Талион

      В самый последний момент, едва подошва коснулась ступеней Исторического Музея, Зак свернул.               Точно вор под покровом ночи пробрался через мусорные завалы в один из ближайших закоулков и там, втиснувшись между ободранных мусорных контейнеров, сгрузил тяжёлый рюкзак, полез внутрь. Бережно уложил на колени дробовик — старое, мощное оружие, на счету которого не один десяток отнятых жизней. Без надписей и насечек, оно и теперь, лишенное хозяина, оставалось смертельно опасным. Массивнее и тяжелее других подобных моделей, дробовик был монстром, подобным Харону.               Опасным и слишком приметным — к сожалению, эта мысль пришла в голову только теперь, с трудом пробившись через усталость. Нельзя, чтобы его узнали. Ни один взгляд, внимательный или случайный, не должен выхватить знакомой детали.               Спрятать от чужих глаз, от подозрений и лишних вопросов.               Откуда у тебя это оружие, мальчик? Откуда пип-бой?               Чистая серая майка из сменной одежды пошла на лоскуты. Уже ими, виток к витку, замотаны и дробовик, и наручный компьютер. Погляди со стороны: просто уродливая повязка, пухлая — ну и что, черт их, этих гулей, знает, да? Об уродствах спрашивать вроде бы не принято.               Майки хватило — нечего больше прятать. Лица не узнать, глаза, и те в белёсой поволоке, голос совсем другой, ни клочка волос, ничего, что могло бы воскресить в памяти чистюлю из Убежища. Даже одежда другая, в прежней ходить невозможно: слишком душная и тесная — беда для мокнущих ран.               И всё равно, когда тёмный переулок оказался за спиной, а двери музея приблизились, сердце колотилось где-то в горле.               Так же шумела кровь и билось в висках, когда он сидел на берегу Потомака, мокрый, продрогший, сжимая пальцы на коленях и не чувствуя, как стучат от холода зубы. В рюкзаке, брошенном в нескольких шагах, выданное Братством добро, прощальный подарок невиданной щедрости: оружие, патроны, даже техника — всё то, что, наверное, никогда бы не досталось «обычному» рядовому.               Как и гниль, и слезающая кожа.               Возвращающаяся, тупая и затягивающая в себя боль — тоже.               Всё это слишком тяжело. И новая жизнь в новом теле, и оружие, и коробки с патронами, и аккуратно уложенные консервы.               Следя за мелкой рябью на поверхности реки, Зак молча сжимал зубы, чувствовал, как они ходят в дёснах — пока еще немного, — сколько продержатся, неделю, месяц? «Вот бы прошёл кто мимо и застрелил». Как назло, в недобром Вашингтоне не нашлось ни одного бродяги, ни одного супермутанта и ни одной голодной псины, позарившейся бы на испорченное мясо.               Словно в повторяющемся много раз сне Зак снова касался руками лица, ожидая наткнуться пальцами на кожу, но чувствовал только отдалённое скольжение, прерываемое лишь отходящими сухими струпьями на пальцах, цепляющимися за такие же на щеке.               — Оценивай положение дел, — так говорил Харон, наверное, целую тысячу лет назад. Тогда Зак старался не клевать носом, вычищая автомат, и слушал, слушал, и голос напарника далёким эхо звучал в опустевшей голове. — Что вокруг, что с тобой, что нужно в первую очередь. Распределяй приоритеты, просчитывай необходимое время. Способность сохранять рациональное мышление и принимать решения в критических ситуациях когда-нибудь спасет тебе жизнь.               Понятно одно: он не может и не хочет никуда идти.               Ноги промокли и ноют, тело болит, и все места, где кожа соприкасается с тканью — хуже свежих ожогов.               По карманам распиханы инъекции. Несколько на день, через равные промежутки, постепенно в меньшем количестве, как говорили в Мемориале. «А можно вколоть и сразу все, по совету Сары, а кто я такой, чтобы не слушать советов главной львицы этого города?»        Сглотнул набежавшую слюну, схватил инъекцию, не осмелившись на большее, наплевав на оценку приоритетов и вероятные опасности. Боль пройдет, хоть он и заснёт прямо здесь, на берегу, вне мемориала и медлаба, вдалеке от помощи, на этот раз действительно совсем один.               Всего один укол.               А голос из прошлого продолжал бубнить про то, что нельзя давать слабину. Зак из настоящего спорил, отбрасывая пустой инъектор в сторону:               — Но тебя здесь нет. Здесь — можно.               Как будто сдался понарошку, совсем чуть-чуть, просто чтобы немного отдохнуть и ползти дальше (куда, зачем?). Просто потом. Попозже, не сейчас, ещё пять минут, или полчаса, или всю оставшуюся жизнь.               — Никогда не бывало такого, что ты слишком устал? Или слишком ранен, или слишком... что-нибудь? — спрашивал Зак тогда, и Харон молчал несколько долгих минут, но даже сквозь время его голос звучал чётко и уверенно: «Никогда».               А он так не может. Не может, потому что холодно, потому что устал и идти некуда и не к кому.               Убежище далеко за спиной и глубоко под ногами, пепел отца развеян по ветру, напарник пропал, как пропало всё из прежней жизни.               Он спрашивал у Харона много раз: «что ты будешь делать?», имея в виду «что ты будешь делать после меня? », а теперь и сам не мог ответить на этот вопрос в наставшем времени «после себя». Что-то важное должно было произойти до всего этого дерьма. До того, как загромыхало водой у Мемориала, до того, как он окончательно перестал быть тем, кем являлся. Послушник Братства Стали Зак погиб в бою. Вот и все.               «Жизнь его была коротка и вспыхнула ярко только в конце».               Щёлкнул пальцами, сорвав едва схватившуюся корочку крови:               — Бум, — откинулся назад, ударившись затылком о мелкие камни, и просто лежал, представляя, как они продавливают раздражённую кожу и остаются навечно теми неровностями, что зарубцовываются на голых черепах диких гулей.               «Ох ты ж ёбаная драма», — голос Джерико в голове.               На том мысли и закончились, потому что старику перечить не хотелось, а мед-икс наконец-то поглотил собой всё.               После долгого морфинового сна на каменистом берегу Зак остался жив, но очнулся от того, что стучат зубы и бьёт дрожью тело. И только едва проступающий сквозь одурь испуг не дал вколоть ещё дозу, заставил подняться, с трудом взвалить кажущийся неподъёмным рюкзак на плечи и пойти сначала прочь от набережной, а потом... куда?               В самый первый раз, выбравшись к Подземелью из переплетения заваленных улиц, он был с ног до головы изгваздан слизью и кровью кентавра, ломило сломанные ребра и пухла голова. Сейчас, полгода спустя, Зак пришел к Подземелью голый, как никогда прежде — почти без кожи, с размякшей плотью ног, раздувшейся в ботинках.               Но в мире, пляшущем под ритм стучащих от озноба челюстей, всё было по-прежнему. Исторический музей не изменился. Может, пара новых трещин в лестнице, царапины на двери, грязь под ногами другая, но всё то же. И пусть что-то сдвигается с места, осколок старого мира стоит прочно, его не сдвинули бомбы и не сдвинуло время, а значит, не разрушит ничто.               Тот же зал с терминалами, огромный скелет невиданного мутанта у входа и чучело другого, когда-то удивившее огромными бивнями. Одно изменилось — у стены по левую руку остатки помоста: разбитый остов, неаккуратно прикрытый грязным полотном, пустые ящики и плохо вычищенные пятна крови на полу, присыпанные пылью и мелким мусором. Что бы здесь ни случилось, оно закончилось.               А за главными дверьми, на площади, снова ничем не пахло.               На вошедшего обернулись сразу несколько местных — смерили взглядами с ног до головы и продолжили путь, а Зак, словно окаменевший, с трудом заставил себя сдвинуться с места. Узнали или нет? Некоторые косились, задерживали взгляд дольше приличного, и кто-то в стороне перешёптывался.               Гули скалились, сверкали склерами глаз, затевали что-то.               Но всё спрятано надежно, никто не узнает.               Зак не осмелился подняться в бар. Вяло перекатывая валуны мыслей в голове, решил: «успеется». В «Девятом круге» должен ждать Харон — так они договорились сразу после того, как решили остаться в Братстве. Срок полгода, гуль должен вернуться в бар, других вариантов и быть не может. Застывший взгляд вверх, на виднеющийся край приветственной растяжки над входом.               «Добро пожаловать» — всё-таки смешно звучит в таком месте.               Не сейчас, не сразу.               Лучше сначала зайти к доку, расспросить о делах в городе, а потом — что делать со всей этой хернёй. Старый мерзкий гуль должен знать, как вылечиться, как вернуть всё обратно. Вопрос, отчего тогда Берроуз оставался гулем сам, в последнее время ни разу не пришёл в голову.               До «Разделочной» Зак дошёл прямым курсом, не глядя по сторонам и не желая ни с кем говорить. Шагнув за ободранные двери, выдохнул почти с облегчением: тихо, спокойно, только тихо клацает по клавиатуре медсестра Грейвз, сгорбившаяся у рабочего терминала.               — Доктор занят, подожди немного, — чистый, человеческий голос. Зак одёрнулся, наткнулся взглядом на лицо говорившего. «Гладкокожий» — само по себе всплыло в голове. — А лучше зайди позже.               Ровная смуглая кожа, темные зрачки на фоне белка — человеческие глаза! — и улыбка, отвратительная в своей нормальности. Именно здесь, именно сейчас он не был готов увидеть человека.               — Тут подожду, — из последних сил выплюнул всего два слова. Шагнул до ближайшей свободной койки, свалил рюкзак рядом.               Услышав голос Зака, развернулась и Грейвз:               — Новенький! Надолго к нам?               Выдохнул со скрипом:               — Нет.               — Ну конечно, красавчик, — хохотнула, наскоро оглядев, и вернулась к работе. — Все мы здесь ненадолго.               Словно издеваясь, вспыхнули зелёным сиянием дикие гули за прозрачной перегородкой.               Зато человек не то что не скрылся с глаз — подошел ближе, вытирая влажные руки о край светлой футболки:               — Выглядишь целым, дай угадаю... с рукой что? — кивнул на замотанное предплечье и тут же пояснил: — Док велел опрашивать пациентов, если приходят в его отсутствие. С простым справлюсь я или Грейвз.               Он говорил спокойно, старался быть дружелюбным, и постепенно Зак узнавал его. Тот парнишка, притащенный из логова мутантов. Вроде бы похож, только ирокеза нет, да и опухоль с лица сошла. Надо же, Берроуз всё-таки не зарезал на эксперименты. Шесть месяцев прошло, а поганец живой.               — Понимаю, гладкокожий в городе гулей редкость, — кажется, молчание было расценено по-своему, — но, клянусь, я на вашей стороне.               Значит, тоже не узнал. И в диагнозах нихера не разбирается, рейдерская рожа.               — Гниёт? — кивок на замотанную руку. — Разрешишь мне? — осёкся на полуслове, напоровшись на застывший взгляд. — Не переживай, док разберётся.               — Я не переживаю, — Зак откликнулся на автомате, и снова тупо повторил: — Лучше подожду.               Только когда человек ушел и единственными звуками снова остались собственное сиплое дыхание и стук клавиш, Зак стянул с промокших ног ботинки. Пальцев не чувствовал уже давно, и только через пару выдохов осмелился коснуться желтоватых обмоток со свежими красно-розовыми разводами. Под ними — хлопья кожи, облепившие опухшие ступни и щиколотки. Надавил, скривившись, будто правда ожидал, что сейчас полезут черви, но размякшая плоть поддалась, легко промялась и, когда палец перестал давить, слишком долго возвращалась к прежнему состоянию — как пластилин из детской комнаты в Убежище.               Бросил взгляд на затылок Грейвз и со вздохом разложил обмотки по рюкзаку, не решившись вешать на койку — пусть просохнут. И пусть просохнут ноги, пока есть такая возможность.               Он не уснул, просто выпал из реальности, тупо глядя на сморщенный, сухой труп дикого гуля на каталке у дальней стены, а потом в мир истончившейся кожи и слипшихся от гноя век вторгся громоподобный голос:               — Хорошая идея, парень, но у нас не дом отдыха.              Слова Берроуза пробились сквозь черноту мыслей, вырвали на поверхность кусками, и Зак, складываясь в единое целое, с десяток раз проклял дока, заставляющего концентрироваться и собираться с силами.               — ...хотя ещё пара минут, и счёт пойдет на крышки: бесплатно только скамейки на главной площади, — Берроуз уже сидел на стуле напротив, привычно сияя ободранной физиономией. Она тоже сложилась не сразу из какого-то абстрактного месива мышц и кожи. — Зак сказал мне о вероятной травме предплечья, но у тебя, как я вижу, другие проблемы. По крайней мере, — док скривил рот, — опираешься на «больную» руку ты свободно.               Вся фраза целиком потребовала слишком много усилий. «Зак сказал?» Сначала подумал — узнал. Потом вспомнил — его имя украли, присвоили другому человеку, безымянному рейдеру без прошлого.               — Время, дорогой мой, время! — Берроуз показательно скрестил руки на груди.               Зак бросил взгляд на медсестру и рейдера, с трудом разлепил ссохшиеся губы:               — Вдвоём переговорить надо.               Док нахмурился, склонил голову к плечу, вгляделся внимательнее, и всё-таки протянул, не отводя глаз от гостя:               — А ты шёпотом, друг мой, шёпотом.               Ни выходить, ни отсылать подчинённых гуль не собирался, и Зак, поняв, что давить бесполезно, хмуро взялся за завязки на предплечье. Когда твои пальцы — вата, и не поймёшь, с какой силой действовать, чтобы не содрать ещё кожи и мяса, даже такие простые действия становятся проблемой.               Берроуз, ожидающий поначалу с ироничным интересом, вроде бы посмурнел, когда из-под тряпья показался край пип-боя, но так и не сказал ничего.               — Очень много вопросов, док, — Зак не выдержал первым, уставился искоса. — И первый такой: как это остановить?               Гуль не торопился с ответом, продолжая вглядываться в лицо собеседника:               — Самый верный способ — калибр покрупнее.               Зак сморгнул, подождал немного, но Берроуз так и не добавил ничего больше.               — Должно быть что-то ещё.               Док только развел руками.               Зак же, заматывая пип-бой снова, косился на спину Грейвз и силуэт маячащего за ширмами бывшего рейдера:               — Вы тут ковыряетесь, людей тащите, органы всякие... Я подумал — должно быть. Не верю, что нет. Какие-то, — затянул узел слишком сильно, скатавшаяся ткань врезалась в пальцы, — зацепки, идеи. Что угодно.               Док хмыкнул, потом хохотнул с каким-то нервным весельем:               — Работаю над этим. Но пока... — покачал головой и вдруг подался вперёд: — Зак... ты же Зак? Конечно, — кивнул сам себе, — у кого ещё из моих знакомых есть пип-бой. Как это случилось?               — Облучило, — странно слышать свой голос и с трудом отличать его от голоса Берроуза.               — Да что ты говоришь? — наконец-то в голосе гуля прорезалось раздражение. — Мне нечего предложить, мальчик. Нечего. Ни одной приятной новости. Особенно если ты решил обзавестись секретами.               — Харон здесь? — вопрос не мог не прозвучать. «Где мой гуль?».               — Не появлялся ни разу за последние полгода, ни слухов, ни весточек, — док обвёл комнату взглядом, будто только теперь заметил, что громилы нет рядом. — Честно говоря, это странно, он никогда не пропадал надолго. Вы разминулись?               Бессознательно дёрнулось в подобии оскала лицо.               — Тише, тише, — Док взмахнул руками. — Следи за собой в приличном обществе. Что смотришь? Придется учиться, привыкать. Все справились, и ты справишься. Иди-ка сюда, — Док, конечно, оказался рядом сам, и, не подумав спросить или предупредить, осмотрел: от открытых кожных покровов, до изъеденных язвами слизистых, прослушал легкие, даже ноги оглядел.               — Сколько, говоришь? Четыре месяца? За тобой неплохо присматривали, — руки док отёр о штаны, и Зак постарался не думать, сколько ещё посетителей осмотрены сегодня до него. — Что же не остался с ними до заживления?               — А оно заживёт? — вопрос прозвучал, должно быть, слишком наивно. Берроуз с трудом подавил улыбку:               — Оно придёт к финальной точке и масштабных изменений не будет. Не касается травм, плохого ухода и индивидуальной предрасположенности к потере рассудка, скажем. Не думал, что скажу это, но добро пожаловать, мой гладкокожий друг, в яркий и беззаботный мир гулей. Тебя ждёт множество чудес.               — Смешно, док, смешно.               — Да не так чтобы очень, — откликнулся Берроуз и рявкнул через плечо: — Подготовьте койку! Сегодня наш... — внимательный взгляд на Зака, — безымянный одинокий путник переночует здесь.               — Одинокий пу-утник, — проскрипела медсестра, не отрываясь от терминала. Махнула в сторону: — Как звучит-то. Зак, займись делом наконец!               — Ага, — откликнулся рейдер из дальнего угла, а настоящий Зак только сверлил дока взглядом:               — А без него никак?               — Уход нужен? Нужен. Я по тебе вижу, и по голосу слышу, что клал ты на себя, в последние сутки так точно. Крышки есть на кого-то другого? Нет? Нет крышек, нет вариантов, радуйся тому, что дают.               — Док, а что со мн...               — А с тобой, мальчик, вот что... — Берроуз выдохнул, понизил голос, поднимаясь и почти что нависая над собеседником: — Почему заторможенный? Колешь себе что-то? Наверняка колешь, все такие поначалу. Хочешь вернуть всё как было? Тогда для начала стабилизируй. Хочешь стабилизировать? Хочешь, конечно. Тогда отлёживаешься здесь, под присмотром, ухаживаешь за собой сам и с этих пор... — док сощурился, — всю дурь, что с собой есть и будет, ты отдаёшь мне. Начинай прямо сейчас или катись на все четыре стороны.               Сразу за удивлением вспыхнула злость, Зак попытался задвинуть рюкзак ногой под койку. Облизал сухие струпья губ:               — Это моё.               Не мог Берроуз знать о заначке в рюкзаке. Не мог! И всё-таки отрезал так уверенно, будто видел насквозь:               — Хочешь лечиться — не твоё. Не хочешь — убирайся.               Вдох-выдох. Пальцы сжались на краю лежака.               — Не понимаешь? — док отошел к прозрачной перегородке, за которой лениво бродили светящиеся гули. Стукнул пальцами по стеклу, и слабая зелёная вспышка была ответом. — Ну конечно. Обычно принимают мед-икс, проверено поколениями, по сути — морфин. У людей вызывает привыкание, со временем требует большие дозы, но мы хоть и остаёмся в каком-то смысле людьми, реагируем на такие вещи иначе. Привыкаем, подсаживаемся, но весь сколько-нибудь позитивный эффект пропадёт совсем, рано или поздно. Хорошо без боли, да? Сон лёгкий, раз — и пустота! Несколько месяцев, а потом ничего, сколько бы ни колол, а остановиться уже не можешь, как и простой человек.               Бросало то в жар, то в холод. А док продолжал:               — Четыре месяца... с самого начала? В любом случае, ты уже наркоман, и с этим надо что-то делать. Или не делать, но тогда за каким хреном ты ко мне припёрся? — короткая пауза, и снова: — Мед-икс — расход сил и денег, боль, с которой тело так и не научится справляться самостоятельно, дополнительный стресс, истощение ресурсов, риски развития дополнительных заболеваний и ещё один фактор одичания. Говорю тебе как тот, кто наблюдает всё это на практике долгие годы. Так что, друг мой, что бы у тебя ни было в рюкзаке, отдай мне частью платы, а об остальном мы договоримся, — мутные глаза не отпускали от себя, — мы же с тобой хорошо понимаем друг друга, верно?               — Я не… — не закончил фразу, а Берроуз уже понимающе кивнул:               — Расскажи мне, с чего всё началось. Клянусь, останется между нами.               И протянул руку.               Зак уставился на неё, как на змею, ожидая то ли укуса, то ли пощёчины или удара, но ответил на пожатие торопливо, будто боялся передумать. Схватился за сухую ладонь влажными пальцами, чувствуя, как прижимаются друг к другу кости и сухожилия. Берроуз нужен ему, а он пригодится Берроузу. Док должен знать всё от начала до конца — так будет правильно и честно. Как иначе он сможет помочь?              Спустя несколько часов рассказа и уточняющих опросов, Берроуз оставил его в покое. Под конец Зак чувствовал, как уплывает сознание, всё чаще и дальше, и как сложнее и сложнее становится концентрироваться. Слова Берроуза таяли и рассыпались на несвязные звуки, но док раз за разом каким-то неимоверным образом собирал внимание, заставлял слушать и слышать.               — Вот поэтому тебе и не нужен мед-икс. Скоро познакомлю с теми, кто не смог отказаться от морфина. Есть у нас ребята, есть. Тебе они не понравятся. Скоро Грейвз принесёт лекарства. Отдыхай пока.               Этим вечером он отмывался в душевой медлаба, огороженной ширмой от туалета, стоящего едва ли не впритирку. Рядом с ногами ведро с водой, чтобы не включать душ и не мочить тело понапрасну, а на угловой полке — флакон антисептика и несколько сменных тряпок, заменяющих чистые тампоны. Под потолком — тусклая жёлтая лампа, из-за которой кожа становилась похожей на грязный воск, а за спиной — сидящий на крышке сортира мистер Я-ношу-чужое-имя. Рейдер молчал, но Зак спиной чувствовал его взгляд, хотя стоило повернуться, и ублюдок делал вид, что рассматривает свои колени.               «А совсем не изуродованное тело. Людям же интересно на такое смотреть, да?»               Сплюнул бы, не будь во рту так сухо.               Мыться самому сложно. Почти не больно, мед-икс не отменили, да и болевой порог вроде бы вырос, но иные места тронешь, и словно током бьет. А ещё выходило долго, часто наощупь, и с ещё незажившими и нечувствительными пальцами получалось чёрт знает что. Он старался изо всех сил, изгибался, насколько позволяли слабые и не тянущиеся мышцы, а когда выронил чистую тряпицу на пол, и та застряла в ржавой решётке стока, просто ткнулся лбом в стену и закрыл глаза.               В Убежище были отдельные кабинки, можно закрыть дверь и задержаться. Хочешь — дрочи, хочешь — спи, хочешь — рыдай. Там была чистая вода, регулируемая по температуре, хороший напор, сверкающая сантехника. В Подземелье лучшее, чего удалось добиться — душевая при «Разделочной», и единственное, чего хотелось — оказаться самим собой, но годом раньше, когда ещё не случилось вообще ничего, когда большие события в жизни можно было пересчитать по пальцам одной руки.               Возможно, надо было поговорить со Смотрителем иначе. Отречься от отца, найти любой способ остаться. Кем бы он был сейчас? Сидел бы в тёплой комнате с красивой, ровной кожей и, может быть, с Аматой в обнимку.               За спиной откашлялся рейдер. Зак отодвинул ступнёй забившую сток тряпку, выдохнул.               Если что-то пропустил, а пропустил наверняка, уже через несколько часов маленькая язва вырастет в большой нарыв, а потом разойдется чернотой по прилегающим тканям. Это он помнил ещё с объяснений Марии, о том же напомнил и док. Тот вообще сказал: «забудь про гордость», и помощника послал именно затем, чтобы не разбираться одному. Чтобы не проглядеть созревающие воспаления, те, что выходили изнутри наружу.               — Прекрати пялиться и помоги, — сдался с тяжёлым сердцем.               — Угу, — подошедший со спины потянулся к полке, забрал тряпку и антисептик, и единственное, что Заку оставалось — упираться руками в пожелтевший кафель на стене и не мешать. Он всё ждал, когда рейдер отвесит едкий комментарий, или полезет с ненужными вопросами, неловкими шутками... но тому хватало мозгов молчать.               Хотелось спросить: «нравится?», но Зак только стискивал зубы.               С чужой помощью можно быть уверенным, что даже самые труднодоступные места будут обработаны. Спина, затылок, и не только. Главное не думать, что вместо Марии теперь не медбрат даже, а пригретый доком бродяжка, неудавшаяся закуска из логова супермутантов. Человек с ровной кожей.               И всё-таки, когда со спиной было покончено и оставалась самая деликатная часть процедуры, Зак прохрипел:               — Пошёл вон.               И человек вышел, не сказав ни слова.               В ту ночь Зак получил свою инъекцию. Инъекцию и нагоняй от дока: «ты, хоть и гуль, всё ещё можешь сдохнуть от простуды и сотни других болезней». Смешно — лихорадка спасла от немедленной отмены мед-икс: скрепя сердце, Берроуз отложил этот момент до выздоровления. Слишком, сказал он, большой стресс.               Зак прочувствовал это на себе в следующие пару дней. Совершенно новые ощущения! Быть простуженным гулем не то же самое, что простуженным человеком. Антибиотики уже действовали плохо, и Берроуз предупредил: «регенерация».               Регенерация оказалась тварью. Пока восстановишься, десять раз сдохнешь.               Об оплате решили где-то между инъекциями, когда Зак, потеряв счет времени, выплывал в реальный мир. Он был готов согласиться на что угодно, только бы не выгоняли и не заставляли решать что-то прямо сейчас, а через несколько дней не мог даже вспомнить условий договора. Зато док помнил всё.               И док не полагал нужным считаться с желаниями Зака, когда потащил его прочь из «Разделочной» одним вечером.               — Веди себя тихо при любых обстоятельствах, не суйся куда не следует и, отдельно напоминаю, не ори. Тебе необходимо увидеть это перед отменой.               Безоружный, с замотанным пип-боем, разбитый болезнью Зак хмуро шагал рядом с доком, и этот разговор, как и вся вылазка в целом, нравился ему всё меньше. Казалось бы, что такого? Берроуз решил предоставить наглядные доказательства пагубного влияния наркотиков на гулей, и не где-то посреди развалин Вашингтона, а в соседнем крыле Исторического Музея. Пройти совсем немного от главного входа и ты на месте, дел-то.               — Напомните, почему мы не можем отложить это на завтра, — говорить громко просто не выходило: от собственного голоса плыла голова.               Они выдвинулись на место через пару часов после вечерней смены в медлабе, к тому времени Зак как раз отошёл от капельницы, поставленной ещё днём. Даже теперь, спустя много часов, его подташнивало каким-то совершенно особым образом, хотя он искренне считал, что знает про тошноту всё.               Берроуз покосился на спутника и, завернув за чучело монстра с бивнями, остановился перед высокими дверями, полез в карман за ключом:               — У меня дела, дорогой мой друг, и завтра не будет возможности кудахтать над тобой, шокированным неприглядной стороной употребления мед-икс и винта с их производными.               «Кудахтать» — повторил Зак мысленно странное слово.               — Едва ли, — хотя думал сказать «Едва ли меня настолько впечатлит вид наркоманов, что стоит так торопиться». — Подождало бы до послезавтра. И до после-после... послезавтра.               — Ты должен выполнять мои поручения в обмен на помощь, — щелкнул замок, и Берроуз, ещё раз показав «тихо», зашёл первым.               Зак только молча мотнул головой, не желая спорить.               Пусть дальнейшее уменьшение приема мед-икс и возню с детоксином отложили из-за болезни, доку не сиделось спокойно. Впору задуматься, отчего гуль с таким рвением принялся спасать задницу ранее гладкокожего арендатора, но чтобы всерьёз размышлять над этим, требовались силы, которых не было. Даже на осознание своего обещания — и то не было. Он просто поклялся работать за помощь, потому что нуждался в том, чтобы кто-то указывал, что делать, чистил нарывы и ставил грёбаные капельницы. Да, за минувшие с Большой Войны годы многие люди стали гулями, и часть из них совершенно точно выжила, но Зак знал: он сам из тех, кто скопытится, оказавшись в одиночестве.               И если для того, чтобы выжить и исправить всё, придётся работать на Берроуза, пусть будет так.               В это крыло музея не доводилось заходить. Неприметная дверь, за которой то и дело копошились крысы, не вызывала интереса, да и обещала проблем больше, чем выгоды. Ясно же — жизнь бурлит только в Подземелье, а прилегающие зоны давно расчищены местными. Лучшее, что там найдется, — жирные тараканы.               Как только Зак шагнул за порог, Берроуз закрыл замок на несколько оборотов:               — Мы же не хотим, чтобы нам помешали?               Оставалось только кивнуть — не хотим. Всё это начинало походить на один из старых детективов, прочитанных в сто первом: теперь доктор должен оказаться маньяком, только Зак был на сто процентов уверен — этот парень уже провёл не один отвратительный эксперимент над людьми, и неожиданного сюжетного поворота не выйдет.               Помещение, в котором они оказались, было гораздо меньше главного зала Подземелья, а вот темнее — раз в десять. Судя по всему, освещение работало в энергосберегающем режиме, но зеленоватого света хватало, чтобы рассмотреть всё и не сломать себе шею, запнувшись о что-нибудь.               — Здесь располагались столовая музея и административные помещения, — Берроуз достал небольшой тусклый фонарик, показывая на хорошо сохранившиеся лестницы, уводящие на второй этаж, и широкие двери ровно впереди, к которым они теперь направлялись. — Прямо сейчас мы пройдем через столовую и, если захочешь, поднимемся на пару этажей вверх.               Зак сомневался в том, что захочет.               Ему больше не было скучно, но тошнило только сильнее, уже не от капельницы, а от нарастающей тревоги. Полы, стены, всё как в городе гулей. Даже пустующие выставочные подиумы, стёршиеся и заляпанные грязью таблички, фрагменты статуй, пара поваленных колонн. Холодок по затылку, пустота в животе.               — Почему эти помещения заброшены? — Зак постарался понизить и без того тихий голос, и из-за чрезмерного старания запершило в горле.               — Тс! — напомнил док, замешкавшись перед тем, как открыть дверь в столовую. — Они не заброшены.               И он увидел всё сам.               То, что поначалу показалось статуей, снятой с постамента, двигалось.               Посреди огромного зала столовой, с прекрасно сохранившимися столиками и убранными в стороны стульями, существо медленно переминалось с ноги на ногу, и маслянистые блики обрисовывали жгуты сухих мышц, не прикрытых одеждой. Помещение полнилось звуками, очень тихими, почти деликатными: шарканье, влажное дыхание, щёлканье и стрекот. А через мгновенье из теней показались другие. Они не прятались, конечно, просто спокойно, медленно лавировали между покорёженной пыльной мебелью, упирались в стены и нехотя шли в обход, словно их несло невидимым течением чёрт знает куда.               Буквально в двух шагах по правую руку из закутка с табличкой «дамы» вплыл ещё один монстр — обычный дикий гуль. Такой же, как и те, другие.               Берроуз вцепился в предплечье пальцами:               — Не дёргайся.               Его шипение над ухом вывело из ступора. Зак судорожно вдохнул, втянув в себя набежавшую в нос слизь, и только теперь понял, что вообще не дышал. Заломило живот: а ведь сейчас, бросься этот дикий на него, порвать гниющую кожу будет гораздо проще. От удара уже не защитишься: оружие проклятый Берроуз не позволил взять, и пип-бой замотан — иначе бы узнал о том, что здесь дикие. И не один, не два, а страшно подумать сколько.               Дикий гуль смотрел прямо на него: один глаз навыкате, другой, с бельмом, утоплен во вздувшемся тёмном веке, а на лице ни намека на кожу, да и некоторых мышц, кажется, не было вовсе. Гуль не кидался, не рычал даже, просто смотрел с отстранённым интересом, как мог бы смотреть пёс на подгоняемый ветром мусор.               — Вот так, — док постепенно ослабил хватку. — А теперь отмирай, медленно и без резких движений.               Зак повиновался, но всё ещё дышал через раз, на грани паники понимая, что один неосторожный поворот, и сюда сбегутся все дикие.               — Это из старичков. Никто не знает его имени, так что я дал ему кличку Шустрый. Не смотри, что кажется сонным, это пока не пробежит крыса посочнее, — Шустрый всё не отворачивался, и Зак постарался аккуратно отойти так, чтобы между ним и диким оказался Берроуз. — Гули, конечно, могут обходиться без еды, но, знаешь, свежее мясо придает сил. Иначе, чем источники радиации.               — Зачем? — ещё раз спросил у дока, стараясь не привлекать к себе лишнее внимание. Поздно, конечно, потому что от стойки, где, судя по разбросанным подносам, раньше набирали еду, к ним шли ещё несколько гулей.               — Ты плохо расслышал меня вчера, — док шагнул к одному из новых гостей, протянул руку, и дикий, будь он проклят, принюхался к ней: приблизился носовой впадиной так, что пальцы дока чуть не угодили внутрь. — А это Бакстер Купер, вдовец, оставил двух славных детей где-то на просторах верхнего мира. Не уверен, кстати, что их не сожрали супермутанты, но Баку, как видишь, всё равно, — док нахмурился, наклонился к гулю, осторожно сжав его подбородок пальцами, и запрокинул голову мутанта. — Пристрастился грызть радиоактивный мусор, иногда куски жести так и остаются во рту. Кое-что он вырывает сам, кое-что убираю я.               Одно движение, и док выдернул что-то из челюсти Бакстера. Тот зашипел, отшатнулся, тряся головой и тревожа собратьев, но очень быстро позабыл о злости, бессмысленно открыв пасть.               — Некоторым просто необходима какая-нибудь зависимость. Бакстер очень переживал о безвременной кончине жены, настолько, что оставил детей на караванном пути и пустился во все тяжкие. И, в погоне за средством от всех болей, влез в дерьмо, из которого целым не возвращаются. После гулификации наш друг не смог избавиться от пагубных привычек и совсем скоро обессиленный организм не выдержал нагрузки. Видишь ли, — Берроуз вытер пальцы о штаны, — гули очень похожи на людей. Просто сходим с ума мы ещё проще, чем это умеют гладкокожие. Инсульты, травмы головы, чрезмерные физические и психические нагрузки, наркотические вещества... принято считать, что нам всё нипочём. Это неправда.               Шустрый зашевелился, заурчал и пошел вдоль стены, Бакстер потянулся за ним.               — Вопрос, гуль ты или человек, очень спорный, — фонарик Берроуз тоже погасил. Лишившиеся интереса и уставшие от бесполезных гостей гули вновь разбрелись по залу. — Мы с тобой, все в Подземелье — уже не люди, несомненно, но ещё не гули в том понимании, что нам приписывают гладкокожие. И если ты хочешь быть в относительном здравии как можно дольше, ты должен не только «согласиться» на детоксин и отказ от мед-икс.               Зак следил за Бакстером, но скоро уже не мог отличить его от других гулей.               — Ты должен хотеть этого всем нутром.               На другие этажи они не пошли.               По пути док больше молчал. Только рядом с койкой Зака заметил, как бы невзначай:               — Могу устроить тебе встречу с несколькими «новыми». Вроде клуба поддержки. Всегда легче, если поделиться происходящим с кем-то, кто пережил то же самое.               Зак мотнул головой, заваливаясь на своё место. Соврал, что подумает, и больше на дока не смотрел. Тот, кажется, всё понял, но спорить не стал.               ...во сне человеческие руки сжимали вёсла.               Работал спиной, налегал всем весом, размеренными, сильными движениями, и лодка, покорно откликаясь на них, рассекала спокойную воду легко, как пуля живую плоть. Плеск, скрип уключин, едва заметная качка, и на дне лодки вода, совсем немного. Глупо было, наверное, отплывать от берега, но тихий и молчаливый Потомак так и звал дальше, потому что все реки выводят к морям, а моря к океанам.               Если грести усердно и долго, обязательно куда-то попадёшь.               Зак не умел плавать. Жителям Убежища учиться незачем, в Братстве не занимались, да и кто в здравом уме полезет в открытые водоёмы? Случись что, дай старые доски большую течь, пропори бревно или камень борт, спастись не выйдет. Но река вела по своей воле, и тёмное от времени, хлипкое суденышко миновало препятствия, спрятанные вглуби.               Раз и два, ноги вытянуты перед собой, пальцы мокрые — облился, не сразу понял, как грести. Берега не видно, но что-нибудь обязательно появится. Какой-нибудь маяк или старое дерево, или, возможно, где-то там, на другом берегу, он встретит Харона.               — Эй, там!               Зак повернулся и уставился на пятно, чернеющее сквозь зелёное сияние впереди. Два чёрных пятна, если быть точнее, но при виде них полыхнуло злостью. Руки снова были руками гуля, вокруг не вода — приёмная «Разделочной», звуки — не шелест волн, а приглушённые голоса.               Садясь, он уже привычно поднял пальцы к глазам, разлепил веки — вроде бы ресниц уже и нет, а каждое утро скопившийся в уголках гной склеивает напрочь. Но этот не страшный, этого мало, он, засохший, крошился от легкого нажатия: проморгаешься, и нет ничего.               Один голос был голосом Берроуза — его ни с кем не спутаешь. Другой, с присущей гулям шкрябающей хрипотцой, казался женским. Обращать на себя внимание не хотелось, но Зак подвинулся, чтобы разглядеть гостью дока в промежутке между ширмами. До него долетали только обрывки фраз.               — ...пустышка, и это подтвердил даже сам Гриффон перед тем, как получил по заслугам, — док отмечал что-то в своём планшете, то и дело поднимая взгляд на пациентку. Гостья сидела на койке спиной к Заку, такая же дохлая и облезлая, как все местные, разве что поминиатюрнее. Сначала показалось, что на ней ничего нет, потом удалось рассмотреть спущенное к бёдрам платье. Берроуз продолжал низко бухтеть о чём-то, посетительница иногда кивала: «Поняла».               Кэрол? Нет, Кэрол страшная, да и крупнее. Грета? Другой голос. Он помнил местных образами, но одинаковые уродливые лица стёрлись из памяти. Со спины девушка походила на манекен, особенно когда не двигалась. Всё-таки Харон был крупнее, мясистее, а эта... эта — сплошные кости. Рёбра обтянуты неровной кожей плотно, как барабан из музыкального класса, талия такая тонкая, будто её обладательница проглотила корсет, и тот сжимался и сжимался годами. «Наверное, внутренности тоже усыхают», — откликнувшись на мысли, у самого в животе что-то сдвинулось, будто предупреждая: «осторожнее, парень, скоро ты узнаешь это на своей шкуре».               — Нельзя злоупотреблять. Я знаю, мы все знаем, — она принялась одеваться, натягивая платье на плечи, чуть повернулась, и Зак увидел безносое лицо, голые ключицы и край изуродованной груди, на которой коротко блеснуло что-то. Какое-то...               — Вот и хорошо, Рут. Приходи через недельку, расскажешь, есть ли изменения.               Рут.               Зак помнил её голос тихим, приятным, ещё почти человеческим. Теперь, полгода спустя, светлые волосы выцвели и поредели, хоть и были всё так же собраны в высокую прическу, а голос теперь едва ли можно было отличить от любого другого.               Она завела руку за спину, извернулась, потянув за молнию на платье. Собачка застряла пониже лопаток. Он не успел отвернуться, или просто не хотел, встретился взглядом с девушкой и даже спустил голые ступни на пол, чтобы подойти и помочь, но рядом оказался другой:               — Давай я, — парень-рейдер, улыбаясь, в одно движение, слишком медленное, застегнул молнию, и в этот самый момент Зак готов был разнести ему голову первым, что попадется под руку.               Она поблагодарила, она улыбнулась и приняла его ладонь, протянутую, чтобы помочь подняться, хотя для этого не было никакой реальной необходимости.               — Кстати! — Берроуз, повернувшийся от терминала, наконец обратил внимание на проснувшегося Зака. — Рут у нас работает в «Девятом круге», может, у неё будут ответы, которых не нашлось у меня.               Улыбка дока Заку не понравилась, как не понравилось и внезапное внимание к собственной персоне. Ко всему прочему, он надеялся не встречаться ни с кем из бара как можно дольше.               — Я... — он прочистил горло, снова встретившись взглядом с девушкой. — Зайду позже, может быть.               — Конечно, — она легко пожала плечами и кивнула на прощание доктору: — Спасибо и до встречи.              Задержалась взглядом на Заке всего на пару мгновений, будто запоминая, и, уходя, бесшумно закрыла за собой двери. Смотреть оставалось только на дока и застывшего у стены рейдера. Показалось, или на лице последнего впервые мелькнуло недовольство?               — Не надо было, — буркнул Зак себе под нос, расправляя обмотки.               — Надо, надо, — Берроуз даже не удостоил взглядом, копаясь в каких-то бумагах. — Скрываться от всего мира в «Разделочной» отличная идея, но у меня от твоей кислой физиономии сводит желудок. Ты должен общаться с другими, не замыкаться в себе. Я же говорил, что социализация — одна из...               — Наиболее важных частей восстановления, док, я помню. С памятью всё отлично, — и, чтобы избежать дальнейших лекций, решил перевести тему, уцепившись за то немногое, что слышал из разговора. — А что за Гриффон, который «получил по заслугам»?               Обмотки скрывали уже подсохшую кожу ног. Постепенно ко всему привыкаешь.               — Был тут один умник... Продавал волшебную воду, излечивающую гулификацию. Очень самоуверенный парень, проворачивать такое у меня под носом. Хватило сделать пробу воды и замер радиации, а с остальным разобрались его постоянные клиенты, — выудил из кипы бумаг какой-то лист. — Зак, не мотайся перед глазами, сходи к Уинтропу, он обещал разобраться с вентиляцией к утру, а тяги как не было, так и нет.               Рейдер нехотя вышел, и можно было наконец вздохнуть с облегчением:               — Он меня нервирует, — Зак проследил взглядом за вышедшим. — Почему до сих пор здесь? Шесть месяцев — большой срок.               — Копит деньги, чтобы уйти не пустым. Знаешь, работает по мелочам, иногда приводит гладкокожих, помогает Уинтропу. У меня вкалывает за проживание и еду. Говорит, пойдёт в Бостон, как поспокойнее будет, — Берроуз пожал плечами. — Подземелье привыкло к тому, что здесь есть гладкокожий Зак, так всем спокойнее. Можно сказать, наш счастливый талисман, всё равно гладкокожие на одно лицо. Уйдёт этот, найду нового.               И рассмеялся. Что-что, а шутки у него так и остались дурацкими.               — Я не хотел возвращаться в бар.               — Сложно было не понять, судя по тому, что ты до сих пор скрываешь своё имя, — гуль сидел в нескольких шагах впереди, на краю стола. — Но жить здесь и отшельничать вечно не выйдет. Если ты только не поселишься с Бакстером и друзьями. Морщишься? Я так и подумал, что идея не приглянётся. Не тяни с обдумыванием и зайди к Рут. Ты же знаешь, она меньше года среди нас, может, воодушевит тебя не быть размазней.               Зак зашнуровал ботинки, мысленно отмечая: на это всё ещё уходит раза в три больше времени, чем раньше.               — Я услышал, док. Может быть, — с трудом завязал узел. — А что с баром? Я хочу сказать, он ведь до сих пор принадлежит мне?               Берроуз показательно поднял глаза к потолку, ответил не сразу, будто действительно задумался, но Зак не сомневался — старый гуль всё продумал давным-давно и на любые случаи жизни:               — Я бы хотел ответить отказом, так как настоящий хозяин, насколько ты помнишь, Харон, так мы договорились. Но, принимая в учёт обстоятельства, ваши близкие рабочие отношения и то, что Грета, как администратор, прекрасно справляется и с оплатой аренды, и с ведением дел... можно сказать, по доброте душевной я допускаю твою причастность к «Девятому Кругу». Вижу твоё лицо, Зак, и предупреждаю — думай, что скажешь сейчас, потому что от этого зависит всё моё доброе к тебе отношение.               Слова так и застряли поперёк горла. Или это мокрота? Когда ты простывший гуль, сложно утверждать наверняка. Светящиеся гули за прозрачным экраном ходили туда-сюда, беззвучно, как в немом кино.               — Понял, док, — иногда лучше держать мысли при себе. — И раз... если уж вы «допускаете мою причастность», — всё равно перекосило от формулировки, — надеюсь, что смогу забирать часть прибыли.               — Вот так? И как же ты собираешься провернуть это, мой гладкокожий друг? Придёшь в бар, представишься, расскажешь, уже наконец, как всё было?               «Ну и сволочь же ты». Он понятия не имел, как, но раскрывать карты точно не собирался.               — Вы же сами сказали... В Подземелье должен быть один Зак. И это больше не я. Хочу остаться в памяти прежним, — уставился на гулей за стеклом.               Это было чистой правдой, тихим озарением. С самого возвращения он даже не думал о том, чтобы раскрыться. Нет, пусть помнят другого Зака, нормального, свободного человека, может быть, лучшего, которого им приходилось видеть в своём занюханном городишке.               — Я могу оставить письмо Грете, — ещё одно озарение. — Оставить письмо, а вы скажете, что получили его от… торговца. Там напишу, что всё в порядке и оставлю инструкции. Извинюсь за долгое отсутствие. Она видела мой почерк, сможет сравнить со старыми записями.               — Уверен, что сможешь писать? — гуль кивнул на руки Зака, и он только теперь заметил, что после шнурования ботинок до сих пор мелко трясутся пальцы.               — Попробую.               — Ну, — док мотнул головой с сомнением. — Хоть какая-то цель на ближайшее время. Но помни, Зак, ты мой должник.               О некоторых вещах забыть не выйдет, даже если очень хочется. Каждую грёбаную секунду, когда ждёшь окончания дня и когда отходишь в мир снов.               — Эй, там! — продолжал кричать кто-то с берега этой ночью. — Греби сюда, паскуда такая!               Ещё несколько мощных движений веслом, лодка поворачивается, а чёрная точка обретает форму. Кто-то стоит у разбитого причала, за плечами походный рюкзак, череп лысый, тёмная борода, но лица не разглядеть.               — Я сказал, греби сюда! — хриплый, но вполне человеческий голос.               Кроме него никого вокруг. Лодка поплыла на голос. Заскрипели доски, когда Зак упёрся веслом в край причала, останавливаясь, и голос сверху оказался совсем близко:               — Нахер верёвку, я щас.               Очень знакомый голос. В ноги упал рюкзак, а потом, с неожиданной ловкостью, рядом оказался ещё один человек.               — Джерико?               И снова рассыпались нитями и река, и человек в лодке, и собственная кожа, а рядом не было ни одной живой души.               Перед глазами маячил рюкзак. Зак, свесившись с койки, не в состоянии больше уснуть, разглядывал его на протяжении последнего часа.               Рюкзак укладывал серж, он же занимался сбором вещей в дорогу, и давным-давно бы влезть, разобрать, но момент отодвигался и отодвигался во времени. Зато сон про старика вернул с небес на землю. Или правильнее сказать — выдернул?               Надо вернуться в Мегатонну. Исправить там всё, потому что Джерико единственный, кто остался в живых из «своих». Пусть не примет гуля, но на душе будет легче. К чёрту извинения, к чёрту прошлые ошибки, можно сделать что-то прямо сейчас. Да, должен Берроузу так, что всю жизнь не рассчитаешься, придётся мотаться туда-сюда, и всё-таки… сидеть в этой огромной общей могиле, видя перед собой сплошные гульские морды, и одну человеческую, от которой тошнит уже — выше его сил.               Рюкзак уложен так плотно, что хрен повторишь. С одного бока плотно скатанный спальник, с другого — бутылка воды и фляга, ещё одна, снятая с пояса, сейчас в стороне. Замотанный дробовик, закреплённый снизу, теперь лежал рядом с койкой. Снятая ещё в первый вечер разгрузка вместе с бронежилетом в кладовой Берроуза, в надёжном месте, как он сказал, там же каска, противогаз, подсумки со сменными магазинами и уже изученной доком аптечкой. Все инъекции мед-икс оттуда он выгреб, осталось поделиться тем, что осталось в запасе.               Зак доставал один за другим аккуратно упакованные датчики для пип-боя, наглазник и то самое руководство, что когда-то вручил недовольный скриптор. Как его звали? Забылось. Кроме дробовика Харона вернули и его пистолет, и пистолет Зака. Те самые, с которыми работали в «Супермарте». И глушители на месте. Нож оставили новенький. И старый автомат не отдали — поменяли на приписанный в Братстве. Жаль: тот — подарок Джерико.               Консервов вроде бы на неделю — ряд жестянок с простыми этикетками, рядом с ними — несколько упаковок с патронами, под автомат и пистолеты, а для дробовика только то, что было у напарника.               Рыться в вещах было сложно: всё ещё казалось, что повернись не так, и соскребешь с рук мясо до кости. Из-за этого процесс изучения рюкзака затянулся, а когда выложенный шмот занял всю койку, Зак только тупо на него пялился, не понимая, как сложить обратно, а главное — зачем всё это? На долю секунды забыл и желание вернуться, и то, кем был и кем является теперь, и даже как дышать, наверное.               Потом отпустило.               Свернутый клочок бумаги, прикреплённый к мешку с дополнительными лекарствами, заметил не сразу. Сорвал, развернул, молча пробежал глазами по строкам, но тут же перечитал, беззвучно шевеля губами.               «Сделали, что могли. Не забывай присягу и борись, а если устанешь — оставь послание на КПП у Мемориала или Цитадели. Я помогу тебе покончить с этим. Сержант Уилкс».               Берроуз застал его с листком в руках спустя двадцать три полных круга, что успели пройти светящиеся гули в огороженной комнате. Мысли спрятались, замерли, оставив спасительную пустоту и тонкую, жалобную боль где-то внутри мозгов. Но при виде дока Зак отмер, какое-то время соображал, кто он и где, а потом вспомнил главное — записку от сержа, от которой внутри все скрутило.               И на вопрос, все ли в порядке, ответил честно: «нет».               От дока веяло спокойствием. Абсолютно ровным, почти осязаемым.               — Если пациент раскладывает пожитки по койкам и сидит над чужими письмами, это неспроста, — гуль встал у ширмы. — Собрался куда-то?               «Да. Нет. Не знаю».               Зак искоса посмотрел на Берроуза, спохватился, аккуратно свернул записку от сержа:               — Хочу сходить в Мегатонну. У меня там… дело осталось. Подумал, если уж живой, надо закончить, пока есть возможность.               — Хорошее желание. Если дойдёшь, конечно. А что с письмецом для Греты?               А про него забыл. Зачитался запиской от старшего по званию и забыл.               — Как вернусь — напишу. Сяду и сделаю. Надо проветриться, посмотреть на людей, — замолк, поняв, что сморозил, быть может, что-то обидное, но гуль и глазом не моргнул.               — Сменить обстановку может быть полезно, — а потом подвинул ближе стул и уселся, упираясь ладонями в колени. — Сейчас я могу тебя отпустить, состояние куда лучше. Дам с собой инъекции, но только часть — со скидкой на то, что можешь задержаться. Вернёшься: тебя ждёт детоксин и полный отказ от мед-икс. Сорвёшься ты или нет в этой вылазке или после детоксина — уже твоё личное дело. Но ты должен быть жив, полон сил и сохранять сознание, пока мы не рассчитаемся. Понял?               — Понял я, понял.               — Тогда вали из «Разделочной», и попробуй только не сделать то, что собираешься. Зря я тебя, что ли, отпускаю.               — Так точно, сэр, — на автомате откликнулся Зак.               Хорошо было в Братстве.               Неверяще покачав головой, Берроуз покинул поле зрения, а Зак убрал записку Уилкса к контракту Харона, чтобы не потерялась и не промокла. Всегда должен быть запасной выход с этого чёртового света.               Конечно, уйти так просто не вышло. И не из жизни, и не из города. Док выдал инструкции по принятию мед-икс, отдельно разжевав про дозировку, мол, используешь два шприца вместо одного — будет очень плохо, а три — так точно сдохнешь. Он и вернуться наказал в определённый срок, чтобы не прерывать лечение надолго. Прогнать детоксин, отмучиться и восстанавливаться на здоровье. Зак уверил: «я что дурак, что ли?» и, заметив недоверчивый взгляд, добавил «приду вовремя».               До Мегатонны идти не так уж далеко, но он прекрасно понимал: в нынешнем состоянии любая дорога длиннее и тяжелее в несколько раз. Пришлось взять с собой по минимуму, не забив рюкзак и наполовину: личное оружие, заполненные сменные магазины, несколько пачек патронов, аптечку с инъекторами, спальник, воду и жратву на три дня. И, только укладывая консервы, понял, что почти и не ел всё время, что ушёл из мемориала. Берроуз несколько раз приносил отвратительное варево, что-то вроде жидкой каши с мясным привкусом, но ни разу не возникало чувство голода или желания сейчас же поесть. Он жевал и глотал механически, просто потому что так надо. Об этом следует обязательно подумать потом, а пока, сложив всё максимально плотно, Зак попробовал надеть рюкзак. Вроде бы нормально: и вес куда меньше изначального, и уже не шатает. Всё оставшееся Берроуз пообещал надежно укрыть у себя, и не верить доку пока не было оснований… конечно, кроме его подозрительного желания помочь.               Но где-то внутри Заку было плевать.               Плевать, что будет с вещами и где-то даже плевать, что будет с ним самим.       В главном зале Зак снова притормозил у лестницы, ведущей к бару, и решил отложить визит к Рут. Успеется ещё. Да и все эти разговоры… как док это себе представляет? «Расскажи мне про то, как пережила гулификацию»? Вот так, с порога? Разве о таком вообще говорят? Нет, к чёрту. И к чёрту дока с его советами, пусть занимается инъекциями и капельницами, а не лезет в мозги. У него с этим явно проблемы — целое крыло с одичавшими.               Он ни с кем не здоровался и не прощался, и больше не смотрел по сторонам. Почти бегом, насколько позволяло состояние, преодолел холл, и на улицу выбрался с явным облегчением, хотя запаха свежего воздуха не учуял. Мир вокруг все ещё был абсолютно ничем не пахнущим местом.               Нельзя тащиться через Пустоши, если не уверен, что не промажешь, что пальцы вообще выдержат оружие достаточно долго, или что не подведет зрение, а руки до сих пор то и дело дрожат. Наглазник Зак примерил только раз — нацепил обруч на голову и почти сразу после включения вырубил, снял и запаковал обратно. Дезориентация, боль в глазах, кажется, ещё сильнее, чем в самый первый раз, до калибровки. Но больше всего испугало ощущение в голове — будто что-то сдвигается с места, будто что-то… не так. Не так, как должно быть.               Когда-то он сломал ребра и поймал сотрясение. А вдруг теперь это аукнется? Вдруг каждый день приближает к потере рассудка? Вдруг сны, что мешаются с реальностью, скоро поглотят всё? Вдруг он, проснувшись однажды, будет считать, что всё в порядке, а гнилое тело — вытаскивать склизкие комки внутренностей из чьего-то брюха в одном из переходов метро.               Старательно отгоняя воспоминания о Бакстере из подопечных Берроуза, Зак вышел из Подземелья на рассвете, в том промежутке, когда время для новой инъекции ещё не пришло, а боль ещё не стала мучительной. К тупому фоновому ощущению он уже привык. Ещё месяц, и даже это должно сойти на нет — так обещал док, и это помогало держаться раз за разом.               Благо, до метро идти недалеко. Какие-то полгода назад он сидел здесь у входа, привалившись спиной к каменному бортику, и спрашивал у Харона — а что делать, если вывалятся кишки. Сейчас кишки были как никогда раньше близки к этому: кожа истончалась и сходила хлопьями, а мышцы утратили былую силу. Кто знает, вдруг напорешься на что, и попрощаешься с потрохами ещё скорее, чем это бы сделал человек?               По этой дороге ходили не раз и не два. Ветки метро, ведущие от Мегатонны к Подземелью, знакомы даже слишком хорошо: куда свернуть, кого можешь встретить по дороге, когда идти безопаснее всего. Отодвигая металлическую сетку на входе в этот раз, Зак впервые задумался — а ведь теперь это будет действительно совсем другое метро.               И такие как Бакстер, как Шустрый больше не угроза. Только бы на людей не нарваться — без них в верхнем мире гулифицированному парню врагов нет. Ни тараканам, ни даже собакам такая гниль не нужна.               Тряпку с пип-боя Зак снял, автомат перехватил удобнее, готовый в любой момент выстрелить — просто потому что привык ошибаться. Но пока на радаре чисто. А ещё как-то тихо вокруг, пусто… Несколько мгновений он боролся с искушением повернуть, но плюнул, зашагал дальше к станции с покорёженными, заваленными бетоном и землёй поездами. У последнего поворота на радаре вспыхнули красные метки.               Люди?               Замешкался, растерянно пялясь на то, как медленно и бессистемно они двигаются. Нет, не люди. Тараканы или дикари. Тогда почему красные? Разве мутантам не плевать на мутантов? Как это работает в пип-бое? Он постарался припомнить, но в голове, как назло, свистел ветер. А ведь Харон объяснял. Говорил о стандартных базах данных, об обновлениях, о том, что пип-бой просчитывал всё именно на основе имеющейся информации. Так может сейчас красные метки — вовсе не агрессивно настроенные, а просто опасные для среднестатистического человека существа?               Как раз тот участок пути, где всегда приходилось проходить как можно тише. В основном всякая дикая шваль собиралась внизу, на разрушенной платформе, несколько раз Зак видел тела неудачливых путников, но иногда гули поднимались по хорошо сохранившимся лестницам к самому переходу, и вот тогда приходилось стрелять.               Стараясь не думать лишнего и даже не дышать, уложив ладонь на рукоять пистолета, Зак шагнул вперёд. Потом ещё и ещё, пока из-за поворота не показалась огромная зала: переход возвышался над платформой с искорёженными вагонами и вывернутыми бетонными плитами. Из пробитого потолка торчала арматура и широкими лучами падал рассеянный утренний свет.               Гули не бежали навстречу, продолжая свой неспешный путь красными точками на радаре. Они были внизу — приглушённо ворчал кто-то, по-звериному чихал, и эти звуки манили, так и тянуло посмотреть — а что там, а как там?               Где-то рядом должен быть дикий — скорее всего за разбитым газетным киоском. Зак, не поворачиваясь к нему спиной, дошел до бортика, взглянул вниз: и правда, на узких платформах между поездами блуждали несколько диких, медленно, то и дело останавливаясь, чтобы почесаться или поглазеть по сторонам. Он помнил, как быстры и опасны эти твари. Помнил, как они преодолевают десяток ярдов за несколько стремительных рывков — и вдохнуть не успеешь, как окажешься лицом к лицу со своей смертью. Сейчас не смерть — медлительные увальни.               Можно было попробовать спуститься. Только зачем?               Берроуз говорил быть тише. Не нервничать, не мельтешить. Зак дёрнул плечами и осторожно, медленно пошёл дальше.               Здесь, наверху, дикий действительно оказался за киоском: сидел на корточках и ковырялся пальцами в пыли. Когда Зак поравнялся с ним, гуль поднял лицо, повёл головой из стороны в сторону, качнулся на жутких жилистых ногах и вернулся к своему занятию. Оставшуюся часть пути по переходу Зак шёл спиной вперёд, просто не в состоянии поверить, что этот уродец не кинется, стоит только ослабить внимание. Только выбравшись на поверхность много времени спустя, понял, что сердце бьется так же истерично, как при первой встрече с дикими, и тело бьет крупная дрожь.               От каждой новой красной метки дёргало нервы. Понятия не имея, кто действительно будет реагировать на гуля, а кто нет, Зак осторожничал, просто на всякий случай. И, как давным-давно, иногда почти полз по земле, прижимаясь грудью к камням и стараясь слиться с ними. Никто не замечал. Во всё более и более ярком свете он как-то видел вдалеке несколько человеческих фигурок, небольшую стаю крыс, перебегающую дорогу впереди, деловито роющихся в трупе брамина собак. Из всех перечисленных среагировали только собаки — низким рычанием предупредили чужака — не приближайся к добыче. Красные точки рассекали то тут, то там, но в реальности никто не бросался из укрытия. Возможно, земных тварей не привлекает заражённое мясо?               Пустоши делали вид, что Зака не существует.               Когда «Супермарт» оказался за плечами, Зак обернулся. Обернулся, чтобы удостовериться, что никого нет за спиной, но так и застыл. Над Вашингтоном, из-за дымки над горизонтом, поднималось солнце. Огромный белый шар, едва прикрытый жидкими облаками, подсвечивал мир вокруг мягким золотом — цветом цифр на комбинезоне сто первого Убежища. И над разрушенным городом всё так же, как и сотни лет назад, возвышался огромный обелиск.               Красиво. Так красиво, что пересохло во рту, и Зак просто стоял и смотрел, смотрел, пока не почувствовал боль в глазах и напряжение в застывших суставах. Он не выбирался из Вашингтона полгода. Долгие шесть месяцев не видел землю под ногами, жёлтую, упрямую траву, не видел деревья, страшные и кривые, голые, но все равно — живые.               Вокруг — весна. Замерзшая грязь и пыль, иней то тут, то там, — ночью и утром холодно, но Зак этого не чувствовал.               С того момента, как отвернулся от горизонта, как шаг за шагом приближался к Мегатонне — он ощущал только тошноту и тревогу.               Там тоже никто не должен знать о нём. Только Джерико. Потому пип-бой снова скрыт тряпкой, а нижняя часть лица — платком.               С трудом переставляя ноги, будто налившиеся свинцом, он твердо решил быть случайным гостем. Одиноким, мать его, путником, как сказал Берроуз.               И когда у города протектрон поприветствовал стандартным «Добро пожаловать», а стоящие у ворот торговцы проводили заинтересованными взглядами, Зак по-настоящему осознал, что через несколько минут, когда старик погонит проклятого урода из своего дома, от прежней жизни не останется вообще ничего.               Он шёл прямо к жилищу Джерико, глядя перед собой — оживший труп, не иначе. Мимо встревоженных взрослых, мимо испуганных детей, и никакой платок не мог скрыть его лица. Гули в Мегатонне — редкость. Харя единственный, ещё один пришлый — Харон, теперь вот третий. И третий этот в армейской форме — такую носят и солдаты Братства, и некоторые вольные наемники, на плече у него автомат, на поясе пистолет и нож, и куча подсумков со всякой дрянью, назначение которой многим простым людям неясно. И неясно другое — какой беды ждать?               Скоро полдень: народ суетится, где-то мычит брамин, хорошо поставленным голосом читает проповеди Кромвель. Жизнь идёт, жизнь кипит, бежит, не спотыкаясь.               Ступая сначала по земле, потом по мосткам, обходя лачуги, петляя между ними, Зак не думал ни о чём, кроме своих шагов. Не заметил даже, как, увидев его, прижала ладони к щекам маленькая девочка, и как чуть позже обогнали мальчишки, с любопытством заглядывая в лицо.               Дом наёмника — один из самых маленьких и бедных в городе. И площадка перед ним неказистая, и листы металла, и сетка, ограждающие от пропасти внизу, ржавые и кривые. Не самое лучшее место, как считали многие. Тут сидели с Брайаном перед тем, как впервые пойти в Вашингтон, тут стоял старик вечером, когда Зак не осмелился к нему подойти. Дверью Джерико тогда хлопнул — будь здоров, и как только петли выдержали.               Он постучал. Опустил кулак на дверь раз, второй и, не дождавшись ответа, ударил ещё. Тихо, ни голоса, ни шевеления.               Может отсыпается после бурной ночи, может с утра пораньше оттащился в салун.               «Ведь Нова говорила, что он запил снова, как ты свалил в город».               — Джерико! — повысил голос, но вновь никто не ответил. Зак почти беспомощно оглянулся по сторонам, но не нашёл ничего, чем можно было бы накорябать послание.               Значит, в салун. А если и там нет, можно дождаться вечера, а уж вечером точно появится — куда бы он делся. Бросив последний взгляд на дверь, Зак развернулся и поспешил дальше, огибая дом и стол со стульями за поворотом, и упавший на настил пустой планшет, забытый и никому не нужный, на котором, кажется, когда-то решал задачки, написанные стариком.               …в это время в салуне мало посетителей. Люди соберутся к вечеру и пробудут до самой ночи, но днём хочешь жить — работай, и это касалось даже самых последних пьянчуг. Джерико иногда был из их братии — не просыхал сутками, хотя длительные запои Зак уже не застал. Какой-то частью себя он надеялся не найти старика за стойкой, но в этот раз не потому что боялся разговора, а потому что в таком возрасте нельзя нажираться. Здоровье не то. Но другая часть говорила, что лучше бы он сидел там, спокойно надирался в углу — потому что это здорово бы всё упростило.               Уже извинился, расставили всё по своим местам… Но он просто хотел узнать, как старик поживает.               Узнать, как его чёртовы легкие, не ищет ли он работу, а там, быть может, и понаёмничать вместе, если не побрезгует работать с гулем. Никаких больше извинений. Всего лишь возвращение домой со склонённой головой. Нагулялся, наошибался, теперь будет иначе. Может быть, плохой ученик сможет стать неплохим соратником?               Это воодушевляло. Совсем немного, но помогало дышать свободнее.               Мельтешение мыслей за доли секунды, за то время, что описывала дугу открывшаяся дверь, за то время, что Зак шагал с яркого солнечного света в полутьму помещения и фокусировал взгляд на немногих посетителях. Пара одутловатых физиономий в углу, да Харя за стойкой — вот и всё. Новы не видно, может, старик как раз у неё.               Решив не застревать на пороге, Зак направился прямиком к Харе. Упёрся локтями в стойку, уставился в ободранное лицо:               — Джерико здесь? — будто не должен был представляться или даже здороваться. Это же Харя, старый бармен, с которым ещё и не в ладах.               Гуль, стоящий за стойкой, не сразу стряхнул с лица удивление — Зак успел заметить, с каким жадным интересом тот смотрел:               — Его нет, — а что-то ещё, мелькнувшее в водянистых глазах, распознать не смог.               — А где есть? — подвинул ботинком стул ближе, уселся, морщась от боли в ногах. Теперь так всегда: стоит дать себе отдых, и тело норовит развалиться.               Харя как-то нервно глянул по сторонам, видно боялся, что Мориарти застукает за разговорчиками с ещё одной драной рожей, наклонился ближе:               — Ты кто ему?               Кто? Зак прогнал вопрос мысленно пару раз, — о, он мог бы сказать очень многое, — и с трудом удержал себя от неуместной исповеди. Ответил сухо, коротко:               — Друг.               — Друг, говоришь? — Харя отступил на шаг. — Ну тогда ты опоздал, друг.               И низкий женский голос, слегка хриплый после сна, добавил:        — Джерико больше нет.               Нова. Растрепанная, похудевшая, ещё бледнее, чем он её помнил.               — Вообще нет.