Талион

      Этим вечером Зак не спал.              Ещё когда подходили к городу, кто-то на радостях пригласил в большую компанию гуля, праздновать удачную операцию, и на тот момент не нашлось никого, оказавшегося против. Зак согласился, устало отмахнувшись: «Приду», но это было до того, как тело решило отомстить за предыдущие дни, до того, как даже мысль о том, чтобы быть со всеми наравне, начала казаться крайне идиотской.              Как будто кто-то действительно хотел его видеть.              В комнатке, вдруг ставшей невыносимо тесной и душной, он смотрел в стык стены и потолка, где сквозь ржавую щель пробивался тусклый свет от лампочек за дверью. Он слышал, как хрипит воздух в легких, чувствовал, как лимфа переполняет волдыри на ногах, до сих пор скованных ботинками, как зудит всё тело, будто внутри копошится что-то маленькое и беспокойное. Сначала срубившая с ног слабость, мышцы, отказавшиеся работать, теперь тошнота, жар и апатия. И продолжалось это… сколько? Он не мылся, не ел и не принимал лекарств, и старался не думать о том, что случилось с телом за эти дни.              В рассредоточенном ничто в голове то и дело всплывали чьи-то лица — мешанина из образов знакомых и полузнакомых людей, а между ними — мысли о бомбе, разрозненные и бессистемные. Славно было бы взорвать её? Где-то на подкорке Зак понимал: украсить свой уход сотней-другой человеческих жизней — не самый хороший способ заткнуть пустоту внутри, но это всё слишком далеко и абстрактно, почти так же далеко, как прошлая жизнь в Убежище. Многовато вопросов, слишком сложных для такого слабого, больного тела. И всё же этому телу надо было подняться. Подняться просто для того, чтобы не быть как тот скелет в старом Убежище, что ограбили с Джерико, и не быть как родители бедной Люси — разложившимся уродливым куском мяса с глазами и ртом, полными личинок.              Встать получилось не с первого раза. Сначала со скрипом сесть, потом перевернуться и встать на колени, и только после, придерживаясь за стену и шкаф, оказаться на ногах. Оделся Зак не глядя и кое-как и только кобуру с пистолетом взял осознанно, будто надеялся, что придется использовать его. Никто ведь не застрахован от случайной пули, верно? Иногда лучшее решение — самое простое, может, и Джерико это знал.              Время — за полночь.              Салун шумел голосами, словно кто-то полоумный сразу врубил на радио кучу звуковых дорожек, и эта какофония звуков, то тише, то громче, вибрировала, подобно живому существу. Музыка, смех, ураган голосов. У стойки, в окружении галдящих местных работяг, собралась, кажется, вся компания стрелков, осмелившихся выступить против рейдеров. Даже Мойра — и та теперь «своя», прошедшая настоящий бой, а не просто громкая странная девчонка. Когда раскатистый мужской голос замолк, заговорила она — птичье чириканье, а не голосок, и глаза на раскрасневшемся лице сияли почти неприлично. То ли счастлива, то ли пьяна. Даже хмурый Харя лыбился своим гнилым ртом какой-то шутке.              Всё это вырвалось в открытую дверь прямо на Зака, чуть не отступившего под шквалом чужого веселья.              — …когда полезли через крышу, и Гас стрелял в них, я направляла, а потом заметила в стороне ещё двоих. Как будто они возвращались откуда-то. Я ещё подумала: а вдруг это не рейдеры? Вдруг я скажу Гасу, и он застрелит невинных людей?              От двери не разглядеть, но Зак представил, как Гас, наёмник Мойры неодобрительно фыркнул в кружку — не мог не фыркнуть.              — Они бросились в укрытие, и это абсолютно нормально для любого здравомыслящего человека, как я считаю. Но так же нормально и постараться уйти поскорее — кто знает, что творится? А эти сидели, высматривали что-то, и тогда я сказала Гасу: «Эй, смотри, это их подмога? И в этот момент один из них замахал выбравшемуся на крышу — а Гас не стал стрелять в него стразу. Это я потом поняла: он дал нам возможность проверить, что они будут делать. Так они замахали руками и вроде рванули в сторону, и тут-то Гас и нажал на спуск несколько раз! Клянусь, все выстрелы точно в цель, ни одного промаха!              Конец рассказа потонул в пьяном «хей!» и одобрительном смехе.              Его почти никто не заметил: все головы повернуты к звезде вечера, и это к лучшему.              Он мог выпить. Выпить, закинуться сверху чем-нибудь позабористее и собрать ставки: что на этот раз победит, организм или химия? А ещё мог затеять драку с любым из тех, с кем утром зачищали коридоры школы. Знал, с кем будет проще и легче всех, и знал, с кем можно будет ожидать простой и легкой расправы. Братья-наемники, например. Им можно даже просто заплатить — в одном выстреле в голову не откажут.              Пока люди смеялись и пили, Зак протиснулся к стойке у самой стены, негромко окликнул Харю, и тот нехотя повернулся. Выражение лица гуля сменилось с легкого недовольства на недоумение, а потом и недоверчивую радость:              — Выпивка за счет города, — проскрежетал он, плеснув виски с горкой. Стакан, наполненный до краев, проехал по стойке, расплескав часть содержимого, зато оказался ровно в руке Зака, только и успевшего буркнуть «Спасибо».              — О! Это ты! — Мойра, почти улегшаяся на стойку грудью, выглянула из-за широких спин соседей. Несколько морд повернулись, кто-то хекнул, кто-то приподнял кружку, а кто-то хлопнул по спине — даже нелюбители гулей сегодня были в приподнятом настроении.              — Да, мы-то думали, куда запропастился, это ж надо совсем башку потерять, чтоб сюда не прийти, — его снова хлопнули по спине и загоготали: — Как это у вас, гулей, говорится правильно? Крышей двинуться. Ну, одичать, а?              Удачной шутке рассмеялась пара соседей. Хороший вроде бы момент? Достать оружие и показать, кто и насколько тут одичал.              Справа грохнуло кружкой о столешницу — Харя. И смотрел он прямо, неодобрительно, едва кивнув вниз. Зак убрал руку подальше от кобуры.              — Не ссы, шутки у них такие, — над плечом пророкотал один из братьев-наемников (вспомнишь чертей, они и рядом), вроде бы тот, что постарше. — Правильно, что пришёл. Не давай забыть, что тоже был там. Чем тише отсиживаешься, тем быстрее об этом забудут. И да, тебя шериф искал. Сходи, поздоровайся.              Мужчина кивнул в сторону подсобных помещений. Из-за двери в конце короткого коридора пробивался свет.              Как должна звучать просьба? Пристрели меня? Или: ты и твой брат — грязные ублюдки? Этот поймёт, что к чему, но стоит ли?              — Спасибо.              Не сейчас. Зак, пряча взгляд, поторопился уйти, но чувствовал, как спину жжёт чужой взгляд, ровно до тех пор, пока не скрылся за дверью подсобки.              — Шериф? — привалился к двери плечом, оглядывая комнатку, в которой раньше не приходилось бывать. Не самая интересная обстановка: стеллажи в потолок, уставленные ящиками и коробками. На единственную расчищенную полку втиснут терминал, за ним-то и нашёлся Симмс. — Звали?              — Точно. Думал, не появишься сегодня, придётся утром навещать, — он сразу же поднялся с места и спросил так, будто действительно был заинтересован: — Тебе, может, помощь нужна или ещё что?              Зак уставился на шерифа, будто впервые его увидел. В некотором роде так и было. Может, вот за это местные его и любят? За то, что вложил ключи от дома в ладонь, хотя никто не просил об этом, а после тяжёлой работы спросил вот так прямо, не надо ли чего, хотя нормальный человек о гуле и не вспомнит, даже помоги он городу десять раз.              — Ну, — глянул в сторону, на так кстати подвернувшийся терминал. Обычный, обшарпанный, обклеенный маленькими вырезками из журналов: полуголые девицы, одна верхом на бомбе, как раз такой, с которой предстоит иметь дело. Рядом надписи, не разобрать издалека.              Нужна ли ему помощь? Черт подери, да, вот только никто не смог бы оказать её. Ни воскресить мертвых, ни вернуть прежнее лицо, ни даже разрешить сомнения, что как нож у горла — что делать дальше? Разве что подкинуть времени на раздумья? Ещё немного времени и места.              — Пожить бы ещё несколько дней в доме Джерико. Два-три.              — Неделя, если нужно, — Симмс прикинул что-то, щурясь. — Или две. Подойдёт? Всё равно дом пустует, покупателей нет, а ты не чужой и присмотришь. Присмотришь же?              — Ага, — посмотрел искоса. Лицо шерифа непроницаемо. Правда не шутит? Растянул губы в улыбке, не совсем веря тому, что услышал. — Спасибо. А по какому делу звали?              — По какому? Парни прихватили с собой из школы терминал. Единственный рабочий, а такими штуками, сам понимаешь, не разбрасываются. Подключить смогли, а вот взломать никак. Ты из Убежища, должен быть знаком со всем этим. Верно я мыслю?              — Верно, — голос подвел, и «о» дернулась хрипом. — Я попробую, — и на недоумённый взгляд показал пальцы. — Плохо слушаются.              — Утром слушались, стрелял ты хорошо, так что и с кнопками справишься, не морочь мне голову.              Зак сжал губы. Утро было утром. Утро — это совсем не то же, что сейчас.              — Вот, иди сюда, смотри, — шериф уступил свое место. — Подбирали пароли, подбирали, заблокировался, сейчас как раз время прошло, можно опять попробовать.              Зак подошел ближе, и теперь смог рассмотреть кривоватые надписи на боку терминала. «Здохни твар» и «Пашол нахер Мэл». В том, что сдох и этот самый Мэл, и автор почеркушек, Зак не сомневался.              — У меня не выйдет.              — Ты ещё и на стул не сел. Получится, заплачу. Ты нам здорово поможешь.              Зак сел за терминал, особо ни на что не надеясь, но экран терминала перед глазами действовал успокаивающе. В конце концов, они везде одинаковые, и в прошлой спокойной жизни, и в нынешней, безумной. Он занёс пальцы над клавиатурой… и опустил — один, другой, чувствуя, как двигаются клавиши: тяжеловато, с клацаньем, но плавнее, чем должно было быть. И всё-таки первую попытку завалил, увлёкшись полузабытыми ощущениями. Палец сорвался на соседнюю букву, а следом за ним дернулась рука, вводя ещё несколько лишних символов. Точно так же было с попытками выписывать буквы на бумаге: однажды рука срывалась, и всё летело к чертям.              Когда-то же самое случилось во второй раз, Зак плюнул, подозвал шерифа:              — Просто будете делать, что я скажу. Иначе долго провозимся.              Симмс не стал спорить.              У них получилось — не могло не получиться. Случай несложный, и, если бы не руки, Зак справился бы и с первого раза. Вот надо же — стрелять и правда был в состоянии, хоть и не особо прицельно, а вот такое… Надо научиться заново, как учился ходить в медлабе Мемориала.              В терминале среди заметок нашёлся дневник главаря банды, обрывки планов рейдеров, примечания о членах банды, и главное — записи о попытке подкопаться под сто первое убежище. Шериф, бегло прочитав самые интересные названия, открыл как раз последнюю, привлекая внимание Зака:              — Непростые рейдеры были.              Серия заметок о трудностях рытья подкопов. Запись о смерти предыдущего главаря: свои же и убили после того, как наткнулись на муравейник в тоннеле. Рытье подкопа пришлось остановить, а неудавшийся штурм Мегатонны послужил последней каплей — старого вожака «загрызли» всей стаей. Приятно знать, что теперь никто из них не выжил, но даже этого отчего-то мало, слишком уж простая и понятная смерть в бою. Их бы потравить как насекомых, но что уж теперь.              А ведь, смешно подумать, если бы не муравьи, если бы подкоп до Убежища был завершен, на Мегатонну бы не пошли, и Джерико бы выжил. Джерико — да, но только не жители сто первого. Рейдеры ворвались бы неожиданно, как тараканы в день ухода отца, хуже даже, и к такому никто бы точно не был готов. Зак видел как наяву коридоры родного убежища, увешанные разделанными трупами. Видел Амату такой же, какой была Люси. Видел Буча без рук и ног, подвешенного под потолком столовой, ровно над тем столом, за которым сидел со своей любимой бандой.              — Что дальше думаешь делать? — голос шерифа вытянул из мешанины образов.              Оторвав взгляд от экрана, Зак пожал плечами, потому что действительно не знал.              Потом спохватился, спросил уже без уверенности, просто потому что спросить мог:              — Я тут на бомбу все смотрю… Может, у вас схема есть? Или что-нибудь про неё нарыли? Вы же наверняка пытались сами её обезвредить?              Симмс взглянул искоса:              — Это с чего ты о бомбе задумался?              — Ну как же. Отблагодарить город.              Слишком приторно звучало. Шериф, видно, почувствовал то же самое, но заговорил, пусть и с ощутимой осторожностью:              — Что-то было, в своё время и правда искали, когда всерьёз хотели рискнуть. Только оказалось не по зубам. — Ещё один оценивающий взгляд. — Уверен, что хочешь за это взяться?              — Надо схему увидеть, — даже не соврал. — А там посмотрим.              Короткое раздумье, и Симмс поднялся, разом будто занимая пространство подсобки:              — Я посмотрю. Будет что дельное — передам тебе.              — Договор.              В зале всё ещё шумели, теперь уже куда более нестройно, единая компания разбилась на несколько маленьких, Мойры с Гасом не видно, Новы тоже. С непрошенной ревностью Зак подумал: наверняка она с братьями, почему нет? Гладкокожие, да и платят, наверное, хорошо.              А за порогом салуна Мегатонна уже опустела.              Зак прошёл мимо дома старика, вниз, к бомбе. Он видел её издалека много раз, но впервые решил посмотреть ближе: надо же понять, с чем придётся иметь дело — с такими большими штуками их работать не обучали.              Сейчас, среди спокойной глади маленького радиоактивного озерца, она выглядела спящим зверем. Зверем со сходящей краской и следами ржавчины на боках. С убийственной мощью в ядерной сердцевине.              На подходе к кромке воды затрещал счётчик Гейгера, предупреждающе задрожала стрелка показателя излучения. Зак глянул на пип-бой, на воду впереди и сделал ещё шаг, и ещё. Просочилось сквозь шнурки, промочило ноги, но, в отличие от воды Потомака, здешняя вода была тёплой, нагретой солнцем за день и ещё не успевшей остыть.              Ещё шаг — дно вязкое, ноги проваливаются по щиколотку.              Ещё шаг. Воды только по колено, а в голове уже звенит, и дрожащая стрелка счётчика надрывается: пора назад, нельзя идти дальше. «Ты что, не помнишь, что случилось с Хароном?»              Тем более добраться до технического люка не так просто: и хрен пойми где искать, и попробуй доберись. Хорошо бы у шерифа и правда нашлась схема, иначе придётся обшарить всё, возможно и под водой. А если не повезло и люк внизу, так что, вообще никак не подобраться? Взрывать рядом другой заряд? Можно, конечно. Но сдетонирует ли эта большая крошка? Слишком маленький шанс. Город пострадает в любом случае, но разве это цель?              «Ни хрена подобного».              Он прошёл ещё дальше, провалившись до пояса, и застыл на месте, а «ни хрена подобного» так и звучало эхом в голове.              Внизу, в тёмной воде, сияли бликами отражения светильников и смутные, куда более тусклые точки звезд — их совсем мало, перебиты ночным освещением, и всё же, всё же…              Как хорошо стоять вот так, касаясь ладонями поверхности воды, одновременно и почти не чувствуя её, и ощущая всем телом. Она почти как воздух, только куда лучше. Размягчает сухую кожу, забирается в раздраженные раны, утешает уже почти нечитаемую разумом боль. Только теперь, когда ноги перестали ныть, и тянущее ощущение в мышцах и суставах пропало, Зак понял, что просто привык к ней. Ничего не прошло и не стало лучше, тело всё так же разваливалось, умирало, ему в любом случае долго не вытянуть. Харон говорил, что не все становятся гулями — не все переносят гулификацию. Можно сдохнуть, даже если кажется, что всё подходит к концу.              Всё не в порядке, потому что не может быть в порядке, если ты стоишь посреди радиоактивной лужи и чувствуешь себя человеком только здесь. Человеком, у которого почти ничего не болит.              А если пройти дальше, прижаться к корпусу бомбы щекой, обнять насколько рук хватит, может стать ещё лучше.              Он почти почувствовал это — волной жара по телу, сразу за этим — холодом и покалыванием в пальцах.              Снова взгляд на пип-бой, в голове одновременно ясно и мутно, весь мир сузился до размеров бомбы, но этот маленький участок реальности резок и ясен, как никогда. Отсветы фонарей, синеватый лунный свет, глубокие тени, рябь на воде от едва заметного движения рук.              Когда глаза заломило от сухости, Зак очнулся. Очнулся с бессмысленно открытым ртом и жаром в низу живота, хотя там, кажется, ни черта и не действовало. Именно тогда, поскальзываясь на неровном дне, он рванулся прочь из воды. У самой кромки упал на колени и последние метры полз, не видя, куда, пока не замолчал стрекот счетчика на пип-бое, и ещё некоторое время стоял на четвереньках, ткнувшись лбом в мокрые руки.              Он хотел эту грёбаную бомбу. Конечно, не как хотят женщин, выпивку или крышки. Просто хотел, чтобы бомба принадлежала ему, чтобы сидеть рядом с ней и чувствовать ЭТО. Чувствовать каждую минуту, до самого конца, и раствориться в её сиянии. Проповедник Кромвель сказал бы: «Узрите».              Зак действительно испугался. Иначе, чем боятся мутанта или рейдера. Нельзя так хотеть что-то. Особенно если это что-то — бомба. Особенно если ты — гуль.              Он так и сидел под одним из мостков, привалившись спиной к опоре, и смотрел, смотрел и смотрел на бомбу посреди воды, и по-прежнему чувствовал, как она зовет к себе.              Ночь обернулась утром, застав Зака уже дома, на матрасе, бессмысленно пялящимся на всё ещё не вычищенную пепельницу Джерико, забытую на краю стола. Под рукой пустой шприц — оставалось несколько доз морфина, и теперь одна пришлась кстати. Глухое ощущение боли снова утихло, и Зак не шевелился, кажется, всю ночь, чтобы не спугнуть это застывшее спокойствие.              В час, когда мычащий всё утро брамин наконец успокоился, Зак увидел, как гаснут и снова вспыхивают солнечные лучи в темноте помещения — кто-то шёл вдоль стены, загораживая свет, и скоро в дверь постучали:              — Парень, открывай, хорошие новости.              Пришлось приложить усилие, чтобы проскрипеть:              — Открыто, шериф.              Вместе с мужчиной в дом проник дневной свет. Зак невольно сощурился, оберегая глаза.              — Тебе бы проветрить тут, — присвистнув, шериф подвинул один из раздолбанных стульев с улицы к двери, подпирая её.              — Так что за новости?              — Нашел голодиск, — шериф уселся на тот самый стул, которым подпер дверь, и тут же закурил. — Диск отдам, но ты погоди. Серьезно говорю, выглядишь очень плохо. И, давай напрямую, воняешь, как разлагающийся труп.              — Да так и есть.              Выражение лица Симмса против света совсем не разобрать.              — Не знаю, что там с самоощущением, но дом тебе доверен приглядывать, — наконец заговорил Симмс, — а этот запах я не вытравлю долго, так что, будь добр, последи за собой.              Было почти стыдно, но стыд, когда чувствуешь себя так ужасно, дело десятое. Где-то за подбором правильной реакции он вспомнил, как однажды поймал Рут за руку, и невольно глянул на свои пальцы, мельком, нехотя, боясь рассмотреть то, что там было.              — Сильно пахнет?              Шериф кивнул.              Что же… Если подрыв отодвигается по времени, придётся что-то делать с этим дерьмом. Впрочем, всё это точно могло подождать ещё немного. Только вот голодиск просматривали уже на улице — заходить в дом Симмс не стал, и теперь Зак понимал почему. Просто забыть о запахах, когда не чувствуешь их.              Обезвреживать бомбу думали несколько раз в разные поколения. Первыми, конечно, были те, кто город построил. Потом их дети, и теперь нынешние жители. Только проблемы, вставшие перед Заком, были и у этих людей, и каждый раз они решали оставить всё как есть. Слишком мало знаний и слишком много риска. А потом ещё и Дети Атома обосновались в «священном городе Атома», да и простой привычки никто не отменял.              Зак смутно помнил, что в бомбах такого типа детонация происходит при срабатывании высотного датчика. Видно, в своё время что-то перемкнуло, и сейчас шансы на обезвреживание или подрыв — пятьдесят на пятьдесят. И вроде бы хорошо, отдаться в руки судьбы, но… но это всё не то. Желает ли он действительно взорвать Мегатонну? Нет. Он всё ещё злился за Джерико, злился за бесхребетность и наплевательское отношение, но не видел ни одной реальной причины сделать это.              А если так, может, не стоит и лезть?              -…В выбранный день надо будет вывести людей за город, — рассуждал шериф, глядя на изучающего схему Зака. — С вещами, конечно. Браминов у нас недостаточно, но если ты правда разберёшься, мы что-нибудь придумаем.              В его словах не было той железной уверенности, которую Зак ожидал услышать.              — Вот технический люк, — Зак приблизил на пип-бое участок схемы. — Допустим, он доступен для подхода, допустим, я найду инструменты… вы пойдёте на это? Рискнёте городом?              И правда, масштаб подготовки был просто чудовищным: если вывозить людей загород, то очень, мать его, далеко, потому что в случае подрыва этим людям придётся отстраивать новый город на новой земле, налаживать хозяйство, оборону и торговые пути. По-честному, выходило просто: в разы безопаснее жить под боком у неразорвавшейся бомбы, чем пытаться что-то изменить.              — Мы рискуем каждый день. Пока нам везло. Может быть, бомба никогда не взорвётся, а может взорвётся завтра, кто знает? Разыграется ураган, ударит молнией где-нибудь рядом, и то, что убило наших предков, уничтожит и нас. Иногда лучше хорошенько поработать, чтобы дети и внуки больше не рассматривали эту чертову схему и не думали, где найти знающего человека. И с годами знающих больше не становится.              Он закурил снова, и Зак с трудом не одёрнул его, мол, курение до добра не доводит. Потому что до добра не доводит не курение, а вообще жизнь наверху. Потому как, что бы там ни было с легкими Джерико, доконало его не это.              — Я подумаю, — обезвредить бомбу просто чтобы после осталась добрая память? Как о Сто Первом, как о Хароне и его отделении, навечно запертая в архивах Братства. Не такой уж плохой вариант. — Пожалуй, схожу к знакомым, посоветуюсь. Один я не справлюсь ни с этим, — тряхнул рукой с пип-боем, со всё ещё остающейся в нем голозаписью, — ни с собой.              Шериф не стал городить поддерживающей дружеской ерунды вроде «Ты не один», только кивнул напоследок:              — Тогда посоветуйся, возвращайся, а там посмотрим, стоит ли риск того. — Возможно, шериф думал, что кое-кому не мешает проветрить не только дом, но и голову, и в кои-то веки Зак был согласен безо всяких «но». Только вот в дверях мужчина остановился, бросил через плечо, прежде чем окончательно уйти: — И навести Люси как-нибудь.              Люси, Люси… Он старался не вспоминать о ней — почти успешно. Разбитое лицо девушки было частью общей картинки, когда он думал о спрингвейльской школе, когда представлял, что могло бы быть, доберись рейдеры до Убежища. Он понятия не имел, есть ли смысл идти к ней, как и не знал, есть ли смысл делать вообще хоть что-то. Даже идти к Берроузу.              Он обещал вернуться в Подземелье. Сколько времени прошло, чуть меньше недели? Док наверняка будет взбешён. Дальше этой мысли дело не пошло и, чтобы заняться хоть чем-то и не впасть снова в сомнамбулическое состояние, Зак выудил несколько газетных листов из-под кровати: на них осталось место, где можно писать.              Он сел за стол и некоторое время просто сжимал карандаш в руках — почти сточенный огрызок, что добавляло неудобства.              В Убежище давали ручки и тетради с чистыми листами. В Убежище бумага вообще не была ни особой проблемой, ни особой необходимостью — обилие пип-боев и работающих терминалов закрывало основные потребности. Сейчас же найденные клочки газет — большая удача, а чистые листы придётся покупать у Мойры или у караванщиков, если что-то вообще найдётся. Людям нужна еда и оружие, бумага же — штука далеко не первостепенной важности.              Карандаш удавалось удержать, но Зак вцепился в него намертво, и ничего не мог с этим поделать: расслабить пальцы и запястье не выходило, да и работали они не как надо. Поначалу, чтобы получилось хоть слово, приходилось двигать скорее плечом и локтем, чем пальцами и запястьем, и буквы выписывались под стать: размашистые и дрожащие, словно их било в припадке.              «Дорогая Грета, дорогая Грета, дорогая грета, дорогая. Дорогая, дорогая, Д, Д, Д, Пишет тебе зак. Зак».              Обрывки будущего письма покрыли все свободные поля, кривые буквы заходили на печатный текст, местами поблёкший и нечитаемый от времени.              Зак остановился, только исписав три листа. Сравнил первый с последним: некоторый прогресс был, но суть оставалась — этот почерк мало походил на тот, что знала Грета, а признаваться ей в реальном положении дел он всё ещё не собирался. Смятые бумаги сначала полетели в угол, но потом Зак всё же подобрал их, бросил в импровизированную урну — всё-таки Симмс был прав, не стоит загаживать дом Джерико.              Ещё некоторое время Зак посвятил изучению схемы бомбы, а когда понял, что просто тупо пялится в экран пип-боя, вырубил всё и снова улегся на матрас. Ни кровать Джерико, ни его любимое кресло до сих пор не трогал.              Сна предсказуемо не было. Всю ночь, утро и день — потолок и сменяющие цвет и интенсивность лучи света, падающие через прорехи в металле. Только иногда короткими всплесками в спокойную гладь мыслей врезались обрывки прошлого. На этот раз не болезненные сцены из Мемориала, не обрывки разговоров с Хароном или стариком.              Вот он стоит близко-близко к Мэдисон и чувствует (чувствует до сих пор), как от неё приятно пахнет, и какая её кожа горячая под тканью простого домашнего платья.              Вот Амата, они в пустом коридоре, им ещё далеко до восемнадцати, неловко обжимаются и целуются, и это слишком мокрые и некрасивые поцелуи без продолжения. Настолько без продолжения, что спустя несколько лет он убьет её отца и станет гулем.              А вот Нова. Как он любил гладить её бедра, и как приходил просто чтобы выговориться и отоспаться — сколько времени потеряно. Сейчас ни она, никто вообще, ни один живой человек не захочет даже прикоснуться к такому, как он.              Как сам когда-то к Рут, к этой девочке с вызывающе-белыми позвонками на шее и аккуратной маленькой грудью под лифом платья. Наверное, теперь они могли бы стать отличной парой.              Одна беда: он всё так же ненавидит гулей.              На следующий день он решил послушаться Симмса и навестить Люси, хотя и не был уверен, что к ней вообще можно.              Чёрч поначалу не хотел даже пускать на порог, потом, когда припомнил, что «этот наркоман» был почти что идейным вдохновителем похода против рейдеров, унялся. Разрешил зайти ненадолго, предупредив, что нервничать девчонке теперь нельзя, а ему лично, грязному бродяге, нельзя лапать своими граблями казённое имущество.              — И на койку не садись, — добавил док напоследок. — Вообще никуда не садись.              Люси оказалась за одной из ширм: лежала, глядя в потолок так же, как лежал он сам каждую ночь последние недели. К его удивлению, она повернулась на звук шагов и какое-то время рассматривала позднего гостя, очень внимательно и очень спокойно, словно глядела со дна озера через толщу воды. Глаза затуманены, скорее всего обезболивающими, и Зак надеялся, что это не морфин.              — Привет, — почти беззвучно прохрипел Зак, и Люси ответила, хоть и не сразу, совершенно бесцветным голосом:              — Привет, — потом, будто вспомнив, уточнила: — Это ты был там?              Зак кивнул, заложив руки, которые вдруг стало некуда девать, на спину. Она кивнула тоже и замолчала.              Вообще-то он пришёл сюда вовсе не за тем, чтобы интересоваться, как у неё дела — по лицу видно как, по ногам, скрытым покрывалом, тоже, должно быть, видно. Он пришёл отчасти из приличия, отчасти, чтобы задать тот самый вопрос, который хотел задать себе, но боялся произнести даже мысленно. Сейчас, не себе, можно:              — Не жалеешь?              Спросил так тихо, как шепчут призраки, и она, тоже побывавшая за гранью, услышала.              — Нет. Я шла за братом и пойду ещё.              Брата она, значит, искала. Того самого, за розыск которого не могла заплатить, пошла в одиночку и попалась рейдерам. Она, конечно, не подозревала, что гуль, стоящий перед койкой, хоть чуть знаком с историей её семьи, но Зак был знаком, ещё как был, до сих пор помнил потрясающую картинку из дома Люси — растерзанные, обсиженные мухами тела на полу.              Тут бы спросить о сломанных ногах, о том, что одна попытка поисков уже обернулась провалом, но вместо этого Зак задал другой вопрос:              — А если найдёшь? Что тогда?              Он представлял себя на пустом берегу реки, представлял отсутствие шагов за спиной, пустое место у костра и пустую койку в мемориале Джефферсона и понимал, что, должно быть, ощущала Люси, как никто другой.              — Будем жить дальше. Как будто всё хорошо.              Её лицо в этот момент показалось бы почти безмятежным, но разбитые губы и темные синяки на опухших веках разбивали иллюзию. Стимы шли не на лицо.              «Будем жить дальше» — это очень славно. Только неправда, потому что не вышло бы ни с Хароном просто жить дальше, словно ничего не было, ни у Люси с братом после убийства их родителей и того, что случилось с ней самой.              Да и брата её, по-честному, наверняка давно уже доело зверьё.              — Эй, — Чёрч, хмурый и сонный, видно, считал секунды до того, как можно будет выпереть гуля из медлаба, — время вышло. Выметайся.              И в этот раз Зак спорить не стал.              — Может, зайду ещё.              Люси пожала плечами и отвернулась. Подумал: «Оболочка, не живой человек», и тут же мысленно осекся. А сам каким был, и какой есть сейчас?              Этим вечером он встал перед небольшим мутным зеркалом в доме старика. Снял одежду впервые за последние дни и заставил себя смотреть на то, что сделал своими руками.              Предсказуемо: если не ухаживать за ранами, они гниют и разрастаются, захватывая всё новые участки кожи, и те места, что уже, казалось, зарубцевались окончательно, вновь перепаханы и изуродованы. Тело будто жило своей жизнью — менялось с каждым днем всё сильнее, новые шрамы ложились поверх старых в один большой узор. Всё это настолько не укладывалось в голове, что Зак до сих пор не мог сопоставить себя и отражение. Хорошая шутка, а теперь дайте нормальное зеркало.              Он смог промыть руки, потом и лицо: сначала поверхностно, потом выдавливая скопившийся гной до первой крови, темной и будто не красной, а какой-то совсем нечеловеческой. Облил остатками антисептика и понял, что с такой запущенностью на всё не хватит ни лекарств, ни сил, ни даже гибкости — в одиночку не справиться. Хотел одеться, но наконец увидел изнанку вещей — те самые разводы бурого и желто-зеленого, что когда-то так пугали и внушали отвращение.              Неудивительно, что Симмс отказался входить.              Зак так и стоял посреди комнаты, с грязной одеждой под ногами, и простоял бы ещё долго, может, до скончания времен, но отчего-то снова вспомнил мертвых родителей Люси, и представил себя точно такого же, разлагающуюся вонючую тушу на полу, с мошками в глазах и личинками в ранах, и понял: даже если хочешь сдохнуть, так это делать нельзя.              Он нашёл в себе силы сдвинуться с места, вымыл руки ещё раз, залез в шкаф и, покопавшись на полках, понял, что сменные вещи своего засранца-ученика Джерико не выкинул, да и комбинезон Убежища с курткой «Туннельных Змей» остались на месте. Пусть подождут своего часа, а пока хватит чистых штанов и футболки.              С первыми лучами солнца Зак вышел из города — в чистой одежде и грязной броне. Он обещал Берроузу вернуться и держал обещание. Не из-за угрызений совести — из-за того, что никто другой помочь не мог.              Побоявшись, что не дойдёт своими силами, на входе в город купил банку баффаута у караванщика. Может, шериф и не одобрял такой товар, но торговцам всё равно, если спрос есть. Две таблетки против обычной дозы в одну — вдруг на гуле не сработает? А дальше пусть случай решает: перемкнёт что от таблеток, значит, так и суждено, а нет — дойдёт до Подземелья быстрее, чем без помощи химии.              Не перемкнуло. До Подземелья добирался дольше обычного, с несколькими привалами, а в метро, натолкнувшись на стаю гулей, задержался дольше всего. Странную заторможенность можно списать и на болезнь, и на усталость, и на побочное действие баффаута, но Зак стоял там, посреди заброшенной станции, на небольшом отдалении от стаи, и смотрел, как они ходят, поначалу встревоженные появлением чужака, но после успокоившиеся, тихие и обманчиво-медленные. Такие же тихие, как вода вокруг бомбы. Им, наверное, не так уж и плохо.              От гулей уходил нехотя. Эти дикие, свободные, счастливые нравились ему куда больше домашних питомцев Берроуза.              Подземелье встретило привычной размеренностью, а вот «Разделочная» — негромкой перепалкой дока с медсестрой Грейвз, что-то там о светящихся гулях за перегородкой. Уловить суть разговора Зак не успел — голоса замолкли, стоило ему показаться меж дверей.              Он вообще-то надеялся, что док одарит какой-нибудь фирменной шуточкой, но тот молчал.              — Извините. Не мог прийти раньше.              Зак прошёл к ближайшей кушетке, скидывая рюкзак под ноги. Ну как скажешь? Был расстроен, док, не до вас и не до лечения было? Принес вам дерьма, помогите расхлебать?              — Девять дней, — Берроуз был чертовски спокоен, и Зак, вот дела, совершенно не чувствовал ни капли напряжения от дока, хотя тот вполне мог вспылить. — Объяснишься?              — Если есть время на долгую историю, док. С глазу на глаз.              Время нашлось, как нашлись и дела у Грейвз, ушедшей, правда, неохотно.              Зак рассказал историю про жителя убежища, как-то выбравшегося на поверхность. Молодого парня, который в жизни умел разве что взламывать терминалы и кладовые, чтобы умыкнуть пару бутылок пива. О том, как его отец оказался героем Пустошей, и из-за этого героизма (а из-за чего ещё?) этот парень оказался на поверхности, в огромном чудовищном мире. О том, как он учился выживать. О том, как помогал ему в этом вечно пьяный старый наемник, которого на дух не переносила большая часть города, в котором он жил. И как разругались ни за что, и как вернулся к нему, когда было уже слишком поздно и…              — Я не мог просто уйти.              Не мог уйти, потому теперь Берроуз, слушая долгий рассказ, продирающийся через повреждённое горло, не скрываясь качал головой, осматривая Зака. Вещи лежали на кушетке рядом, а док слушал и слушал, как Зак четыре дня сидел в укрытии, как на пятое утро с командой добровольцев выдвинулся на штурм здания, и на шестой день нашёл себя вот в таком состоянии. Ещё пара суток потребовалось на то, чтобы просто взять себя в руки.              — …и дойти сюда.              — У нас с тобой одна проблема, — подытожил Берроуз, дослушав рассказ и закончив осмотр. Он стоял напротив, протирая руки грязной тряпкой, и поди пойми, что грязнее. — Ты, дорогой мой, пускаешь всё псу под хвост. Сейчас ты в худшем состоянии, чем в день, когда пришёл сюда после Мемориала. Что с инъекциями? И что принимал сейчас? Не думай, что я не заметил.              — Инъекции кончились, — Зак не шевелился. Стоял, обнажённый, не стыдился, не мерз и не чувствовал по этому поводу вообще ничего. — Сейчас баффаут. Всё.              — Хочешь перестать гнить? Я повторю ещё раз, если ты плохо слушал раньше. И от того, послушаешь ли меня теперь, будет зависеть твое благополучие и наше дальнейшее сотрудничество. Понимаешь меня? — дождался согласного кивка и продолжил. — Учитывая последние события, ближайшие полгода ты никуда не выйдешь из Подземелья. Никакого наёмничества и больших физических нагрузок, никакого контакта с грязью внешнего мира, сложных погодных условий и дополнительных стрессов. Ты пойдёшь к Грете и расскажешь ей обо всём. Займёшься баром, будешь приходить на осмотр для начала раз в день, и, если всё пройдет хорошо…              Жизнь в Подземелье, по-настоящему, без послаблений и связей с внешним миром. Шесть месяцев ходячих мертвецов вокруг, и вот, в мыслях он видел это отчетливо, ни в какой внешний мир возвращаться уже не хочется. Не хочется ни смерти, ни поиска возможности вернуть всё как было. Зато за это время каждый в Подземелье узнает его историю, и едва ли эта история вызовет сочувствие. Скорее уж злорадство. Да-да, тот самый гладкокожий, что так стремительно ворвался в подземный мир, в конце концов стал одним из них, гулем. Ещё одно подтверждение того, что иначе быть не может, что любой, кто рвался наверх, в итоге оказывается внизу. Нет, не в грязи, ниже, куда ниже. В девятом круге.              — …со временем мы будем сокращать посещения. Потом, если захочешь, постепенно вернёшься к прежним делам, — продолжал Берроуз. — Может быть, придумаешь что-то новое, ты же умный мальчик, и со мной рассчитаешься, и самому на хорошую жизнь хватит.              Зак знал, что это будет за хорошая жизнь.              Возможно, он действительно бы попытался пригласить в бар певцов, как в далёком сне, но мечта эта сейчас лежала пыльными осколками под ногами. Потому что так, как должно было быть, уже никогда не будет. Он останется уродцем, который просто свыкся с этим, займет место Азрухала, порастёт плесенью и потеряет остатки себя. Жителю Подземелья не нужно ничего, в этом посмертии нет целей. Есть цели чужие, и он с радостным предвкушением накинется на любого пришлого гладкокожего, только чтобы питаться его силой, его историями и стремлениями, его (чужой) жизнью. В отсутствии своей сойдёт и заменитель, так ведь? Проживать день за днём, пока позволит тело, сначала на верхних этажах, потом, когда сдаст разум, в закрытом крыле. Док будет навещать его по вечерам, и показывать новопришедшим — вот, а это Зак, он бывший житель Убежища и сын Сто Первого. Бедный, бедный Зак.              — Я не могу остаться, док, — Зак вклинился в монолог Берроуза, кажется, прервав его на полуслове, но даже не понял этого. Потому что последнюю часть речи уже не слышал, захваченный слишком яркими образами. — Не могу. Я так с ума сойду.              Закончил уже почти шёпотом.              — Я не смогу ничего сделать, если каждый раз ты будешь доводить себя до такого состояния. А ты будешь. И не сможешь сам о себе позаботиться, — очередной внимательный взгляд. — Ты написал письмо Грете?              Зак покачал головой, припоминая безрезультатные попытки имитировать старый почерк.              — Именно, — Берроуз и вовсе не был удивлен. — Бар — твой единственный источник дохода, который мог бы дать возможность просто переждать все это. Поговорил бы с ней, рассказал бы. Бесполезно упрашивать, да?              Он присел на кушетку напротив, вроде бы глубоко о чём-то задумавшись, и сидел так пару минут, иногда шевеля губами. Жутковатое зрелище, если смотреть со стороны, но Зак отчего-то не мог отвести взгляда. Наконец док ожил:              — Сегодня я помогу тебе в последний раз. Если не вернёшь долг, возьму его с Греты и бара, и это будет нашими проблемами, не твоими. Но тебе больше не будет принадлежать ничего здесь. Ты меня понимаешь?              — Я не могу остаться, — повторил ещё раз, не надеясь, что док отступится. Сегодня у каждого своя правда.              «Пожалуйста, не выгоняйте меня».              «Пожалуйста, оставьте мне возможность возвращаться».              «Пожалуйста, не отнимайте у меня бар».              Но док был предельно серьёзен, и всё-таки, уже понимая, что это ничего не изменит, Зак попросил снова:              — Пожалуйста, док… я свихнусь.              — Ты и так свихнешься. Но я буду рад ошибиться.              В этот раз Берроуз чистил нарывы сам, не привлекая ни Грейвз, ни проклятого рейдера, который явно шлялся где-то неподалеку, и которому Зак завидовал как никогда раньше, хотя единственным поводом для зависти была его кожа. Чистая гладкая кожа, от которой, оказывается, так многое в этой жизни зависит.              — Я найду деньги, — пообещал он прежде чем выйти, хотя не мог быть уверен ни в чём. — Просто придержите бар, док. Просто придержите бар.              Ответа не последовало.              Оставив «Разделочную» позади, чистый до скрипа, в прихваченной сменной одежде под походной и пропыленной, Зак сидел под чёрной статуей посреди главного зала и пытался собраться воедино. Разговор с Берроузом пусть и закончился устранением проблемы с ранами, но не упростил ситуацию. Бар был дорог Заку. Бар был… чёрт, самым лучшим, что у него ещё оставалось, и трогать его своими руками — этими грязными, уродливыми руками, — он не хотел. Как не хотел и уходить от дел и окончательно перепоручать «Девятый Круг» Грете, хотя никто лучше неё не смог бы справиться с этой работой.              Вопрос «зачем бар самоубийце» всё ещё стоял, но ведь «самоубийца когда-нибудь потом» это совсем не то же самое, что «самоубийца сейчас», верно?              Он невольно вспоминал разговор с Люси. Спрашивал, не жалеет ли она, и до сих пор не мог понять, а не жалеет ли сам, что до сих пор жив. В Убежище жил, потому что жилось. На поверхности жил, чтобы выжить. Что оставалось теперь? Жить, чтобы вернуть всё как было?              Пока его кожа такая, пока его тело такое, покоя ему не будет ни живому, ни мертвому.              В последний раз он поднимался по ступеням, ведущим на второй этаж, много дней назад, ещё до того, как ушёл к Мемориалу. Зак иногда думал об этом моменте, представлял свой бар, самый лучший на всём восточном побережье, но мысли были осторожными, будто кто-то мог услышать их, потянуть за ухо и поинтересоваться, какого хрена он медлит. И, когда за спиной громко хлопнули двери, он вздрогнул — просто потому что раньше, шесть месяцев (тысячу лет) назад их всегда придерживал идущий следом напарник.              В баре играла музыка. Не радио, а музыкальный автомат, то самый, что отремонтировали к открытию, и теперь он переливался яркими огнями, бросая радостные блики на всё вокруг.              «Они заменили некоторые столы и стулья», — оторопело подумал Зак и вздрогнул второй раз, когда услышал:              — Здравствуйте, — узнал, конечно же, Рут.              Собственно, она и была нужна. Поздоровался Зак кивком, побоявшись, что вместо внятных слов раздастся хрип, и уселся за один из столиков. Рут тут же оказалась рядом.              — Что-нибудь поесть, — всё в голове смешалось. Рут кивнула на барную стойку, и прямо над ней Зак увидел доску с меню: названия блюд, напитков и цены, написанные аккуратным ровным почерком.              Он чуть не спросил: «И это ты нарисовала?», но смог удержаться.              — Тогда макароны с сыром и воду, — и, глянув по сторонам ещё раз, буркнул то, что, как полагал, обязан был сказать чужак: — Красиво. И плакаты. Никогда таких не видел.              Те самые плакаты с гулями всё ещё висели на стенах, вперемешку с обыкновенными довоенными.              — Спасибо, это наша фишка, — Рут улыбнулась ещё раз и ушла выполнять заказ. Проводив её взглядом, Зак снова стал рассматривать помещение. Если забыть, кто ты… да, если забыть, кто ты, здесь хорошо. По углам несколько тихих посетителей, уткнувшихся в стаканы (большая часть гостей подтянется к вечеру), за стойкой новичок, зато у дверей всё тот же громила, которого когда-то выбрал сам Харон. Греты только не видно, хотя у неё, наверное, дел навалом — с работы в ночлежке она так и не ушла.              Ждать еду пришлось недолго.              — Мы виделись у доктора Берроуза, верно? — принимая тарелку, заговорил Зак. Вопрос может и прозвучал нетактично, но ничего лучше не шло на ум. Рут могла рассказать ему кое-что полезное, и он собирался это узнать. — Я хочу сказать… извиняюсь за ээ… формулировку. Но ты — Рут?              — Да, — снова вежливая улыбка.              Зак судорожно копался в голове, пытаясь вспомнить, как обстоял тогда разговор, и злился на то, что Рут сама не подкидывает возможность развить общение. «Конечно, я же теперь не гладкая морда, вот кто в её вкусе».              — Док, — нахмурился, не отдавая себе в этом отчета, — вроде бы говорил, что ты можешь подсказать насчет… этого, — коротко указал на лицо. — И ты вроде не была против?              — Ах, да, — она, кажется, немного смягчилась, или Заку так хотелось думать. — Вспомнила. Сейчас я занята, но если есть время, подожди часок, у меня перерыв как раз.              — Это было бы отлично.              Отказывать он не смел, хотя всё время ожидания сидел, как на раскалённых камнях голым задом. Принесённая еда, и та вставала поперёк горла. Всё казалось, что сейчас точно подойдет охранник и вышвырнет из бара за лишние разговоры и помехи в работе, или придёт Берроуз и разоблачит его перед всеми, или случится очередной конец света. Но вышибала стоял на месте, Берроуз не шёл, как и ещё один апокалипсис. Рут появилась снова после того, как забрала пустую посуду и протерла столик, уже в другом платье:              — Прогуляемся заодно, если ты не против. Много работы, а я так редко выхожу куда-то.              И он, конечно же, не был против, но переходить к сути не осмелился сразу. Для начала спросил, откуда плакаты, и кто рисовал меню, прекрасно зная ответ, и, когда Рут заговорила, понял, что это лучший вариант начала разговора. Она вроде бы растерялась поначалу, но рассказала, что плакаты здесь с «перезапуска».              — К нам иногда приходят чужаки, но исчезают слишком быстро, чтобы даже запоминать имена. Возвращаются немногие. Но один стал завсегдатаем. Сначала просто жил у Кэрол, потом выкупил контракт одного здешнего наемника, а потом и бар, после того, как прошлого хозяина застрелили. Там тёмная и долгая история, — впрочем, судя по еле сдерживаемой улыбке сама она эту историю такой уж тёмной не считала. Зак не стал спрашивать, просто потому что боялся расхохотаться и раскрыть себя, да и смех бы вышел невесёлый — всё-таки приобретение бара с самого начала та ещё авантюра.              Тем временем, они уже спустились к главной площади, и шли плечо к плечу, так близко, что Зак то и дело касался руки Рут.              — Когда мы начали прибираться и украшать зал, я попробовала сделать пару рисунков. Грета, наша управляющая, сказала, что можно сделать что-нибудь для бара. Новый хозяин любил довоенные плакаты, приносил скатанными в рулоны из города, и я подумала, почему нет? Все плакаты с людьми, но нет ни одного с гулями. Оказалось не так сложно, учитывая, что я всю жизнь только и делала, что перерисовывала иллюстрации из журналов при любой подвернувшейся возможности, — она говорила, и глаза под белёсой пеленой горели, совершенно живые, как у нормального человека. — Ему понравилось, и со временем я стала рисовать больше. Немного сделала на продажу, так что, кто знает, может ты увидишь их и за пределами Подземелья. Я надеюсь.              Она замолкла, а Зак понял, что надо бы сказать что-то вслух и перестать пялиться. Он именно пялился, потому что не мог понять, что чувствует, восхищение или отвращение. Или всё вместе.              — Это очень здорово. Правда очень здорово.              — Да, здорово, — согласилась Рут. — Но ты пришёл за другим, верно? О чём хотел узнать?              И надо бы о деле, но так интересно…              — А где он, этот новый хозяин?              — Как говорит Грета, это внутренние секреты бара, — Рут улыбнулась, но вышло как-то натянуто. По крайней мере, так показалось Заку.              Он знал, где этот «хозяин», и хотел бы узнать о том, как они справлялись без него последние шесть месяцев. О том, пытались ли искать пропавшего, что думали о его исчезновении, но для чужака ответ наверняка будет прежним: «Внутренние секреты», да и сам вопрос будет звучать слишком подозрительно.              Что бы сказала Рут, если бы узнала, с кем сейчас говорит?              — Понял. Тогда к вопросу, — они уже обошли площадь, и Зак повёл девушку в сторону выхода из города. Почему бы не проветриться, в конце-то концов. — Я полгода такой. Седьмой месяц идет. Никак не могу привыкнуть. Неделю назад ушёл от дока, запустил себя, и, — скрипнул зубами так, что почувствовал, как те пошатнулись в дёснах. — И всё стало даже хуже, чем было. Четыре дня вне дома, почти неделю не менял одежду, — говоря, не смотрел на Рут, но чувствовал её напряжение даже не глядя. — Сама понимаешь, ничего хорошего за это время не наросло.              Да, она понимала. Он показывал слабину перед Берроузом, но вот так добровольно делиться с кем-то было в новинку. Тем более о вещах, понятных обеим сторонам. О гулификации знал Симмс, гулификацию видели в Мемориале, но все они были людьми, а людям не понять, как это. Потому что одно дело видеть, а другое — испытывать. Забавно, будь Харон рядом, стал бы говорить об этом? Дал бы советов или затрещин, или всего вместе? Пришлось бы очень кстати.              «Расставляй приоритеты». Или: «Ты не годишься для всего этого». Но кто вообще годится для гулификации? Может быть, Рут, Харя или Грета?              — А потом я вышел к бомбе.              Сначала сказал, а потом понял, что мог раскрыть себя. Шесть месяцев, бомба, если всё сопоставить, посчитать, можно понять, что пропавший «хозяин» и он как-то подозрительно пересекаются датами и местами. Но Рут не подавала никаких признаков узнавания, и пришлось говорить дальше, чтобы не привлекать внимания заминками:              — Это в Мегатонне. Город неподалёку, бомба посреди города уже лет сто или сколько там, — пришлось фыркнуть, демонстративно, как фыркали, наверное, пришлые. — Раньше я бы посмеялся, только эта бомба, ты понимаешь, она…              — Вроде как звала тебя? — выражение лица Рут совсем не понравилось Заку. Что-то, выползшее из привычной доброжелательности и кротости. Он кивнул в ответ, и теперь казалось, будто на них кто-то смотрит, хотя вокруг никого не было.              — Она в небольшом озерце. Я зашёл туда и почувствовал, — он всё-таки поддался искушению, глянул по сторонам, хоть и понимал, что выглядит странно: так озираться в пустом холле. Не могут же подслушивать чучела древних животных? — Почувствовал, что ничего не болит. Совсем ничего. Так бывало после мед-икс, но никогда не было просто так.              Снова замолчал, будто эта фраза должна объяснить всё, и так оно и случилось. Рут сначала замедлила шаг, потом и вовсе остановилась, уже в самых дверях, и рассеянный свет с улицы высветил безносый профиль.              — Ты хотел узнать, что это? Это наш секрет. Это наше… — отвела взгляд. Из-за света глаза совсем белые, совсем прозрачные. — Пусть будет проклятие, но, как по мне, удача. Потому что понемногу только идёт на пользу.              Она заговорила тише, и теперь уже Заку пришлось наклоняться, чтобы ничего не упустить.              — Я была из новеньких, когда нашла Подземелье. Не смогла вернуться домой, как и многие здесь. Не потому что не пустили бы, хотя я и не знаю точно. Просто зачем им это видеть? И тогда я тоже забывала о чистке, а когда помнила, не могла за всем уследить. Особенно за руками, знаешь, руки гнили больше всего. Док поначалу боялся, что я останусь вовсе без них.              Она опустила взгляд вниз, на чистые, костлявые пальцы.              — В первый день в «Девятом круге» хозяин бара поймал меня за руку. Увидел грязь. Иногда стоит упустить из вида маленькую царапину, а через час уже развозит вокруг, —она говорила, а Зак чувствовал, как кровь приливает к лицу, от смущения или от ужаса. — И тогда он сказал, чтобы я всё это убрала, чтобы не смела появляться в баре, пока не вычищу. И знаешь что?              Мотнул головой.              — Он был прав. Я вычистила всё на следующий день, и с тех пор не позволяла себе отвлечься или забросить уход. Доктор Берроуз был в восторге, хотя теперь он хвалит меня чуть меньше. Но тогда, — она взмахнула ладонью почти кокетливо, что раньше за ней не замечалось, и негромко рассмеялась. Легко, без сожаления или злости.              А ведь он даже не задумывался о том, что она рисовала, уже будучи гулем немногим дольше, чем он сам. Только вот он не мог даже связно писать, а на её счету и плакаты, и приветственная растяжка, и ещё куча всякой мелочи.              — Как ты это сделала? — перебил вопросом, но не смог промолчать. — Руки. Я не могу научиться писать так же, как писал до этого, а ты рисуешь. Как ты это сделала?              Рут замялась, толкнула двери, выходя в яркий день, и Зак последовал за ней, прикрывая привыкшие к темноте глаза.              — Не знаю. Может, повезло. Может, повезло и… — они вышли на ступени, в то самое место, где когда-то Зак так любил сидеть с Хароном. — Наверное, каждому надо за что-то цепляться. Почему бы и не за рисунки? Так что у меня, наверное, не было другого выбора: или я снова научусь, или всё потеряет смысл. Но, если честно, есть маленький секрет.              Они прислонилась спиной к стене, Зак встал в паре шагов рядом.              — Доктор Берроуз был очень доволен прогрессом. Он думал, что дело в соблюдении рекомендаций, но дело как раз в несоблюдении.              Легкий порыв ветра принес с собой пыль, проскрежетали пустые банки, перекатывающиеся по разбитым каменным плитам.              — Ты же слышал историю о том, что у нас в городе появился торговец «чудесной очищенной водой»? — она повернулась с интересом ожидая реакции. Дождавшись только пожатия плечами, продолжила: — Разрушенный помост неподалеку от главного входа видел? Там все и происходило. Торговца звали, кажется, Гриффон, он продавал «чудесную исцеляющую» воду через несколько месяцев после того, как запустили Очиститель, о нём-то ты точно знаешь — все знают. Так вот, многие здесь, в городе, купились. Я тоже, —дернула плечом. — Гриффон обещал долголетие, красоту и чуть ли не возвращение к прежнему виду. Конечно, это уже перегиб, но это был шанс, и я подумала…. — Зака перекосило, и Рут, заметив это, только покачала головой. — К сожалению, всё оказалось ложью. Его растерзали прямо в холле обманутые покупатели. Никакой чудесной воды, самая обычная, даже не очищенная. Но кое-чему это меня научило: простая вода из любой радиоактивной лужи действительно может помочь — бесплатно и со стопроцентной гарантией.              — Но док говорит…              — Что нам нельзя получать дополнительную дозу облучения? Да, конечно. Об этом знают все. Но если хочешь немного облегчить себе жизнь… если хочешь выглядеть нормально, можно использовать чуть-чуть, раз в неделю, или около того, — Зак заметил, как рассеянно она смотрела перед собой, и это совсем ему не понравилось. — Так что я знаю эту «тягу». Пусть это и непопулярное мнение среди нас, но ещё немного облучения не помешает. Моё тело говорит мне об этом, а что говорит Берроуз — уже не так важно.              Зак видел, как Рут изменилась буквально за несколько дней, помнил, как она была хороша на открытии бара. Да, сейчас она выглядела более усталой и ещё более худой, но всё равно оставалась лучше многих гулей. Лучше него самого уж точно. И одежда на ней чистая и опрятная, и волосы, пусть поредевшие и выцветшие, всё так же убраны в аккуратную высокую прическу, а речь связная и осмысленная. Рут, несмотря на облучение, явно в своем уме.              Он ведь действительно мог остаться здесь. Пусть даже не рассказывать о себе, просто познакомиться со всеми заново. Стать своим, пусть и «другим». Не привыкать.              — Рут?              — Да? — звук имени будто вырвал её из воспоминаний.              — Почему ты не спрашиваешь, как меня зовут?              — А ты хочешь? — она склонила голову к плечу, качнулись длинные серёжки. Зак только теперь заметил, что, в отсутствие мочек, она пробила отверстия в хрящах. — Если кто-то не говорит своего имени, на то есть причина. Она ведь есть? Да и кто я такая, чтобы лезть не в свои дела? Всего лишь девушка, разносящая еду и напитки.              — Девушка, рисующая плакаты и меню, — поправил Зак, и заметил искреннюю улыбку в ответ. — Хозяин бара был хорошим человеком?              — Почему «был»? Есть. Может, слишком резкий иногда, но хороший. Плохой не стал бы возиться здесь и не стал заводить друзей среди местных. Поверь, если бы ты его видел, если бы знал его, не стал бы спрашивать.              — Он тебе нравится?              — Мне много кто нравится, но только не слишком любопытные люди, — искры смеха во взгляде. — Остановимся на этом, безымянный знакомец, хорошо?              Прямо сейчас можно продолжить прогулку. Только это будет не встреча по вопросам сложностей гулификации, а что-то иное. Но у любого момента есть срок годности.              — Если это всё, то я, пожалуй, пойду. До вечерней смены ещё есть дела.              Странно, мелькнуло какое-то чувство вроде… сожаления?              — Спасибо, что уделила мне время. И прости, если что не так.              «Прости» на всякий случай, «прости» за всё дерьмо от гладкокожего «хорошего человека», которым он был. Удивительно, но с облезлой рожей извиняться оказалось куда проще, чем с человеческим гладким лицом.              Из города гулей Зак уходил один, но не мог избавиться от лезущей перед мысленным взглядом картинки: как обнажённая, нечеловечески худая Рут заходит в радиоактивное озерцо у бомбы, и как вода поглощает её, скрывает полностью, а после замирает гладью, как сытый зверь.              Он не вернулся в Мегатонну сразу — с единственным человеком, который может достать что угодно и знает обо всех вокруг, можно встретиться только на берегу реки, у дома старой мусорщицы. Может, Ленни сможет найти инструменты для открытия люка. Может Ленни и док даже знают, как гулю вернуть человеческое лицо.              Учитывая везение последних дней, Зак бы совсем не удивился, не окажись торговки на месте, где она безвылазно сидела большую часть времени ещё полгода назад. Но барахольщица всё так же обреталась в своей хижине, сколоченной из хлама, и всё так же выглядела полубезумной бабкой, укутанной в рванину. Только вот полубезумные бабки не живут так долго и не водят таких знакомств, это точно.              Она, конечно, не признала его, и на вопрос «Когда ждать Ленни?», ожидаемо ответила, что никакого Ленни знать не знает. Зак согласился — не знает, так не знает, но тогда ему придется дождаться нужного человека прямо тут. Он точно знал, что рано или поздно тот появится, потому что здесь точка для передачек и встреч. Как говорится, ты можешь не найти Ленни, но Ленни обязательно найдёт тебя сам.              Поначалу Зак хотел передать послание доку на словах, потом побоялся: а вдруг старуха забудет или домыслит что-нибудь, обрисует как «не внушающего доверия чужака» или что-нибудь ещё в этом роде. Да, чертовски жаль оставаться здесь, потому что телу, всё ещё чистому, требовался комфорт и свежее постельное белье, а не каменистый берег и повышенная влажность, что были здесь, но надо попытаться.              Он устроился чуть поодаль: вроде бы и близко к хижине, а вроде и на некотором расстоянии, достаточном, чтобы не нервировать торговку, не высовываться со стороны дороги, но и не стать сюрпризом для хмурого детины, с которым последний раз виделись во время оплаты деталей для рентгена.              «Интересно, Чёрч нашёл что-то в легких Джерико?»              Впрочем, эта мысль тут же была задвинута подальше, и на смену ей на некоторое время пришли пустота и тишина.              В этот раз он не тянулся к мед-икс и не уплывал в бредовые видения. Сидел, чувствуя, как холодно, и как камень впивается в ставший слишком костлявым зад. При этом здесь, на берегу, было на удивление спокойно, и Зак наконец-то мог подумать, не отвлекаясь ни на призраки прошлого, ни на панические истерики перед будущим.              Возможно, вариант Берроуза был не так уж и плох. Всего-навсего переступить через себя. Да, шепотки за спиной, а то и усмешки в глаза обеспечены, но разве это играет такую уж большую роль? Ерунда, и в его положении о чём-то вроде собственного достоинства можно (лучше) забыть, но подсознательно Зак понимал — если его не свалила с ног гулификация, то точно свалит реакция мира на неё. После такой подножки можно не встать.              Он, конечно, поговорит с Ленни, но на то, чтобы он передал всё доку, и тот связался со своими людьми, понадобится время, возможно много, и это время надо не только жить где-то, но и следить за собой, иметь и чистое жилье, и регулярный уход. Учитывая, каких сил стоила вылазка к рейдерам, много он в наёмниках не заработает. Берроуз был жесток, но в правоте ему не откажешь: больному телу нужно восстановление. Может, где-то и существовали гули, пережившие становление легче и быстрее, но Зак точно не относился к этим счастливчикам.              Оставаться в Подземелье невозможно, нужны нормальные, здоровые люди вокруг. Значит — Мегатонна. Там дом Джерико, но шериф не даст жить в нём бесплатно вечно, а достаточно зарабатывать Зак не в состоянии. Значит, нужен кто-то, кто поможет чистить раны и кто-то, с кем можно разделить жилье и всё расходы.              Удивительно стройные мысли прервал грохот со стороны хижины. Звон посуды, металла, громкий стук чего-то крупного, упавшего на землю и сразу за этим шамкающие ругательства, которые Зак не смог разобрать.              — Вам помочь? — повысил голос, выворачивая шею, чтобы рассмотреть, что случилось. Ответ последовал сразу:              — Разве что приделаешь мне новые ноги!              Наверное, идея пришла к нему именно в этот момент. «Приделать новые ноги» звучало безумно, но, если подумать, сразу же расставляло всё на свои места.              Ленни и док не только работают со всякими тёмными личностями и не только успешно проворачивают самые тёмные делишки. Док ещё и прекрасный практикующий… хирург? Зак не знал, что происходит со специализацией у медиков в верхнем мире, но знал, что именно к этому человеку можно обратиться в даже, казалось бы, безнадёжных случаях.              Случай Люси не был безнадёжным, но определённо представлял из себя сложное дело. Что делают, если переломы запущены и уже стали неверно срастаться? Ломают заново. Доку это должно быть по плечу, как Заку по плечу предложить помощь, свести с Люси, договориться о цене и помочь с дальнейшим уходом.              Зачем?              В обмен на уход за ним самим. За теми областями, до которых дотянется неходячая девушка, но не сможет дотянуться он сам.              Кроме того, у неё есть дом. Большой дом, слишком большой для человека, потерявшего всю семью. И если разменять его на дом поменьше (например, дом Джерико) и попросить доплату, можно провернуть всё: и оплатить операцию на ноги, и жить на оставшуюся сумму, не думая о работе. Если только шериф согласится, если только у города есть крышки на это.              Это было бы прекрасно.              Это было бы просто идеально, тогда можно и не бояться превращения в рассадник гноя, и спокойно искать нужных людей. В конце концов, пусть ему и не стать человеком, но, быть может, найдутся другие решения?              Следующие несколько часов Зак провёл, представляя, как скажет обо всем этом Люси, и нельзя сказать, что в этих предположениях она радостно соглашалась на все условия.              В фантазии Зака Люси отказывалась. Когда-то ровно и безэмоционально, когда-то срываясь в истерику со слезами, и тогда Зака выпирали и из лечебницы, и из города, потому что чужаки, да ещё и гули, не имеют права обижать местных. Особенно если местный — пережившая настоящий ужас молодая девчонка.              Но что может остановить человека, которому нечего терять?              Ему пришлось прождать весь вечер и всю ночь. Утром, завернутый в спальник, он всё-таки прибился к торговке, и та разрешила переночевать у её костра, а за несколько крышек даже поделилась горячим отваром. Отваром чего именно Зак не знал, да и не особо стремился — согревало, и этого достаточно.              Помощник дока явился только следующим днем, когда Зак стал ощущать, будто под кожей снова накопилась грязь и созрели новые нарывы.              «Это когда-нибудь кончится?»              Жаль, что точного ответа не мог дать никто.              Этот скалоподобный человек почти не изменился за последние полгода. Всё то же хмурое лицо, всё та же обманчивая неповоротливость, но Зак помнил, как ловко и сноровисто тот обращался с рейдерами.              Ему дали только одну попытку объяснить, кто он такой. Ничего придумывать не пришлось: в этом случае честность — лучший вариант. Зак рассказал об их прошлых встречах, рассказал, уже куда более сухо, чем Берроузу, как получилось, что гладкокожий парнишка превратился в гуля, и добавил в конце:              — Берроуз подтвердит. Лучших доказательств нет.              — Я проверю, — отозвался громила. Без вызова, без недоверчивости или даже удивления, будто всё услышанное для него — одна из разновидностей нормального, и, глядя на абсолютно спокойное лицо, не знал: то ли оскорбиться отсутствию реакции, то ли выдохнуть спокойно.              Ему, разумеется, не назначили встречу, но Зак оставил свое местоположение и обрисовал, с какими вопросами придёт, и первым делом спросил инструмент для вскрытия технического люка бомбы.              Мужчина посмотрел на него с сомнением — короткий странный взгляд:              — Как в Мегатонне, верно? Заказ? — поинтересовался как бы невзначай, в порядке простой беседы, но вопрос сбил Зака с толку.              — В некотором роде, — пожал плечами, даже не надеясь, что вышло убедительно.              — Если тебе интересна эта бомба, — он так и сказал, «эта», — могу свести с нужным человеком. Думаю, у него найдется всё необходимое, но вопрос, сойдётесь ли вы в условиях сделки. Возможно, теперь работать придётся через третьи лица, но сути это не меняет.              И, если раньше и бывало время, когда Зак от всей души считал, что городу лучше бы взлететь на воздух, теперь что-то окончательно сдвинулось, щёлкнуло в голове. Хоть он и ответил: «Это может быть интересно», интерес был не в заказе, а в том, кому и что понадобилось от бомбы посреди Мегатонны.              Но об этом следовало подумать потом, потому что сейчас… Сейчас были куда более насущные вопросы.              — Ещё мне нужно посоветоваться о гулификации. Способы Берроуза не подходят, а док… — Зак многозначительно посмотрел на собеседника, хотя и не был уверен, что с его лицом вообще можно верно истолковать мимику. — Док всё-таки имеет больше связей.              Ленни негромко хохотнул:              — Берроуз тоже личность известная.              — Но до этого, — Зак снова подобрался. — Есть девчонка, — хотел сказать «моего возраста», но понял, что теперь это слишком неочевидно. — Лет под двадцать, славная. Была у рейдеров в логове… — понял, что совсем не знает, сколько она была там. Неделю? Месяц? Больше? Хотя о последнем и думать не хотелось. — Ноги сломаны и, кажется, неверно срослись. Починить бы. Могу уточнить у дока в городе о положении дел, но вот в чём вопрос — сможет ли он помочь?              На этот раз громила почти не медлил:              — Он всё может, если крышек хватит.              — Об этом я позабочусь.              Сейчас эта идея казалась чертовски удачной.              — Тогда жди весточки и готовь оплату. Всё будет.              Как бы Зак хотел услышать уверенное «всё будет» и на вопрос, возможно ли такому как он вернуть человеческое лицо.              До Мегатонны шёл с удивительно лёгким сердцем, учитывая количество дрянных новостей и сложных разговоров, один из которых вот-вот предстоял. Он буквально заставил себя никуда не сворачивать, переступив городскую черту, и прямо, как гранатомётный выстрел, последовал к своей цели, несмотря на то, что впереди мог ждать большой бум.              На этот раз Люси сидела на крыльце.              Никаких инвалидных кресел, какие Зак видел в Убежище, у Чёрча конечно не было. Кто-то вынес её на руках и усадил в старое кресло, которого раньше Зак тоже не примечал.              Люси сидела ровно, как игрушечная, сложив руки на бёдрах и неотрывно глядя на собравшихся у бомбы Детей Атома. Когда Зак подошёл, присаживаясь совсем рядом, на тёмные ступени, она не шелохнулась даже после приветствия. Зак не торопил и не торопился сам, собираясь с мыслями.              — Завидую им, — в конце концов сказала Люси, кивнув в сторону вышедшего к пастве Кромвеля.              Зак посмотрел туда же, но увидел только людей в рванине и мужчину с пугающим взглядом. Удивительно, как их ещё не выгнали взашей.              — Почему? Кроме бомбы в жизни ничего нет.              — Но есть они сами. Дети Атома. Братья друг другу, — она повернулась. — Разве не здорово знать, что ты не один?              — Наверное, — пожал плечами. Дети Атома скорее раздражали: если верить им, гулификация — благословение, не иначе, а это ни хрена не так.              Снова молчание. Зак прекрасно понимал, что ей самой едва ли нужны рассуждения о Детях Атома или праздные разговоры. А может и нужны, но уж точно не с таким, как он. С кем-то более открытым и умеющим найти нужное слово, пожалуй. Но если со словами у Зака и правда была беда, то некоторыми более приземлёнными вещами он помочь мог, хоть и не безвозмездно.              — Что сказал Чёрч, какие прогнозы?              — В Вашингтонской Пустоши ожидаются дожди, — без улыбки ответила она. — Он сделал всё что мог. Я смогу ходить, но буду хромать… — задумалась, на какое-то время выпадая из реальности, но Зак не торопил, и она через некоторое время договорила. — Или смогу ходить только с поддержкой. Вот бы мне приделать ноги робота, — тень усмешки.              «Вот бы мне приделать вместо моего тела тело робота», — вторил ей мысленно, но вслух сказал другое:              — Ты говорила, что хочешь найти брата, верно?              Люси скосила взгляд снова, кивнула, но выглядела так, будто ждала подвоха. Подвох, конечно же, был. Зак кивнул на колени, скрытые длинной тканью:              — Но не с такими ногами, — и почувствовал себя палачом среди минного поля. Не самое приятное ощущение.              Почувствовал одновременно с тем, как с её лица всего на мгновение слетела маска спокойствия. В короткой гримасе он увидел не только прошлую Люси, которая могла зарядить пощечину и потребовать невозможного за просто так. Он увидел ту самую девчонку, у которой было или мало ума, или чертовски много отчаяния, чтобы пойти за братом в одиночку. Ту которая не сошла с ума, побывав у рейдеров.              Но мгновение прошло.              — Если ты пришёл издеваться, уходи.              — Я знаю, кто может тебе помочь.              Вот так, со стыдом понимая, что даже получает удовольствие от того, как снова меняется её лицо.              — Могу вас свести, могу договориться обо всем.              Люси, может, и не хотела обретать надежду, которая может обернуться ничем, но слушала. Она уже клюнула, хоть не знала всей сути дела, и не знала, в обмен на что ей предлагают излечение.              — Есть док в Вашингтоне, — продолжал тем временем Зак. — Очень хороший док, и я могу организовать вам встречу. Могу найти способ доставить тебя туда, смогу даже присматривать на реабилитации, пока не станет легче.              — А взамен?              Очень правильный вопрос.              — Взамен… — вот оно, самое сложное. — Дослушай до конца, очень внимательно дослушай. Операция будет стоить крышек, плюс медикаменты, плюс жизнь во время восстановления. Это много. У тебя есть отложенные средства? — она мотнула головой, и Зак поздравил себя, ведь так гораздо проще убедить в необходимости согласиться — Мне негде жить в этом городе, но я знаю, что тот дом, где на время разрешил поселиться шериф, продаётся. И этот дом наверняка стоит гораздо дешевле твоего. Если шериф согласится, разницы хватит на оплату всего и ещё на жизнь после. Согласись, работать ты не в состоянии.              Конечно не в состоянии, но надо быть дураком, чтобы не видеть: подобная идея вызывала у Люси отвращение.              — А тебе какой толк?              «От всего этого», видимо, хотела спросить она.              — Я гуль, — развел руками. — Мне тоже нужна помощь. Мне негде жить, и я могу жить с тобой, помогать тебе, а ты будешь помогать мне. Надо будет… прочищать раны в труднодоступных местах, — тут же объяснил. — На спине, например.              Хотя основная проблема была и не только там, и Люси наверняка прекрасно это понимала. Вся задняя поверхность тела, которая ещё и травмировалась больше всего от лежания и сидения. Это не считая ног, конечно.              — Понимаю, что выгляжу отвратительно, а предложение звучит чудовищно, но обещаю по возможности разбираться с большей частью проблем. Моих… и твоих тоже.              Люси открыла рот, судя по выражению лица желая отказаться, но отчего-то остановилась и снова «выключилась».              Зак снова ждал, когда она очнется и хотя бы закроет рот, и в этот раз ждать пришлось чуть дольше:              — Никто не купит мой дом.              — Я позабочусь об этом.              Снова пауза. Снова взгляд на Детей Атома.              — Ты говоришь, этот твой док сможет мне помочь?              — Точно. Придётся потерпеть и потратиться, но ты будешь ходить, — может, преувеличил, но сейчас главное получить согласие, даже если придётся приврать.              — И если я соглашусь… ты будешь во всём мне помогать?              — Кроме поисков брата, — ввернул на всякий случай, потому что на это дерьмо ни сил, ни желания, ни времени у него не было. — Но со здоровыми ногами найти его или тех, кто согласится помочь, шансов гораздо больше.              И с этим сложно было поспорить.              — Я не умею ухаживать за… — она замялась, но Зак понимал, что за слово осталось неозвученным. И главное, каким тоном бы оно звучало. Я не умею ухаживать за «этим» — и выражение крайнего омерзения на расцвеченном следами синяков лице.              — Я покажу. Противно, но не сложно.              Поняв, что смотрит слишком въедливо, будто хочет съесть, Зак поспешно отвёл взгляд:              — Подумай, не прошу сказать прямо сейчас.              Он поднялся, стараясь двигаться неторопливо, будто от её решения не зависела большая часть плана под названием «снова стать нормальным».              — Подумаю, — и уже в спину: — Как тебя зовут?              Закономерный, нормальный вопрос. Он избегал ответа слишком долго и прекрасно понимал, что так не будет продолжаться бесконечно. Гуль без имени в городе людей — это странно. Гуль без имени, с которым живёшь под одной крышей — ещё хуже.              — Пока можешь звать меня «эй, ты». А потом мы что-нибудь придумаем.