, накаркаешь. Дальше куда? - Туда, через лесок. - Через плавни? К водолечебнице, что ли? - Ты, смотри, капитан, заведёт нас его благородие прямо на засаду. И на кой прёмся то? Добро бы цель какая.. - К доктору едем. Раненого везём. - Это кто раненый? Васька что ли? Да его жёнка сильнее царапала! - Не о Ваське речь. - А об чём? Об этом?! Что ты нам, капитан, баки заливаешь, мертвяк он, мертвее некуда! - Тише!.. Откуда то, из под ног лошадей, вылетит разгневанная сойка и примется с макушки клёна отчитывать незваных гостей. Но для беспокойства нет причины. Они сами её спугнули. Пригнувшись к шее испуганной лошади Ян ответит, зло блестя глазами: «Врач оживит. Это особенный врач. И мы к нему идём». При этом у него как у фокусника в руках появится граната, и он сделает движение, будто собираясь выдернуть чеку. Лошадь под матросом, повинуясь импульсу от хозяина, шарахнется в кусты с узкой лесной дороги. - Воля твоя, капитан, поедем, куда хочешь. Но только его благородие с нами до первой стенки едет. - Ты понял, майор Черкасов, если алмазов не найдём, конец тебе. Пленник пожалеет о том, что не попытался убежать, когда непредсказуемый мальчишка вытащил гранату. - А если найдёшь, отпустишь? - Не знаю. - А я знаю. – Коктейль из страха и надежды, опьянил пленника, и он сам не верит, что такие странные слова слетают с его языка: - Не отпустишь, и не убьешь. – Черкасов наклоняется к самому уху Яна: - Привык ты ко мне уже. Я тебе, кажется, понравился…Дружков ты моих уморил, но я зла на тебя не держу… Я в судьбу верю… И ещё тише, как страшную крамолу, впустит он в уши Яна, вековое сомнение человеческое: - Время пришло и сожрало их. И правильно. Людей развелось – тьма. Что не особь, то угроза себе или обществу. Я по – молодости, дурак, тоже переделать мир мечтал. Но теперь понял. Всё там решается, без нас. – Черкасов ткнёт пальцем в небо. Да будет так. Да не смогут люди изменить назначенного судьбой. Широкая дорога из крупного гравия ведёт к воротам водолечебницы. Под копытами лошадей гравий трещит и напоминает ружейную стрельбу. Молодой жеребец под Яном ещё пугается этого звука и встаёт на дыбы. Ян свернёт в лес, и за ним последуют остальные. Они не должны столкнутся с пятью красноармейцами, которые в этот момент взлетают в сёдла коней с крыльца санатория. Они только что его осмотрели и спешат сообщить в штаб дивизии, что использование санатория под госпиталь целесообразно.. Кроме того, к совершенно новому зданию прилагается врач, готовый сотрудничать на тех условиях, что бы его детям обеспечили хлеб и безопасность. Они не столкнутся. Ян, считающий, что одной засады в день предостаточно, из зарослей кизила проводит взглядом всадников, сопровождаемых салютом из камешков, выбиваемых копытами их лошадей из плохо ещё утрамбованной дороги… Как наиболее аполитично одетого, Ваську – кучера отправят в разведку, установить контакт с доктором. Он вернётся через полчаса с заклеенным пластырем ухом и с разрешением внести второго раненного через садовую калитку, к дверям чёрного хода. Вместо лица врача Ян будет видеть лишь его странную узкую лысину, пропахавшую межу в очень густых светло – русых волосах. Этот знаменитый невропатолог – раб обстоятельств. Десять лет назад он случайно открыл здесь великолепный целительный источник. С тех пор он одержим идеей создать в этих горах моднейший курорт, новый Баден – Баден. Всё его личное состояние, приданое двух жён, и более сорока тысяч казенных денег легли на то, что бы на открытом им ключе с минеральной водой, вырос затейливый готический дворец для постояльцев и здание водолечебницы, в окружении реликтового парка в три тысячи гектар. В прошлый сезон он ожидал первых чахоточных красавиц и подагрических полковников, жаждущих исцеления. И не дождался. Вместо этого, на клумбах с голландскими тюльпанами, свалены ржавые дешёвые кровати. И эти люди, воняющие лошадиным потом, хотят расставить их в комнатах с розовыми гобеленами и искушающими чувственность, персидскими коврами. Ножки этих кроватей с резиновыми копытцами торчат в небо символами поражения. Яну не надо знать подробностей жизни этого человека, что бы сразу признать в нём собрата – одинокого гордеца. Едва взглянув на тело, уложенное на оцинкованный стол, в холодильном отсеке кухни, он поймёт, что «раненый» мёртв уже больше двух часов. Не веря глазам, он всё - таки потрогает шею и руки. Пробормочет, что медицина в данном случае бессильна. Он не сразу поймёт, что судьба послала ему гонца, и странный похожий на избитого ангела подросток, разрежет путы, сдавливающие горло. Кучер и матросы, прихватив пленника, через кухню и столовую переберутся в холл. Где на скатанных в рулоны коврах, под плафоном с Врубелевским лебедем примутся делить остро пахнущую чесноком домашнюю колбасу, которой их снабдил трактирщик. Ян изложит свою необычную просьбу. Знаменитый невропатолог, поймёт, что отказаться нельзя и щёлкнет замочком потёртого медицинского саквояжа. Разложит на соседнем разделочном столике устрашающего вида штуковины с ручками как у ножниц и скальпели с монограммами из латинских букв. Ян облюбует себе широкий мраморный подоконник и постарается не дышать, что бы не заразится чужой преждевременной смертью. Через три минуты рука в окровавленной резиновой перчатке поднесёт к его глазам небольшой грязно – белый камешек – голыш. Остроумно. Скорее всего, гипс. Разбейте, должно быть, бриллиант внутри. - И это всё?! Мне говорили о трёх камнях. Знаменитый невропатолог стянет с больших рук испорченные перчатки. – Больше ничего нет. Хотите, ищите сами. Яну наплевать на бриллианты, но его голос начинает звенеть как золотая наковальня, когда его обманывают. Топориком для рубки мяса, он ударит по камешку, и из серых осколков выкатится непоседливая капля света. И сразу метнёт алое копьё в потолок. Золотая наковальня зазвенит всё громче и громче. Ведь вместо одного солнца на ладони могло лежать три. Должно быть, Черкасов преувеличил от страха. - Там, за оградой, возле леса, уже есть одна могила.. - Вы обманули мои ожидания, господин доктор, поэтому погребение за ваш счёт. На тридцать шестом молчаливом шаге от санатория, под липой, у которой два ствола, один из матросов спокойно осведомился, как они будут делить найденные бриллианты. Ян пожмёт плечами, и ответит, что как обычно, поровну. И мысленно обругает себя за то, что не заметил нового кровоподтёка на лице Черкасова, который сидит теперь позади Ваньки – кучера. - Дайте до места доехать, тогда и будем судить – рядить. – И сделает вид, что две ухмылочки, одна под рыжеватые усы, другая за воротник бушлата, прячутся не от него. Яну сегодня жарко под его обычной одеждой. Он спросит у Черкасова, какой сейчас день. - Семнадцатое. - А месяц? - Апрель. - Вот оно что. Терпеть не могу весну. - Господину студенту по весне экзамены снятся. Он даже во сне кричит: «Господин учитель, господин учитель, не надо!»… Один за другим раздались два выстрела, и смех замер над лесом. С вершины сосны сорвались две вороны, и громко хлопая крыльями, заплясали в воздухе. Обернувшись, Черкасов увидит, что тот из матросов, что говорил про Яна, кричавшего во сне, прижимая руки к груди, уткнулся в шею лошади, а второй, откинувшись назад, медленно сползает с седла. - Всё равно бы не поверили, что бриллиант всего один, а не три. Вася, иди, поймай лошадей. - Их было три, клянусь. Врач мог украсть остальные! - Он не украл, я следил. Господин Черкасов, я верю вам. Бриллиант был один. И давайте больше не будем об этом. - Их было три. Почему ты выгораживаешь этого лысельмана? - Не знаю. - Боже, смотри! – Черкасов связанными руками показал в ту сторону, где Васька вытаскивал из седла второго матроса. Прежде чем обернутся, Ян выхватит из кобуры наган и наставит на пленного. Но тревога подлинная. Его глаза встретятся с пристальными взглядами пяти или шести пар волчьих глаз. Да будет так. Не смогут изменить люди умысел судьбы.. Лошади ещё не учуяли их. Волки подошли с подветренной стороны. Они будут нетерпеливо втягивать ноздрями головокружительный запах свежей крови. Яну видно даже как двигаются под туго натянутыми шкурами сухожилия и кости. Он начнёт кричать Ваське, что бы тот бросил обыскивать матросов и убегал. Но в его глаз вдруг попадёт жгуче – колючее нечто, и он вздрогнет всем телом, а его жеребец, ответив нетерпеливым ржаньем, пустится в галоп. Ведь он уже учуял, что волки, не просто стоят под кустом, они уже окружили их плотным кольцом. Не слушая хозяина, он бросится в единственную брешь – ручей. И поскачет по руслу. Не слушаясь поводьев, он будет мчаться вперёд перелетая через кусты и бурелом, пока не остановится на дрожащих ногах посреди ярко – зелёной болотистой полянки. Но одиночество его секундное. На поляну ворвётся окровавленный всадник. Болезненная гримаса на его залитом кровью лице, может означать крик. Но Ян оглох от бешеной скачки. Его бывший пленник легко спрыгнет с лошади и подойдя к нему, протянет связанные руки. Ян достанет нож и разрежет верёвку, поранив Черкасову запястья. Тот замахнётся на Яна, но не ударит. - Как тебя звать? - Ян. - А фамилия? - Без фамилии. Просто Ян. - Если они за нами ещё гонятся, то мы пропали, лошади совсем выдохлись. Ты видел, сколько их было? Тьма! - Кого? - Волков! Ты от кого удирал то? Громадная стая, голов триста! Гнали нас мили четыре. А потом Ра – а – а – аз! И испарились в момент. Оглядываюсь, оглядываюсь, никого нет. - А Васька где? - Он даже на лошадь вскочить не успел. Кричал ужасно. Никогда не забуду. Живьем, наверное, сожрали. - Я тебя еле слышу, оглох. И в правый глаз что то попало. Посмотри что там. - Да ничего, красный сильно. - Это я то, красный? - Дурак, тебя же оса ужалила. Стой смирно, жало вытащу. - А лошади? - Кажется, убежали..Ну, что теперь, господин Атаман? - Ваську жалко, красавец был. - Себя жалей.…Так, если мне к морю надо, то куда теперь идти? - Идите, что бы солнце было справа. Там посёлок рыбачий будет. У них баркас есть. Если сговоритесь, переправят в Турцию. А если меня убить хотите, то лучше ножом, в нагане патроны кончились. - Я тебя повешу, щенок, что бы меньше возится, только в следующий раз. Так и быть….Ты что мелешь? Турция…воевать надо. - Дохлый номер, Черкасов. Красные победят. Вы и солдат никакой. Я б на вашем месте меня уже десять раз уложил….ухлопал бы. А вы всё ждёте чего - то, как Гамлет. Вам с таким терпением, в учителя надо. - Ты мне зубы не заговаривай! Алмаз где? Ян пороется в карманах. - Хотите, верьте, Черкасов, хотите, нет, он пропал. Наверное, вывалился, когда удирали. - Вывалился?! Бриллиант, за который ты с дружками ухлопал двоих, а потом тащил труп за тринадцать вёрст к хирургу?! Ты меня, малыш, за дурачка держишь?... Раздевайся….и ботинки снимай! Ян на манер французской водевильной актрисы кокетливо спустит с плеча тулуп и игриво улыбнётся: - Если, господин офицер, вы хотите меня поиметь, то так и скажите, а не выдумывайте дурацкие предлоги. И, увернувшись, вскочит на своего жеребца: «Вы такой душка, что я почти согласен!» Стук копыт его Конька быстро растворится в шорохах весеннего леса. Черкасов, оставшись один, отвяжет сумки от седла своей лошади и найдёт там крупу, сухари, сигареты и спички. На его счастье там же окажется большая железная кружка. Можно развести костёр под поваленным дубом и сварить кашу. В боковом кармашке он нашёл свою собственную записную книжку, которая досталась Ваське – Кучеру при делёжке его вещей. Глядя на огонь маленького костра, он подумает, что этот сумасшедший мальчик прав. Воевать не охота. Что бы быть готовым умереть, нужны более веские основания. Сегодня он в этом убедится. Он не трус. Он дрался в четырнадцатом. Любил рисковать и получать награду. «За веру, царя и отечество». Он – патриот. И не только, что бы, как другие, перед барышнями покрасоваться. Он обманывает себя, думая, что прошлое, лучшие времена можно вернуть. Мир вздрогнул, покачнулся, и начался новый отсчёт времени. Поэтому завтра надо добраться до врача, вытрясти из него брилиллианты, провороненные Яном и нанять баркас до Турции. - Пахнет едой! Господин Черкасов, когда я один, это не опасно. - Рано я радовался, что избавился от тебя.. - Заблудился в этой темноте. Да и Конёк устал. Давайте, будем как два бульдога в намордниках. Есть, но не кусаться. - А коня куда дел, тоже пристрелил что ли? - Привязал на опушке. - Может в твоём мешке, что повкуснее каши есть? - Был кружок колбасы, но мои гады, царство им небесное, всё слопали. У меня есть фляжка с вином, правда не полная. Вино было холодное и кислое, но жажду утоляло. - А вы знаете, Черкасов, я приведение видел сейчас. - Здесь? - Нет, там, в лесу, когда Васька пошёл моих жмуриков шмонать. - Тебя же оса ужалила. - Нет, до этого. Я оборачиваюсь, смотрю, из ручья женщина выходит, сухая. И рукой мне машет. - В белом и с косой? - Нет, зеленовато – голубая, и как в столбе света. Я, как волки напали, и Конёк понёс, о ней забыл. А заблудился и вспомнил. Что бы это значило? - Может просто женщина, какая то. И свет на неё упал так… - Она из воды вышла как по ступенькам. А ручей мелкий, он ведь только весной с горы течёт. - Ну значит, смерть за тобой приходила. - Может за вами. - Может за мной. Только кто ты такой, что бы чужую смерть видеть? - Нет, это не то. Женщина скорее на русалку была похожа. Волосы у неё были зелёные. Клянусь! - Всё может быть. Мне бабушка в детстве рассказывала, в войну двенадцатого года тоже всякая нечисть стала из воды и из земли лезть. Лешие, кикиморы, русалки всякие, будто из страстей человеческих родятся. Это бабушка так говорила. Она мне таких историй на ночь порассказывала. Умел бы – книгу написал. Она у меня из крепостных была. Дедушка по большой любви женился. - Вот она вам породу и испортила. - Молчал бы, дурак. - …. А вдруг она здесь, подкралась за мной и подслушивает. У неё по-моему, зубы были… - Не пойму тебя. То стреляешь, чисто террорист, своих и чужих, то как блаженный русалок видишь, то принца Датского из себя строишь. Как ты вообще умудрился атаманить в твои годы? Как в шестнадцать лет можно совсем не понимать, что такое смерть? Что такое больно, наконец. Воображаешь себя бессмертным? О своей смерти что думаешь? - Я думаю, тот, кто меня убьёт, я это ему даже обещаю, получит огромное удовольствие. - Ты ведь нормальный? Я видел много психов на войне, в том числе клинических. Ты на них не похож. Хоть что нибудь тебя в этой жизни пугает, кроме приведений. - Уже нет. Мой кот умер, и я разучился бояться. - Какой кот? - Обыкновенный. Домашний. Чёрный… с белыми лапами. - Это дождь пошёл или ты плачешь? - Это пот. - Перестаньте. Мне не по себе от твоих слёз… Лучше расскажи, что за кот и отчего скончался и как ты дошёл до жизни такой. Надеюсь, в смерти кота Вашей вины нет? Облегчите душу… Ян вздохнёт: - Долго рассказывать. - Я пока не тороплюсь. - А может, вы запишите, Черкасов, а потом роман сочините? - На кой мне? Я что, на писаку похож? - А что это у вас тогда из кармана записная книжка торчит? Не хотите записывать? Ну ладно. Кота я не убивал. Началось с того, что я отчима хотел убить. - Эдипов комплекс что ли? - Фу! Где вы нахватались этой дряни, господин офицер? - Знакомые студенты в Петербурге про психоанализ рассказывали. - Этот психоанализ дрянь, похуже морфия. Один раз попробуешь и потом уже не остановишься. Когда себя начинаешь анализировать, раскладываешь свои поступки на молекулы, на атомы. Объясняешь сам себе их строение.… Происходит процесс саморазрушения. После этого вы уже не сможете гадить легко и обыкновенно. Вам захочется по закону всемирной глупости стать лучше и чище. Следовательно, э – э, это будете уже не вы. - Непонятно изъясняетесь, господин Атаман. - Ну представьте, что вы, быдло вонючее и поступаете соответственно. А теперь представьте, что вы то же самое, но осознаёте это! Тут два варианта: либо добровольно остаться вонючим быдло, испытывая дискомфорт от собственного амбре, либо отмаршировать на бойню.… Поэтому, скоро девственность у девиц будут определять не по факту физического контакта с мужским полом, а по принципу: психоанализирует себя – значит не девственница. Стыд и позор! Потому что как женщины поймут себя, они перестанут любить мужчин и рожать детей. - Чепуха, какая. Впрочем, знал я одну даму. Она имела успех в обществе. Прекрасные туалеты. Про неё говорили, что свою портниху, она любит больше собственных детей. - В каком смысле? - А разве их несколько? - Минимум три. Первое, она просто любила наряжаться, это стало главным смыслом её жизни. А портниха была дока по части туалетов. Второе. Дети этой дамы были отвратными выродками, и им она предпочитала общество талантливой и услужливой женщины – портнихи. А в третьем случае дама могла иметь сапфические пристрастия. - Какие пристрастия? … Ладно, понял, это по – по матушке… Так за что вы решили укокошить отчима? - Я обиделся на мать и хотел, что бы она долго и сильно плакала. Мне было двенадцать или тринадцать, и она сделала паршивую гадость, которую легко могла бы и не делать. - А причём же отчим? - Он сделал карьеру. У него было хорошее жалование, мы на него жили. И у него был богатый дядюшка по имени «вот – вот помрёт». Если бы отчим умер раньше его, он бы нам ничего не оставил. Для неё это был бы страшный удар. Она вышла замуж за него, рассчитывая на это наследство… Замыслить убийство и убить, когда тебе двенадцать лет, разные вещи. Он был высокого роста. Сильный как орангутанг. Боксировал на любительском ринге. При этом он был добрый – настоящая телятина. Ни у кого не было таких длинных ресниц. - Ты им просто восхищался. Зачем же ты его хотел убить? - Я ещё не знал что он такой. До того как задуматься об убийстве, я не обращал на него внимания. Потом стал за ним следить. Разрабатывал стратегический план. Я – маленький, он – большой. Просто так мне с ним не справится. Я узнал каким путём он ходит в департамент. Где покупает сигареты. Дальше больше: как он смотрит на часы, как разговаривает с подчинёнными и как с просто знакомыми. Я начал этим, а кончил тем, что стал подсматривать за ним в уборной. Глазел, как он моет руки, повязывает галстук. Как открывает дверь в гостиную, наливает себе кофе, кладёт сахар в чашку. Я уже не высчитывал, где у него слабые места. Я им любовался… - Да ты просто втрескался, как барышня. - Я и сам это понял. - Ну и дальше что? - Ничего… Я уехал… А Его убили в семнадцатом…. Я опоздал часа на три.. Потом узнал, он хотел защитить продовольственный склад от разграбления. С одним пистолетом.… Из Питера тогда ещё ходили поезда, но я всё равно добирался три недели. Его повесили на фонаре. В городском сквере. В трёх шагах от нашего дома… - И ты ничего лучше не смог придумать, как выйти на большую дорогу. - Не совсем. Людям в то время было не до чужих покойников. Уже темнело. Сквер был пустынен. Я перерезал верёвку. Он оказался не таким тяжёлым, как я рассчитывал. С того дня как я видел его последний раз, он похудел вполовину. В сентябре он отправил мать с моим братом к своим родственникам в Тюрингию и совсем перестал заботиться о себе. Мне сказали, что его убили сегодня. Иначе не признал бы его.. В какие только двери я не стучался, что бы одолжить лопату. Мне не открывали. Все затаились как крысы. Это только в Библии сказано, что бы мертвые сами хоронили своих мертвецов. Должно быть я – раб. Я отодрал с почты медную вывеску. Черкасов, вы никогда не пытались вырыть могилу для дорогого вам мужчины, шести футов и двух дюймов роста, который гнул когда - то пальцами пятаки, с помощью куска меди, размеров в две моих ладони? Я провозился до рассвета. Как только просветлело, началась пальба. Я прочитал, что помнил из «Отче наш», поцеловал рассеченный лоб и накрыл его лицо куском своей рубашки. Платка у меня не было. С него сорвали всю одежду. Меня не покидало кошмарное ощущение, что я хороню мёртвого обнажённого Христа. Ближе к утру ветер усилился. Пошёл мелкий холодный дождь. Я думал, вот засыплю его землёй, и ему не будет так холодно. Я задыхался в своей одежде и даже теле, будто во мне была раскалённая паровозная топка. И кто - то подкидывал и подкидывал в неё уголь. Было почти всё закончено. Осталось только утрамбовать землю и уничтожить все следы, когда прямо передо мной упали длинные тени от двух штыков. Сначала я увидел отполированные до блеска приклады ружей, а уж потом двоих в шинелях. Они толкнули меня в спину и спросили. Что я делаю. Несуразного вида люди, в шинелях не по росту. С нашитыми на груди красными тире.… Третий, одетый лучше и удобнее, и значит более опасный на вид, приближался. Их заклинило на моей курсантской форме. Разгорячённые боем, они приняли растрёпанного пацана в измазанных землёй штанах за опасную фигуру. А того, кого я пытался похоронить, за кого - то, за кем они давно, безуспешно гонялись. Насколько я понял их намерения, они собирались вытащить покойника из могилы, что бы опознать его. Напрасно я объяснял им, что я местный житель. И мой отец погиб случайно, безотносительно ночных событий. Солдаты штыками раскидали землю, что бы попытаться увидеть лицо покойного. А тот, что в коже и с пуховым платком на шее, попытался меня скрутить, когда я кинулся отталкивать их. У меня в руках ещё была медная дощечка от почты. Она была очень острая по краям. Чудо, что я сам ни разу не порезался. Защищаясь, я махнул рукой, и угол этой чёртовой таблички попал старшему прямо в глаз. Он заорал и сел на землю. Они бросились ему на помощь и стали избивать меня прикладами. Но боль до меня как - то не доходила. Я озверел. Я выл как дикая кошка. Пожалуй, это было даже смешно. Один из них промахнулся и я, сделав рывок, вцепился ему зубами в горло. Их командир в это время очухался и стал стрелять в меня из маузера. Одна пуля попала в мою ягодицу, а второй он уложил своего же подчинённого. Во всяком случае, удары стали слабее и прекратились. Я без помех догрыз свою жертву, деревенского парня, чуть старше меня. Он окоченел от страха, как только я прыгнул на него и не сопротивлялся. Его кровь залила меня с ног до головы. Он упал. Я подхватил его ружьё и выстрелил. Мне зачем то повезло, я попал. Все трое были мертвы. Потом я наскоро закидал отчима землёй, взял маузер убитого комиссара и бросился бежать. Потому что на третий выстрел в сквер стали сползаться другие неуклюжие шинели. За мной метнулись две тени, и не успел я выбежать за пределы сквера, как меня втолкнули в подвал маленькой часовни. Так я познакомился с двумя мародёрами с эсминца «Царьград». Эсминец сел на мель возле Унчинского маяка, команда разбежалась по домам. Но эти двое фантазёров, чьи кости должно быть уже раскиданы в радиусе мили от места нашего вчерашнего бегства, хотели вернуться в Сальск богатыми людьми. До знакомства со мной их арсенал состоял из штык – ножа и самопала, который они отобрали у Веденеевского мельника. А в ту ночь они успели забрать винтовки убитых мною солдат. Я сразу просёк, какие это подонки. Но они легко подчинились. Моё кадетство и трое убитых их впечатлили. И потом, ядро всегда должно быть инородно. Через месяц к нам прибились Васька – кучер, Глухой и Пашка Салтыков, бывший мой одноклассник, поэт, любитель сильных ощущений, идейно – романтический негодяй. Что – то я разоткровенничался, Черкасов. Черкасов, чёрт, вы спите? Ну и хорошо, спите, Черкасов. Ян посмотрит в небо, но оно затянулось тучами и беспросветно как бездна. Наутро он скажет своему бывшему пленнику: - Знаете, Черкасов, вступайте в наш «малохольный союз». После вчерашней встречи с природой у нас недобор. Выгодные условия, не пожалеете. Все поступления делятся на число участников плюс один. Мне две части, остальным по одной. - Надо подумать. - Только не долго. А то знаете, налоги заели, предприятие может и обанкротится. Да будет так. Не смогут ничего изменить люди в выбранной ими судьбе. - Подумайте, Черкасов, если красные устраивают в водолечебнице госпиталь, значит это уже глубокий тыл. И город полностью под их контролем. Может случиться нечаянное рандеву с законной властью. - Что вы называете законной властью?! Клубок вооружённой черни? - Для меня любая власть законна. Потому что, какая власть не придёт в городе к власти, она норовит тут же назначить за мою голову три мешка муки и шесть вёдер овса. Обидно, я ведь большего стою. Да будет так. Не смогут ничего изменить люди в судьбе ими избранной. - Не переживайте, молодой человек, за овёс не продаюсь. - Тогда милости прошу пить чай. Без заварки, без сливок, но не сладкий. - Ты не спал? - Спал?! Как же! Если бы я спал, нас бы давно придушили. - Кто? - Да хотя бы, та женщина из ручья. - Какая ещё женщина? - Лошади всю ночь беспокоились. Мой Конёк заржал два раза. А нигде ни звука, ни треска. -Может, снова волки. - Может и волки. Только я не видел, чтобы они на задних лапах по лесу ходили. А две точки зелёные светились над той веткой. Ян встанет и подойдёт к дереву. – Смотрите, выше меня на ширину ладони. - Чушь, какая. Это дикая кошка или сова, птица какая нибудь ночная. - Нет, поверьте, это другое. Эта женщина из ручья идёт за нами по пятам. Вы не раздумали ехать в водолечебницу. Нет? Всё так же уверены, что доктор прибрал бриллианты? - А бриллиантов было три? Уверены? - Уверен, три. Один вы, милый отрок потеряли. Или притворяетесь, что потеряли. - Значит, осталось два. Один вам, один мне, иначе не поеду. А без меня вы в здешних местах заблудитесь… - Что с вами делать, сирота казацкая, ладно. - ….. Проблуждав по лесу лишние два часа, из за многочисленных озёрец и болот талой воды, которую расплодившиеся ручьи несли с гор, они выехали на утоптанную колею. И почти сразу оказались перед развилкой. - В водолечебницу налево, город – направо. - Постойте, Ян, кто- то едет. - Может это уже госпитальный обоз? Они наверняка должны были выслать вперёд разведчиков. - Черкасов, уведите лошадей, а я посмотрю кто это. - Задумал разжиться ещё одной парой сапог? - Тише… Спрыгнув с Конька, Ян приложит ухо к земле. Похоже, это всего лишь одна лошадь. Да и та хромая. А может, это одна из тех, за которой вчера гнались волки. На чьём сухожилии сошлись таки беспощадные голодные клыки и в чьём седле болтается мертвец с обглоданным лицом и откушенными руками? Ослеплённый назойливым видением, Ян не сразу рассмотрит белую отметину в виде готического вопроса на лбу невысокой гнедой лошадки. Понурый всадник на хромой смотрелись не ахти, какой добычей, но лицо юноши прорежет гримаса, не то боли не то радости. Ошмёток «малохольного союза», глухой Маркун прикрывает полой пальто большую медицинскую бутыль для спирта. Но прикрывает плохо. Даже Яну из его укрытия видно, что бутыль не пустая. Снявшись с места, он нарушил приказ атамана, но сейчас это кстати. Глухой не удивляется Яну. Он вообще никогда и не чему не удивляется. Отобрав у него всё, что стреляет, Ян отдаст ему беззвучные указания, (Глухой читает по губам) и отправит восвояси. Вышедшему из леса Черкасову он сообщит: « Пустой человек. Батрак с Угрюмова хутора. Госпитальный обоз опередит их на два часа. Ян увидит сквозь листву, как у ворот водолечебницы, часовой со звездой на шапке, покуривает папироску. Во дворе с телег сгружают тюки с одеялами, коробки. Кастрюли. Среди распряжённых лошадей, Ян узнает вороную Загадку, одну из тех, что вчера потерялась в лесу. Целая и невредимая, она рассматривается Яном как хорошее предзнаменование. Через час, перемахнув ограду на заднике участка, Ян и Черкасов окажутся возле двери, в которую входили вчера. Здесь тихо. Дверь заперта, но створки окна еле прикрыты. В пустой разделочной и уже операционной, Ян из корзины с грязными бинтами вытащит белый халат с пятнами крови и накинет на Черкасова. - Приведите его сюда. Вас он вряд ли хорошо разглядел. Притворитесь новым санитаром. А я здесь подожду. И учтите, я умираю… Холл с мраморной лестницей поскромнел размером из-за количества раненых и прочих, которые сидя на ступеньках, скатках ковров, и прямо на полу, хлебают суп из жестяных мисок. Среди мраморных балясин, и завитков позолоченных рам, уже угнездился неистребимый госпитальный дух. Там, где уместны дрожащие свечи и звуки фортепиано, будут грезить своим младенчеством умирающие. И отдавая последний взгляд гирляндам лилий на высоких фризах, будут шептать полузабытые молитвы в голубые сводчатые потолки. И душа, какого нибудь бывшего рабочего или помощника пастуха полетит к рассветным небесам сквозь мозаичное окно, с тоскующей царевной – лебедью из цветных зеркальных стёкол. Впервые за долгое время, утро застало Великого Неврапатолога врасплох. Бессонница соизволила ослабить свою тигровую хватку. Скоро прибудет госпитальный обоз. Это событие окончательно разломает остатки его прошлой жизни. Но разве там было мало глупостей и бед? А самоотречение не поражало вдруг, как молнией натуры гордые и безкомпромисные? Он поднимется в мансарду, что бы пожелать «доброго утра» своей дочери. И здесь уровень альтруизма в его крови сильно понижается. На сдвинутых кроватях, брат и сестра спят, обнявшись, как любовники. Конечно, для отца это не новость. Со времён переворота дети установили свои правила. Они спят в одной кровати, потому что: потому что холодно, второе – потому что страшно. Третье – потому что хоть и от разных матерей, но они единокровные брат и сестра, и кто подумает об этом плохо… Павлику восемнадцатый, а Юше пятнадцать, и они конечно дети. Однако, вспомнив себя в аналогичном возрасте Великий Невропатолог, приходит в неистовую ярость… Но разве он, неудачник, имеет право на эту ярость? Счастье ещё, что дети восприняли революцию, как нечто закономерное и естественное. Не разу не попрекнув его в недальновидности или тем более в неустроенности и шаткости своего существования. Это новое поколение, будто предупреждённое ещё в утробе матери о Повороте, приучено жить одним днём. И ему ли глупому старику, попрекать их за это. Надо радоваться, что мальчик вернулся из этой своей отлучки, цел и невредим. Первое время, ставшие частыми исчезновения сына, вызывали у Великого Невропатолога панический страх. Округа кишела разбойниками, мародёрами, дезертирами и прочим сбродом, у которого человек в хороших сапогах мгновенно вызывал смертельную ненависть. А его Павлик, что он может делать в том грубом мире насилия и угроз. Ведь он чудак и поэт. До сих пор уверяет всех, что разговаривает с невидимой остальным покровительницей здешней округи – хозяйкой воды. Которой он даже соорудил маленький алтарь, из круглой гальки, возле единственного, не пересыхающего летом ручья. И служит ей, как своей музе. Каждый день, когда в лесу есть цветы, на алтаре появляется букет. А когда кругом был снег, дети плели венки из лап можжевельника. Они верят, что если придёт беда, хозяйка воды, их личная богиня, защитит их. Великий невропатолог стирает с лица непрошенные слёзы. «Бедные мои, славные, добрые дети, мои маленькие грешники, клянусь…» Но какой то реальный шум отвлекает его от торжественной клятвы. И она мгновенно вылетает у него из головы. Через полчаса прибудет обоз. Великому Невропатологу случится проглотить ком в горле ещё раз, увидев пятнадцатилетнюю Юшу в костюме сестры милосердия, кормящую с ложки солдата с обгоревшими руками. «Как же рано повзрослела моя девочка!» Раненых немного, тридцать один человек. Их сопровождают фельдшер и две пожилые и некрасивые сестры милосердия. Часам к трём, когда телеги разгружены. Кровати, силами ходячих раненых и его детей расставлены, особострадающим вколот морфий, а остальные перевязаны и накормлены, можно перевести дух. Но тут появляется взволнованный человек и сбивчиво объясняет, что привезли ещё одного раненого. Он адъютант начдива и очень, очень плох. А начдив может за него и к стенке… Великий Невропатолог спешит вниз, в операционную. И не замечает, что тяжёлая сейфовая дверь, закрывается за ним на замок. Раненый, лежащий на столе будет стонать. Но как только врач подойдёт, он сядет и начнёт громко смеяться. Замороченный Великий Невропатолог отнесёт это на счёт контузии, но через мгновение, узнав Яна, поймёт, что щёлкнувший замок за спиной – западня. Черкасов начнёт первым: - Господин профессор… - Не имею такой чести… - Так нам дела нет. Верните камни покойника и забудем о нашем знакомстве. Великий невропатолог устал. Он прав. И он беззащитен. Он постарается говорить как можно осторожнее. - Господа, во дворе находится охрана, а через пару минут дверь операционной обязательно кто нибудь дёрнет. Вы окажетесь в опасном положении. К тому же вы совершенно напрасно теряете время. Молодой человек наблюдал за моими манипуляциями, а я поверьте, всего лишь врач, а не балаганный фокусник. - За нас не беспокойтесь. Охрана пьяна и спит. - Ян! - Ваш глухой санитар вёз сюда бутыль со спиртом. Она досталась нам от одного аптекаря. Он загнал её вам за три комплекта постельного белья, припоминаете? И если он больше подчиняется мне, чем вам, в чём я уверен, спирт давно разлит по кружкам и выпит. Там был ещё один ингредиент, поверьте, ничего опасного, ваши люди проспят до завтра и проснутся в полном здравии. И верните камни по – хорошему. Вы теперь дружите с новой властью, зачем вам империалистические цацки. Кормить вас будут. И детей ваших тоже. Но я ведь выпотрошил его при вас! У человека один желудок и один кишечник… - Но ведь было ещё что то. - Понятия не имею о чём вы. - Имеете… Ян не знает, что возразить. Минуту назад он сам был уверен, что водолечебный врач не брал никаких бриллиантов. Н теперь, глядя ему в лицо, он чует подвох. - А какая у вас была машина? - Ян на кой чёрт тебе его машина. Время теряем. - Нет у меня никакой машины! Что вы ко мне вообще привязались? - Но была?! При царе у вас машина была! - Её давно реквизировали. В город я езжу на телеге, с лошадью. - Значит была… чёрный бьюик…с малиновыми велюровыми диванами. Он лжец, Черкасов, бриллианты у него. - У вас странная логика, молодой человек. Я не отрицаю, что у меня давно была машина. - Да. И на ней вы в тринадцатом году переехали моего кота… - Какого кота? Вы – сумасшедший! Впрочем, в наше время, ничего удивительного. Шизофрения помолодела… - Я не шизофреник. Я вас отлично запомнил. Других машин на дороге не было. Если вы не отдадите бриллианты, Черкасов вас убьёт. Они дороги ему как память о друге. И ваш сын Павлик и дочь Надюша, ваша любимая Юша, останутся с революционной властью тет – а – тет. Как любят говорить французы, которые придумали гильотину. - Вы дорогие господа, меня с кем то путаете, у меня нет детей. - А вы такой же дрянной шутник, как и ваш сын Павлик. Я ведь его очень хорошо знаю. Третьего дня он помогал мне прикончить троих чекистов, перевозивших золото. Правда, их было четверо, один сбежал.. - Мой Павлик! Не может быть! - Теперь за Павлика может взяться ВЧК. Если конечно, у рабоче-крестьянских следователей достанет фантазии связать благонадёжного сына, сотрудничающего с революцией отца, с безжалостным убийцей с Унчинской дороги. Правда, доказательств у них будет мало. Но это пока я, на свободе гуляю. Черкасов хочет за границу. Отдайте ему бриллианты, и я тоже, пожалуй, уйду насовсем из этих мест. - У меня нет бриллиантов. И не было. - Жаль. В дверь торопливо постучали. - Папа, ты здесь? Быстрее. Одному раненому очень плохо. Он задыхается! Ян быстро приставит к горлу Великого Невропатолога револьвер, отобранный у Глухого. – Скажите, что скоро выйдите. Черкасов покачал головой и сделал знак Яну спрятать оружие. Великий Невропатолог, догадавшись об их намерениях, хотел закричать. Но его вопль был пойман в кожаную перчатку Яна. Черкасов отомкнул дверь, и в проёме показалась детская фигурка Юши в сером платье и платке с красным крестом. Черкасов быстро толкнул девочку в дальний угол комнаты. Все заметили, что падая она черханулась о край металлического стола головой. Отец рванулся к ней. Ян удержал его за воротник: «Некогда». Через некоторое время Юша подняла голову и сонно осмотрелась. Теперь её отец связанный сидел на стуле. А тот, что впустил её в комнату, бьёт его по лицу. Заметив, что она открыла глаза, молодой человек с засаленными льняными волосами, но всё равно похожий на ангела, возьмёт её подмышки и усадит на другой стул у стены. Она почувствует, что её коса под косынкой пропиталась кровью. Ей станет страшно. В её голове такой шум, что не слышно голосов. Почудится, под ней, на бешеных оборотах работает невидимый мотор, и её сердце по какой то причине, решило догнать и перегнать его обороты. Папа знает, что у Юши больное сердце. Он отворачивается, что бы дочь не увидела крови. Девочке всё будет казаться ночным кошмаром. Но Пашка, здесь рядом. Она мысленно позовёт брата. Сердце заколотится ещё быстрее. Есть ещё один могущественный друг, их с братом хозяйка воды. Хозяйка воды,- молит Юша, явись. Тебе же не страшны пули и ножи. Прогони, вспугни их как чёрных ворон. Юша услышит, как в железную дверь с наружной стороны ударится, что - то мягкое и лёгкое. Вроде птицы или большой бабочки. Но это не строгие люди с винтовками, которые только и могут их вызволить. Юша теряет терпение. Сердце готово лопнуть в любой миг. Она просыпается, через какой то невероятно длинный миг и чувствует, как её грубо, словно треснувший манекен волокут по коридору мимо нескольких десятков нечеловечески уродливых и бледных лиц. Потом она видит двор. Обоих мучителей. Брата с опущенными руками. Отца нигде нет. Он не может идти, вдруг вспоминает Юша, он ведь привязан. А если встанет, то споткнётся об собственные внутренности. Они вот вот выпадут из огромной раны на животе. Но думать об этом не надо. Иначе я умру, думает Юша. Вместо отца ей будет видеться нечто розовое и пенистое. Взваленная на чёрную лошадь, она снова нырнёт в несознание. Когда свет снова зальёт глаза, над ней будет лицо брата. Огромное преогромное и искажённое, будто отразившееся в неспокойной воде. Удостоверившись, сто это не мираж, Юша снова закроет глаза. - Черкасов, чёрт побери, что с вами, ранены? Бросив на развилке бесчувственное тело девушки, оба всадника повернут на ту дорогу, что ведёт в город. - Не понял ещё. Левая рука онемела. И плечо. - Остановимся, я посмотрю. - Погоня…отстала? - Черкасов, вы бредите, какая погоня, ведь вся охрана перепилась и спит… - Кто же стрелял? - Ох, чёрт, я же совсем забыл про Пашку.… Это моя вина. И если не ошибаюсь, вам срочно нужен врач. - Идите к чёрту… Мне не нужен врач… Я хочу спокойно умереть. Где… Ян увидит, как от потери крови у Черкасова становятся бессмысленными глаза. Как он отдаётся во власть боли. В принципе можно отвезти его в домик обходчика. Но какой то внутренний пограничник запрещает ему сделать это. Тем более до домика не меньше трёх миль. Не стоит пытаться обмануть смерть. Её землистый лик ещё чётче проступит на бледном лице недавнего пленника. Взяв под уздцы обоих лошадей, Ян увлечёт их в гущу леса. И будет идти, пока не набредёт на место, как ему покажется, соответствующее моменту. Старинный дуб с кроной в полнеба, вместе с порослью молодых деревьев образовал полукруг, как бы изголовье кровати. Лежаком послужит крошечная горбатая полянка. Уложив Черкасова на свой тулуп, Ян сядет рядом. Черкасов откроет глаза: «Спасибо». - Не сводите меня с ума. За такое не благодарят. - Не понимаешь… Я устал.… Вчера ночью подумал… жить то незачем… А здесь хорошо… Холодно только. Ян снимет с себя толстый серый свитер и положит на грудь умирающему. Черкасов будет слабо протестовать: «Не надо» - Какой хороший день сегодня… Чудесный… Напой, что нибудь…Ян. - Что? - Из «Кармен», нет, лучше это: «Сердце красавицы склонно к измене…». Знаешь? - Из «Риголетто» что ли. Слова не помню, только начало. Ему не приходилось петь с той поры, как сломался голос. Тогда ему и тринадцати не было. Как здорово запеть, после того, как только бесконечно говорил. Это почти как взлететь, после бесчисленных тысяч шагов. Недостаток смысла песни, он без смущения компенсирует громкостью мелодии. У него будут слух и память. Он будет стараться… Ему самому будет казаться, что его голос, то как нежная флейта взлетает к небесам, то прижимается к земле звучащей массой духовых… Он не узнает, что вместо всей этой музыкальной роскоши до Черкасова донесётся лишь сиплый баритон с нотками голодного воя. И вкупе со старательным усердием поющего Яна, это рассмешит умирающего майора. Вызвав последнюю улыбку на его лице. Что закончилось раньше, песня или жизнь майора, Ян так и не поймёт. «Он не был мне ни родственником, ни другом, но оставлять его на обед серым братьям, почему то не хочется». Вместо того, что бы вздохнуть, Ян зевнёт. «Я мечтал быть путешественником, а становлюсь могильщиком. Кажется, в развилке дуба есть дупло». Поскольку Черкасову уже всё равно, Ян с удовольствием натягивает свои свитер и тулуп. Что бы достать до дупла, надо встать на лошадь. Но Ян понимает, что такой цирковой номер на этих похоронах не пройдёт. Он потратит не меньше часа на плетение верёвки из разрезанного пиджака убитого. Она окажется короткой. И очень захочется всё бросить и поскорее уйти. Но сильный, по сути, муравьиный инстинкт, заставит его продолжать усилия. Но судьба хочет так. К закату тело майора Черкасова обретёт последний приют в живой дубовой гробнице. Настанет время, позаботится о своей бренной плоти. Чересчур живая и невыносимо молодая она постоянно чего- то требует. Например, таких взаимоисключающих вещей как еда и отдых. Что бы достать еды, надо пойти куда то и произвести ряд ужасно утомительных действий. А спокойно отдохнуть не даст, недовольно бурчащий от голода живот. И ещё этот ненавистный апрель. Лечь бы и умереть тоже. Прямо здесь, на поляне. Но в голове полно мыслей, как в переполненном садке – рыб. Ян, отдыхая, словно со стороны будет наблюдать за ними. Поджидая, когда самая большая и ненасытная рыбина – мысль, не пожрёт всех остальных рыбёшек – мыслей. Юша откроет глаза, что бы увидеть брата. Он рядом. Слышится плеск воды, наливаемой в стакан. Смотреть на него, такого постоянно красивого и бесконечно родного, её самое большое детское счастье.… Но вот отец… Юша знает, думать об отце нельзя. Потому что нельзя… Она кричит своему беспокойному сердцу, начавшему разбег: «Я не думала о нём. Не думала совсем о смерти отца». И понимает, что выдала себя. В наказание пенисто – розовое видение как отрава вползает в комнату и заслоняет брата. Оно удушливо, как горький миндальный дым газовой атаки. От него не спастись. Павел чувствует, как худенькая рука Юши вздрагивает в его ладони. Он понимает, что сестра борется с демоном. На секунду девочка открывает глаза, и Павел заглядывает в глубины чёрных зрачков, как в сумрачный потайной колодец. Где то на его дне плещется чистейшая родниковая вода. Надо только разглядеть её спокойное зеркало и суметь отразится в нём.… Тогда Юша выздоровеет. Но длинные ресницы беззвучно смыкаются. Павел переводит взгляд на окно. Там ветер посвистывает в макушках сосен. Опять весна. Опять смолянистый дух, нагретых за день стволов бередит и без того изнывшуюся душу. Хочется вздохнуть полной грудью. Павел подойдёт к окну и откроет форточку. Но ветер свистит в макушках и не желает залетать в маленькую форточку. Далеко внизу, за лесом виден странный розовый светляк. Павла беспокоит этот неподвижный огонёк, непрошенный гость. Как был, без сапог, Павел нетерпеливо спустится по лестнице мимо коек с ранеными, стоящих прямо на широченной лестничной площадке. В холле он проберётся мимо задремавшей нянечки и выпрыгнет в окно, с которого свинчена задвижка. Всё таки это ещё его дом. Двух восторженно скулящих огромных сторожевых овчарок не в чем обвинить. Павел – их любимый хозяин. Светляк – как невидимый маяк. Павел движется к нему. Путём гвоздя к магниту. По прямой. Через клумбы, садовые скамейки, канавы с водой и живые изгороди из можжевельника. А всё потому, что светляк – маяк невозможно было бы заметить из окна на мансарде. Но он горел на единственно видимом из окна месте – алтаре их лесной богини – хозяйки воды… В трёх шагах от того места, где они в семнадцатом закопали без отпевания своего старого дворика, убитого шальной пулей. На днях там появился ещё один холмик. Павел знал о себе много. И то, что трусоват, раньше всего знал. И даже посмеивался над собой на этот счёт…сам с собой. Поэтому, какую бы картинку не высветил розовый огонёк, благом было бы, вернутся на мансарду к больной сестрёнке. Павел даже со спины сразу узнал бывшего одноклассника, а теперь и бывшего Атамана Яна. Но то чем он занимался, никак не вязалось с надменным подростком, грозой Унчинской дороги. Неартистичными движениями Ян раскапывал и разбрасывал вокруг себя землю. Это наводило на мысль о кладе с ценностями, награбленными шайкой. Но прятали, или наоборот, доставали, вот вопрос. Павел решил повременить с возвращением на безопасную мансарду. Через несколько минут подозрительной возни, Ян извлечёт из ямы…кусок…человеческой ноги, в полуразвалившемся сапоге. Павла передёрнет. Тошноту он подавит большим глотком холодного воздуха. Отомстить Яну за смерть отца и болезнь Юши? Слишком дерзкая идея для поэтической натуры Павла. Однако, превратить заносчивого кадета в землеройку, могли лишь чрезвычайные обстоятельства. «Что же он там делает, прячет или достаёт?» - будет ломать голову Павел. ТО, что причина возни, большие ценности Павел уже не сомневался. Ещё до того, как тоскующий от страха, Павел прибился к шайке Яна, уезд плодил слухи об одном или двух золотых миллионах греческого промышленника Михайлиди, пропавших из сейфа в его спальне. Сам толстяк Михайлиди за день до этого утонул в городском пруду, купаясь в нём декабрьской ночью. Об этом свидетельствовало нагое тело утопленника, без следов насилия и аккуратная стопка его одежды, найденная под кустом. Павел никогда не слышал, что бы в ближайшем окружении Яна, вспоминали про Михайлиди. И это ещё больше убеждало его в том, что школьный тихоня Ян, знает о деле промышленника больше, чем все остальные в уезде. И надо подождать немного, когда кто нибудь проговорится.… Теперь всё кончено. Ян – враг. И может именно сейчас перекладывает золотые миллионы грека из могилы дворника в свою холщовую сумку. Как человек чувствительный, Павел точно будет знать, что никакая благородная месть не стоит самого маленького риска, если нет надежды на существенную выгоду. И это не подлость. Это логика. Увлечённость Яна своим делом, позволит Павлу незаметно подойти сзади и занести пистолет над головой. Но Павлик не успеет выстрелить. Ян обернётся. И обстоятельства не помешают состояться следующему разговору. Ибо судьба хочет так. Люди не смогут ничего изменить. Ян: Ты что? Павел: А ты что? Ян: брысь! Павел: У меня пистолет. Ян: У меня тоже… Павел: Нашёл что нибудь? Ян: Не твоё дело. Павел: Поделишься? Ян: Нет. Павел: Я тебя убью. Ян: Бывшего одноклассника? Павел: Вы убили моего отца. Ян: Ты его ненавидел. Павел: Надька из - за вас ранена и лежит в бреду. Ян: Я не хотел. Павел: И всё?! «Я не хотел!» И всё?! Ян: Всё.… Начни новую жизнь, Павлик. Забудь про наши дела. Я забыл. Павел: Если Юшка умрёт, знай, ты проклят. Я проклял тебя. Даже не тебя, а того, кто тебе станет дороже жизни. Если Юшка умрёт, этот человек из твоего будущего тоже умрёт. Умрёт некрасиво и мучительно в самом расцвете лет. Ян: Дурак. Павел: Точно – дурак. Не могу в тебя выстрелить, хотя бы из мести. Ян: Значит, не велик повод. Забери своё проклятие обратно, и давай разойдёмся равнодушными незнакомцами. Я обещаю, Юша не умрёт. Павел: Да кто ты такой?! Провидец!... Испугался, значит моего проклятия? Ян вскочит с колен, Павел невольно зажмурит глаза и заслонится от него рукой с пистолетом, не сомневаясь, что сейчас его ударят. Удар пустоты не так силён, как удар человеческой руки. Павел поднимет голову и увидит, что Яна рядом нет. Там, где он был, остался лежать предмет ужасной формы. Что бы рассмотреть поближе, Павел возьмёт это в руки. И в сей же миг поймёт, что это протез человеческой ступни. И это как раз та вещь, что была вытащена Яном из могилы. С отвращением Павлик откинет ступню от себя. Раздастся сухой щелчок, похожий на осечку. Из деревянной пятки протеза выскочит крохотный ящик – тайник. Пустой. Ян отправится плутать по лесу, утешая себя тем, что дурака Павлушу убить просто нельзя. Дурак неизлечим и бессмертен. Дураком станет тот, кто выстрелит в дурака. Потому что дурость встанет из гроба и пойдёт по вашим следам, как чума. Ян переступит порог дома обходчика и поймёт, что весы перестали колебаться. Красный цвет перевесил все остальные. Чуткий, как стрелка компаса, он точно знает, где тепло. А где холодно. Где безнадёжно, а где есть смысл. В домике обходчика пахнет кровью и дерьмом. Но он остался бы здесь, как на необитаемом острове. Один. Отсуживать свою душу у ада. Но кто тогда рассудит других, пока ещё не ведающих, что творят. Тех, кто ждёт правды, хоть от кого нибудь. Правды, которая жжёт. Из четырёх тайников, недалеко от домика, он достанет свою атаманскую долю. Растопит в доме печь. Зажжёт на столе все двадцать свечей найденных под половицей, и просыпет на стол содержимое трёх жестяных банок из под конфет и одного кожаного мешка. Всего триста сорок пять золотых червонцев с царём Николаем, пять массивных перстней с разноцветными камнями и два небольших, с девичью ладонь, кирпичика золота. Сюда же из карманов Яна прикатятся две настоящие звезды. Одна с горошину, другая с ноготь его большого пальца. Наследство князя – самоубийцы. Ян заметит, что богатство, отчего-то обрело казенный вид. Схожий, например, с чернильным прибором, забронзовевшим от пролитых чернил в департаменте отчима. Он лишь почувствовал, что огонь свечей, отражённый в золотых кирпичах, вызвал у него зверский аппетит. И решит, что виноваты детские воспоминания. Какие то золотые фужеры на щедром рождественском столе. С видом давно всё решившего человека, Ян сгребёт золото и деньги в один замшевый мешок, а три пустых коробки забросит в угол, под лавку. Свечи будут гореть до рассвета. В домике обходчика будут скрипеть половицы. Из трубы будет валить едкий дым. Отложив в сторону одну маленькую книжечку в твёрдой корочке, Ян будет рвать и жечь бумаги, ношеную одежду и стопки других документов в разноцветных корочках. Наконец, опустошив все схроны и тайники в доме, он помолится на небольшую деревянную икону и переоденется в чужую одежду. Ржавыми ножницами, наощупь, обрежет волосы и вместе с иконой бросит их в огонь. Подождёт, пока всё догорит. Сунет мешок с золотом за пазуху, потушит свечи и уйдёт, оставив дверь открытой.