По-прежнему

Монотонную серость полотна освещают яркие лучи света фар. Двухполосная дорога протянулась через город на многие мили вперед. Движение неплотное, несмотря на вечер пятницы. Редкие автомобили лениво лавируют, обгоняя неприметный белый микроавтобус известной немецкой марки, не желая проторчать в пути лишние десять минут драгоценного времени. В городе кипит жизнь. Повсюду люди, яркие вывески, голоса, задорный смех, и только в белом микроавтобусе жизнь словно замерла. Двое охранников в выглаженных белых рубашках с накрахмаленными воротниками, будто наспех вылепленные восковые статуи, застыли в неизменной позе. Их взгляд, равнодушный и бездумный, устремлен вперед, в темную пустоту салона. Сжатые в руках дубинки, их неоспоримый символ превосходства, притаились в ожидании бессмысленной схватки с заключенной, признанной особо опасной и даже невменяемой, но в этом нет никакой нужды. Женщина рядом, погруженная в свои мысли, смотрит перед собой, временами хмурясь, отчего меж бровей залегает глубокая морщина. Она почти неразличима в темноте, и лишь редкие полосы теплого фонарного света, ползущие по бледному лицу, выдают ее присутствие. Размытые краски вечерней суеты навязчивой картиной стучатся в мутное стекло микроавтобуса, будто насмехаясь над его пленниками, вынужденными находиться в заточении железного склепа. Автомобиль сворачивает. Удивительно, насколько сильно на нас могут повлиять некоторые места. Насколько мастерски они управляют нами, будто дергая за невидимые нити, как кукловоды, пробуждая хранящиеся за семью печатями воспоминания. Не важно — хорошие или плохие. Они заставляют нас возвращаться снова и снова, притягивая незримыми магнитами, не взирая ни на какие запреты. Время в этих местах играет злую шутку: настоящее замирает, и на смену ему приходит прошлое. Не важно, счастливы ли мы были в этом прошлом, несчастны ли — волей судьбы мы переживаем эти воспоминания вновь, из раза в раз растворяясь в себе. Воздух в этих местах особенный. Он пропитан нами, нашими эмоциями, переживаниями, страхами. В этих местах мы все равны. Мы все уязвимы. Когда-то на этом самом месте длинные пальцы крепко сжимали кожаный чехол руля элитного авто, свободно мчавшегося вперед по пустой дороге к высоким бетонным стенам. Когда-то это самое место вдохновляло и, если не делало счастливым, то создавало то подобие счастья, когда большего для жизни и не нужно. Когда, казалось, эта дорога имела смысл, как и все остальное, бывшее привычным, обыденным, но любимым и дорогим сердцу, пусть и каменному. Женщина поворачивает голову и устремляет взгляд в окно с неизменным пейзажем. Пенной соленой волной воспоминаний к горлу подкатывает тяжелый ком. Волна, оросив открытые и без того воспаленные раны, оседает, оголяя острые как бритва камни, отходит с напутствием, оставляя наедине с пустынным побережьем — режься, боль лишь делает сильнее. В гулкой тишине жалобно звякают звенья цепи наручников. Подобно извергающемуся вулкану раскаленными вязкими сгустками разливается по венам едкая ненависть, заставляя крепко, до хруста, сжимать кулаки, впиваться ногтями в ладони, стискивать зубы. Облаком пепла она нежно окутывает сознание, призывая к сладкому возмездию. Белый микроавтобус неспешно останавливается перед постом охраны. Офицеры переглядываются. «Она?» — в воздухе завис немой вопрос, и водитель едва заметно кивает, нервно постукивая подушечками пальцев по поверхности руля в ожидании. С мерзким металлическим скрежетом ворота отъехали в сторону, и автомобиль оказался за забором. Минута движения. Остановка. Треск поднятого ручника. Еще минута. Щелчок дверного замка, и в глаза бьет резкий упрямый свет прожекторов. Высокая фигура без посторонней помощи поднимается, и на асфальт ступают вычищенные до блеска кожаные туфли, ничуть не уступающие в своем совершенстве брючному костюму. Глоток горького воздуха, и плечи расправляются, а колючий взгляд черных глаз по-собственнически окидывает серые стены. Знакомые лица с опаской смотрят на прибывшую, будто перед ними сорвавшийся с цепи бешеный пес, готовый в любой момент кинуться на них с пеной у рта и перегрызть глотки. — Здравствуй, Вера, — звоном в ушах отдается разрывающий голову бархатный голос, холодком пробегая по коже. Изучающий взгляд скользит по новенькой форме и погонам, завершая свое путешествие на уставшем, осунувшемся лице. — Мисс Беннетт, — поправляет маленький офицер, будто спешит оправдаться. Вера одергивает форменный пиджак и проглатывает подкативший к горлу ком. Где-то внутри ржавым осадком стелется обида, с насмешкой крича: тебя никогда не воспримут всерьез. Управляющая поджимает губы, и милое лицо исчезает под хмурой маской, урывками продолжая выхватывать позабытый образ, нашедший свое мутное отражение в ней самой. Размеренный стук каблуков приводит в чувство лишь к середине коридора, кажущегося бесконечно длинным. Маленький офицер изо всех сил старается сохранить невозмутимость в борьбе с собой. Сердце, нещадно выстукивающее давно затерянный в уголках разума ритм, подобно только что избавленному от паутины и смазанному мотору, с силой качает кровь, разгоняя ее по телу, заставляя молотками стучать в висках, едва не пробивая их. Короткое уверенное движение, ставшее привычным, и аккуратно собранные волосы приглажены ладонью. Усмешка позади. Судорожный выдох, и глаза с неуверенностью сами поднимаются, разглядывая в обзорных зеркалах идущую чуть поодаль женщину. Обернуться — значит совершить непоправимую ошибку. В суматохе собственных мыслей сопровождающие офицеры отсылаются патрулировать коридоры. Поворот направо. Последние десять метров до двери кабинета наедине друг с другом в окружении камер грозят окончательно выбить из сил. Кажется, еще шаг, и колени дрогнут под тяжелой ношей, заставляя рухнуть на пол. Взмах картой. Писк замка. Толчок двери. Широкий шаг вперед. В сторону. Поворот. Женщина в дверном проеме застыла в безмолвии. Еще шаг, и дверь за ее спиной плавно закрывается. Время замирает. Черные глаза лихорадочно осматривают аспидные гладкие стены. Взгляд скользит по угольного цвета столу и поднимается к неизменной эмблеме. Сознание, привыкшее к разного рода видениям, отчаянно недоумевает: все по-прежнему. Тишина кислотой разъедает внутренности, выворачивает наизнанку, сдавливает горло, душит, сворачивает. В один момент, неспешно скользя, отступает тревога. В один момент маска равнодушия дает трещину, осыпаясь, раскалываясь, распадаясь. Преданный взгляд голубых глаз по-прежнему устремлен вверх.