Неоконченный портрет

3. Наброски в цвете

      Жар не желал проходить.       Он плавал во тьме, лишь изредка выныривая оттуда под тусклый свет закрепленных под потолком ламп, выплывал, покрытый липким потом, из болота бреда и кошмаров, чтобы на несколько секунд вдохнуть воздуха реального мира - мира, что сжался до стен полупустой залы, где над ним неустанно трудились трое - целитель и два ассистента, одинаково хмурые, одинаково бездушные.       Время потеряло для него всякий смысл - тут, в комнате, оно текло совсем иначе, прямо как в отцовском операционном театре - разве что здесь не было такого бесконечно высокого потолка. В комнате…а было ли что-то, кроме комнаты? Честно говоря, он уже не мог ответить на этот вопрос и быть уверенным в том, что сделал это правильно. Может, он только лишь спал, а совсем недавно проснулся? Может, все, что он видел до комнаты, было сном, а мир настоящий - то, что он видит теперь? Но тогда почему, сколько бы он ни засыпал вновь, он видит больше того, что было раньше? Может, он спит как-то неправильно? Может, не хватает каких-то слов? Может…       Комната не давала ответов. Комната не касалась его, комната не говорила с ним, комната лишь смотрела безглазыми стенами, что сверху донизу были исписаны странными закорючками, кругами и линиями. Круги, вписанные в круги, внутри них - снова круги, нанизанные друг на друга. Из кругов ползут синие и темно-красные змеи, переплетаясь друг с другом, а потом выплескиваются в новые круги, рождают целые россыпи кругов, и снова - круги выпускают змей. Пол, стены, потолок…       В комнате был лишь он - он и его мучители.       -Отец этого молодого человека - настоящий мясник, - услышал он как-то надменный скрипучий голос, что выплывал из бреда, липкого и страшного. - Как духовный целитель с тридцатилетним стажем…а, к дьяволу, скажу как есть – я никогда раньше не видел такого безумия, как тут.       -Но вы пока что справляетесь, не так ли? - другой голос он знал куда как лучше - но сейчас в нем не было ни грамма былого тепла, лишь холодный интерес.       -С грехом пополам, - сухой кашель. - Мясник, чистой воды мясник. Грубейшее нарушение всех существующих традиций. Чудо, что мальчишка вообще дошел до того поезда, а не помер на пороге их дома. Варвар. Неандерталец. Это не просто привязка - избрав ключи, он сплавил их сущности с носителем почти намертво.       -Я услышала слово “почти”. Значит ли это, что надежда на успех операции есть?       -Крохотная. Понимаете, он словно…словно взял несколько комков пластилина разного цвета и сдавил, смешал вместе. Разделяя их, мы так или иначе испачкаемся, но как бы мы не старались, мы уже не сможем вернуть каждому его цвет.       -Вы разобрались с тем, как именно должна была сработать вложенная в него схема?       -Да, конечно же. Я подготовил для вас отчет…       -Благодарю. Погляжу, как только голова прояснится - вчерашнее совещание с Двадцать Вторым меня изрядно утомило. Сейчас мне бы хотелось, чтобы вы оценили его шансы на выживание. Максимально точно.       -Процентов тридцать - тридцать пять, - усталый вздох. - Вот, посмотрите, я уже наметил план работ на ближайшие две недели - основные активационные узлы я уже вырезал, но теперь мне необходимо, фактически, перекроить все заново, а учитывая наложенную защиту…некоторые печати снять попросту невозможно, могу лишь попытаться разобраться с их структурой и переписать все с нуля. Контейнер при том сохраняется вместе с наполнением. То, что нужно вытянуть прежде всего - вытянем, конечно…через три дня попробую забраться глубже. Вы не могли бы, прошу прощения…помочь с экранированием? У меня, боюсь, силы уже не те…       -Конечно. Если потребуются какие-то дополнительные ресурсы, запрашивайте от моего имени.       Жар усиливался. Он не мог раскрыть глаз, а когда это получалось, то видел только нечеткие силуэты склонившихся над ним людей.       -Вложенные ключи, как я уже сказал, придется сохранить. Контроль, само собой, ляжет на его плечи - и если мальчишка не научится с ними сосуществовать, сотрудничать…честное слово, проще списать его сразу, чем ждать, пока ключи возьмут верх. Мы имеем дело с множеством сильных духов, а кое-где - с вещами куда как более опасными…       -Он справится.       -Даже одиночная демоническая сущность - тяжелое испытание, а уж…       -Он справится. Сейчас главное - чтобы справились вы.       Время в комнате текло иначе, но одно было в ней неизменным - боль и жар. Он просыпался все реже и реже, больше не находя в себе сил вываливаться из бреда, куда затягивало его все глубже, все сильней. Реальность была полотном, которое кто-то разодрал на мелкие кусочки - из этих лоскутиков и состояла его жизнь в комнате. Пробуждение. Острая боль. Лихорадка. Жар и озноб, стремительно сменявшие друг друга на посту. Слова заклинаний, зачарованные ножи, иглы с краской, шрамы и швы…       А еще были они. Отец называл их ключами, отец говорил, что их предназначение - сдерживать собранное внутри его измученного тела воинство, направлять его, когда придет время, принести своему хозяину долгожданное забвение. Договор был жестоко нарушен - и они это понимали, понимали даже лучше его самого. А до ненависти, которую они могли испытывать, человеку было так далеко…       Кого-то он уже давно знал - например, ту же Петлю - жестокую, но при том трусливую, как заяц, стоило запахнуть настоящей дракой. Или могучую тварь, что в отцовских таблицах носил обозначение Разлом - это существо, казалось, состояло из одной только ярости и желания убивать, убивать, пока на Земле не останется ни единой живой души. Кто-то сменил уже не одного хозяина и успел совершенно свихнуться от своего долгого рабства, кто-то, напротив, был пойман не так давно, зато срок его собственного существования исчислялся долгими веками. Все они страстно желали того, что было недоступно ему самому - свободы - все они терзали его без передышки, во сне и наяву. Деться от них было некуда, спрятаться было негде - и оставалось только говорить с ними в ответ, оставалось только пытаться подобрать ключи к ключам…       Кому-то было достаточно обещать кровопролитий. Кого-то больше интересовала возможность проверить, как долго продержится хозяин - и насколько далеко получится свести его с ума. Кто-то и вовсе большей частью молчал, смирившись со своей судьбой еще пару носителей назад. Для кого-то происходящее было игрой - он-то и завладевал вниманием его больше прочих, доказывая со всем возможным напором, что это действительно лишь игра - болезненная, безумная, местами и вовсе бестолковая, но что ее, тем не менее, можно выиграть. Нужно было лишь дождаться, наконец, когда объяснят получше правила.       От ключей он узнавал в своем лихорадочном забытье куда больше, чем мог себе вообразить - по сравнению с тем, что говорили они, голоса из реальности, голоса его мучителей - были смертной тоской.       Температура под сорок, вновь открывшееся кровотечение из глаз и ушей, схема не работает, третья цепь восстановлению не подлежит, так никто не делает, это его убьет, перед нами тоже не вполне обычный экземпляр, господа, соберитесь, уже, наконец, ведьма нам головы снимет, вам-то первому, думаю, придется зайти еще дальше, он и пары лет так не проживет, говорю вам, наша задача в другом…       Тоскливая, бессмысленная, ничего толком не значащая беспорядочная каша. Какой с нее толк, когда он видит сейчас вещи куда как более важные? Когда он узнает то, что ему совершенно точно не положено знать - и обычным путем он, скорее всего, этого бы никогда и не узнал?       Однажды - время тут текло иначе, поэтому он мог думать о том, что случилось лишь в таком ключе - он проснулся, почувствовав, что жар пошел на убыль. Однажды он проснулся, почувствовав, что боль притупилась, ушла на глубину - куда-то непомерно глубже кожи, плоти и костей. Однажды он проснулся, увидев перед собой ее лицо без траурной вуали, увидел старые ожоги, частично прикрытые волосами, увидел - впервые - ее глаза.       -Ты справился, - в голосе ее было больше удивления, чем радости, и от него это не могло укрыться. - Осталось совсем немного. Теперь процесс поведу я лично.       Она чуть улыбнулась. Он - нет.       Уже третий день подряд подернутые легкой паутинкой оконные стекла хлестал дождь. Ночами его мерный перестук убаюкивал, днем - откровенно мешал сосредоточиться на текущем занятии и опять-таки, клонил в сон. Загнув уголок на пожухлой страничке пудового тома со стершимся названием, он выключил светильник и медленно, словно в доме сейчас был кто-то еще кроме него, прошествовал к окну, развешивая плотные шторы и выглядывая наружу. Пустая - даже хотелось сказать - голая, ободранная улочка, людей на которой он видел, уходя куда-то, настолько редко, что это уже перестало его удивлять.       Основная мастерская Стальной ведьмы располагалась в старом, видавшим виды и изрядно поеденном временем особняке, века, кажется, XIX-ого, на острове Трудящихся, “острове глухих заборов”, как говорили местные, или же, как предпочитала именовать его сама хозяйка дома, Каменном. Для него особой разницы не было никогда: что полгода назад, когда он оказался здесь впервые, что сейчас, когда длившийся два с половиной месяца кошмар - извлечение духовных симбионтов, разъединение установленных отцом схем и отложенных по времени чар - наконец закончился и начал даже постепенно отступать на дальние рубежи памяти, больше не отзываясь такой болью, как поначалу. Дом был во всех отношениях холодным - иногда создавалось ощущение, что все тепло в нем по воле какого-то хитрого заклятья вытягивали покои Августины, равномерно распределяя по своей площади - когда он находился там, то его неизменно бросало в жар. Кое-где отчетливо чувствовалась и сырость - от регулярных наводнений страдали все здания на острове, какие-то больше, какие-то меньше, и пусть в числе первых мрачный серый особняк не находился, жить в нем, особенно во все другие времена, кроме лета и конца весны, было, как он уже успел понять, не самой приятной вещью.       Чугунная, черная как смоль ограда с острыми пиками поверх не просто казалось глухой, она таковой и была - массивные ворота всегда были заперты, а пользоваться приходилось небольшой калиткой, до которой он добирался сквозь чахлые заросли, по узенькой, мощеной старыми камнями, тропе. Каждый раз, выходя с территории или возвращаясь в свой новый дом, он невольно морщился, ощущая ломоту в Цепях и почему-то в зубах - слои защитных и маскировочных чар были столь прочны, что он тонул в них, словно муха в забродившем киселе. Каждый раз, добираясь до входа в дом, невольно вздрагивал, готовясь к тому, что стоящая у правой стены холла скульптура, едва он войдет, снова начнет ощупывать его взглядом - вместо глаз у нее были две серебряные монеты, извлеченные из-под век какого-то давно умершего мага страшной силы. В холле обычно было темно и тихо - свет на первом этаже зажигался лишь во время приема гостей, но в последнее время таковых то ли не было вовсе, то ли встречи те проходили на другом уровне, в других местах и, конечно же, под другими именами. Мастерской было все здание - ее помещения были рассредоточены по особняку, включая в себя обширную библиотеку, часть которой, помимо высокой решетки, была защищена какой-то противной даже на ощупь магией и множество других комнат, экранированных, что называется, “от и до”. Это он выучил еще дома - неспособность предотвратить утечки из своей мастерской не просто демаскирует мага, но и откровенно его позорит. Стоило ли говорить, что маг из жуткого “красного списка”, о существовании которого он сам узнал не так уж и давно, таких ошибок не допускал?       Комнату для себя он выбрал сам - на втором этаже их пустовало целых три - и, за неимением личных вещей, практически ничем не извратил - пока что - ее изначальный вид. После тускло освещенного зала, который на долгие два с половиной месяца стал для него аналогом больничной палаты пополам с операционной - со всем отсюда вытекающим - он был рад этим унылым серым стенам, он был рад тому, что они не напоминали стены его первого дома, и, конечно же - стены камеры на Второй Площадке…       Стальная ведьма сдержала слово - с того момента, как лихорадка разжала свою казавшуюся мертвой хватку, она была рядом с ним - и трудилась над ним вместе со своими коллегами. Теперь, будучи большую часть времени в сознании, он захлебывался от страха, страха, вызванного такими близкими еще воспоминаниями - но она прогоняла этот страх, лишь приходя к нему. Иногда она оставалась рядом до следующего сна - находясь там, он утратил возможность различать день и ночь, мог лишь считать отрезки времени, проведенные им в реальности. Иногда она расспрашивала его обо всем, что он знал и помнил, иногда рассказывала что-то сама - говорить с ней было легче чем с любым человеком из его прошлой жизни - он бы задыхался от счастья…если бы не было всего остального. Боль никуда не девалась - процесс избавления от духов, делящих с ним одно тело, был ничуть не менее жутким, чем то, что проделывал с ним отец в старом операционном театре - и маги, работавшие с ним, проявляли ни на дюйм не больше участия…даже - и это било сильнее всего - даже она. Часы, когда Августина говорила с ним о доме, когда она обещала ему, что скоро все закончится, когда хвалила его правильный выбор и - иногда, усмехаясь - пересказывала кое-какие секреты главы той самой Второй Площадки, из чьих цепких лап она его вырвала, сменялись часами его боли и ее безразличия: выдирая вместе с коллегами из прижатого к столу тела очередную смертельно опасную сущность, перенастраивая впечатанные в него отцом схемы управления, подчинения и удержания, она действительно работала с ним как с мотыльком - с редким и красивым, пусть, но заслуживающим, как и все прочие, лишь одного - оказаться под стеклом после всех необходимых процедур. В эти часы и минуты можно было кричать, захлебываясь слюной и слезами от боли, можно было терпеть, сжимая зубы до хруста, можно было валяться, распластавшись по холодному полу, в магическом кругу, вместо того, чтобы стоять прямо - ведьму не волновало ровным счетом ничего, как и тех, кто занимался его “исцелением” вместе с ней. Первое время эти перемены пугали его больше всего прочего, даже больше голосов ключей, с которыми он знакомился все плотнее, первые недели в нем тлела искорка надежды: ведь каждый раз, приходя к нему после очередной процедуры, Августина словно приносила с собой тепло, которого ему так не хватало, но с каждым разом чувство это притуплялось, пока не истерлось окончательно, как ластик.       Там, под тусклым светом ламп, он понял то, чему его так и не смогли научить дома, понял, чем его пугал полковник - и чем хотела бы видеть его Августина. Понял, что можно тепло улыбаться тому, кому через несколько часов ты будешь вводить полный шприц какой-то жуткой густой гадости, вызывая судороги, боль и пару записей в блокноте дежурного. Понял, что можно сочувствовать кому-то и жалить его же заклятьем, после которого несколько дней невозможно вспомнить толком, кто же ты такой. Понял, что можно совершенно искренне желать спасти чью-то жизнь - только лишь для того, чтобы стать ее хозяином. Понял, что можно чувствовать что угодно, когда ты, наверное, ничего не чувствуешь вовсе. Он понял, что такое настоящий маг. И страстно, дико, до боли в черепе захотел оттого им не становиться.       Холодный дом мало волновали его желания, а ведьму - и подавно. Прикосновения пальцев в перчатках - не шелковых уже, но бездушных медицинских - вызывали оторопь и готовность к новой боли, безразличные взгляды поверх хирургических масок и из-за стекол медных шлемов, украшенных защитными рунами - страх перед неизвестностью, ведь Августина очень редко тратила свое время на то, чтобы объяснить ему суть очередной процедуры.       Он справился. Справился на удивление ведьмы и ее коллег. Но выходя из комнаты, где провел столько слипшихся воедино дней, он не мог не думать о том, что оставил там что-то - что-то, чему никак не мог подобрать названия. Одно можно было сказать точно - терять это неизвестно что он начал еще дома. Легче, правда, от этого не становилось.       Высокая черная дверь выглядела ужасно тяжелой и массивной, но открывалась удивительно легко - пусть и не без легкого покалывания в пальцах. За нею он уже бывал, но это не значило, что сейчас ему было проще - если Стальная ведьма вызывала его ближе к ночи, через несколько часов после того, как заканчивала свои дела, это по обыкновению ничего хорошего не значило. Либо она в очередной раз недовольна темпами его реабилитации, либо…       А, чего там гадать. Ответы за дверью - и чем раньше он начнет их получать, тем лучше. Одобрительный шепоток кого-то из ключей придал ему еще больше уверенности в себе - и Мотылек потянул дверь на себя, через несколько секунд уже начав тонуть в мягком ковре.       В этой комнате почти всегда был приглушен свет - в какой-то момент он стал подозревать, что во время бумажной работы она использует какое-то иное освещение. Частью кабинет, частью спальная - ничего особо важного тут, похоже, не держали, разве что от вмурованного в дальнюю стену люка веяло какой-то совершенно зверской магией. Люка, по-хорошему, он видеть был не должен и, честно говоря, и не видел - о нем рассказал один из ключей, съевший целый легион собак на преодолении любой защиты - от магической до смехотворных для него человеческих средств. Стоило только приспустить незримый поводок, отдать свои глаза ему на пару мучительных минут - и все наиболее примитивные тайники уже лежали словно на ладонях. Высокий стол, перьевая ручка, чернильница, аккуратные стопки бумажных листов, черная башня старинных часов в углу, две коротких полки, коробка одинаково дорогого и древнего на вид - снова подсказка ключей – табака…интересно, откуда его ей привозят? Кровать, скрытая за темно-зеленой тканью, небольшой гладкий столик и извечная пара пузырьков с пожелтевшими от времени этикетками…       -Проходи, - Августина вернула его в реальность одним коротким замечанием - голос у нее был сейчас не усталый, скорее какой-то расслабленный. - Нам нужно поговорить, Мотылек…       Эти слова не предвещали ничего хорошего - в последние пару месяцев он был рад тем дням, когда она вообще не появлялась дома. Что же она…хотя и так все ясно. А теперь посмотрим, угадал ли он.       -Мне доложили, что вчера ты в очередной раз сбежал, - чуть повернув кресло в его сторону, ведьма мрачно уставилась на Мотылька. - Это уже третий раз, когда мне о том сообщают. Ты понимаешь, в чем твоя ошибка?       -В том, что я до сих пор не нашел способа сделать так, чтобы сообщать было не о чем? - рискнул он, озираясь в поисках чего-нибудь, на что можно было бы сесть - и, как всегда, не нашел.       -Молодец. И в этом тоже, не скрою, - она чуть улыбнулась. - С другой стороны…ты ведь понимаешь, что далеко не каждый имеет возможность возвращаться из школы на машине с личным шофером?       -В этом все и дело, - тихо, но вполне отчетливо, сказал он. - Слухи всякие ходят…       -Только не говори мне, что тебе есть дело до болтовни, распускаемой людьми.       -Но ведь я с ними…       -Их значение сложно преуменьшить, - оборвала его ведьма. - Прошло уже достаточно много времени, но ты, кажется, до сих пор не понял толком, чем владеешь. Сила, которую человек даже в самых смелых мечтах не может представить, знания поколений и поколений прежних носителей, знания самих ключей, в конце концов! Все это - твое, все это - для тебя, все это лежит на расстоянии вытянутой руки, но ты почему-то все еще боишься просить то, что другой взял бы силой и навсегда. Ты почему-то все еще не можешь, пусть даже ваша связь и настолько прочна, что дальше уже попросту некуда, получить доступа к тому, что знают они. И это меня огорчает. Сильно огорчает, Мотылек. Если бы ты это уже сделал, эти люди были бы тебе не нужны. Неужели ты этого не понимаешь?       Именно потому я и не прошу. Именно потому я…       -…даже если мы предположим на минуту, что тебе действительно нравится находиться среди людей - почему нет, в конце концов, твое магическое воспитание было формальным, обрывочным и неумелым - ты ведь должен понимать, что все, что я делаю - я делаю исключительно ради твоей собственной безопасности?       -Я понимаю, что… - он не говорил, вдруг в очередной раз ослабив контроль - и позволив тому, что должно было быть беззвучным, воспользоваться его губами. - …все стараемся потуже затянуть накинутую удавку? Эти попытки делают мне честь, но…бред собачий. Он не мешок золота, охрана ему не нужна. В конце концов, уж я-то могу за себя постоять…       -Я так понимаю, это дружное “нет”, - усмехнулась Августина. - Приятно видеть, что хоть с кем-то у тебя получается наладить контакт. Эти усилия я ценю. Возможно, в скором времени они даже будут вознаграждены…       -Я ничего особого не делал, - пожал он плечами. - Просто, если можно…я прошу, не надо машин. Не надо водителей. Когда я…когда я жил дома, я добирался домой пешком без всяких проблем. Даже затемно. Я в состоянии себя защитить.       -Мне бы стоило ответить на эти слова иначе, - помолчав, ответила она. - Показать тебе, что ты совершенно неправ. Но, к твоему счастью, у меня сегодня нет настроения слушать чьи-то крики. Что ж, я подумаю над твоей просьбой какое-то время. Возможно, у меня найдется иной способ защитить тебя от беды - и нужды в посторонних для него уже не будет…       От этих слов ощутимо повеяло угрозой - но сейчас он смолчал, надеясь, что, разговорившись, Августина выдаст что-нибудь еще.       -Директорат сейчас очень осторожен, - медленно проговорила она, подтвердив его мысли. - Один из самых масштабных проектов последних десятилетий близится к завершению. Первый секретарь собирается загрести нашими руками как можно больше, - в голосе ведьмы внезапно зазвенела холодная ярость. - Пока что проект идет по плану, но я более чем уверена, что лет через пять все наши планы начнут расходиться, как швы на лоскутном одеяле. Хорошо, если не дойдет до полноценной междоусобицы…мнений касательно использования терминала больше, чем мух у них под потолком…       -Терминала? - переспросил Мотылек.       -Скоро узнаешь. Если повезет, в ближайшие два-три года, - вздохнула ведьма. - А пока тебе хватит и следующего знания. Через несколько дней у нас снова совещание. Будет весь Директорат, кроме, конечно же, первого секретаря. Будут и другие…те, кто вложился в наш проект по-крупному и не хочет, чтобы все пошло прахом. С одним из них я встречаюсь накануне…не самое приятное семейство, пусть и малочисленное. В начале века мы с ними то и дело играли по разные стороны доски.       -Нам что-то угрожает?       -Нет. Но стоит быть настороже, тебе в том числе. Особенно тебе. Вот что еще…у него есть сын, на пару лет тебя старше - контактов с ним, как прибудут в город, по возможности избегай.       -Могу я спросить…в чем опасность?       -Прежде всего - в дурных идеях, которые плавают в их в общем-то вполне здоровых головах. А некоторые идеи имеют тенденцию распространяться, как сорная трава…держись от них подальше, ты понял мои слова?       -Конечно. А как…как их зовут?       -Летичевы, - ведьма откинулась в кресле. - Надеюсь, ты запомнишь…       Улочка была узенькой и безлюдной - хотя, если говорить откровенно, ее и улочкой-то было назвать стыдно. Так, продуваемый всеми ветрами проход меж двумя домами, с одной стороны сужавшийся так, что даже два человека не смогли бы пройти там вместе, что уж говорить о машинах. У обшарпанных дверей подъезда дрались за объедки несколько бродячих собак неприятнейшего вида - когда с одной стороны в проход скользнула тень, а затем появился и ее хозяин, им хватило поднять морды - не издав ни звука, они в ужасе бросились прочь…       …натолкнувшись на второго незваного гостя - этот и вовсе отбрасывал не одну тень, но великое множество - и вызывал ничуть не меньший ужас. Жалобно скуля, они рассыпались, разбегаясь в разные стороны, забиваясь в щели между зданиями и утыкаясь мордами в запертые двери.       Двое мальчишек остановились на некотором отдалении, награждая друг друга оценивающими взглядами. Один - тот, что был постарше - имел пепельно-русые, аккуратно подстриженные волосы, и носил одежду странного покроя - определенно импортную. Второй - на вид несколько костлявый, взлохмаченный, стоял, позволяя ветру играться с полами его пальто, из-под расстегнутого воротника проглядывали странные рисунки на коже.       Внимательные серые глаза одного на краткий миг сменили цвет. В глазах другого вынырнуло наружу и вновь спряталось что-то, чего у людей в глазах отродясь не бывало. Тишину первые несколько минут нарушал только шелест подгоняемых ветром газет да отчаянный вой собак, пытавшихся, похоже, просочиться сквозь двери подъезда к спасению от двух чудищ, надевших на себя человеческие тела.       -Трудно жить под конвоем? - тот, что отбрасывал несколько теней, улыбнулся, не отрывая взгляда от глаз собеседника - и не моргая.       -Не то слово, - второй сохранял спокойствие - и так же спокойно продолжал терпеть чужой взгляд, отражая своим. - А тебе?       -А я своего вчера навестил, вечерком - и замок в квартиру эпоксидкой залил со стороны подъезда. Думаю, так и сидит - если он про то позорище доложит, его же в шею попрут…       -Халтура. Я болванку с собой протащил, из металлолома, и в машину сунул под чарами. Ее в гостиницу и везут.       -У кого халтура, и вон той псине понятно. Мне вот говорят, что можешь делать без магии - так и делай, проживешь подольше. Не инструмент, но образ жизни, чтоб его…       -Старая школа?       -Даже слишком. Ей больше сотни, я слышал.       Глаза слезились уже у обоих. Медленно сощуривая и вновь широко раскрывая их, оба умудрялись держаться дальше. Не нужно было слов, не нужно было объяснений - каждый прекрасно видел и чувствовал, с чем столкнулся. И каждый впервые встречал того, кто был способен не отводить от него глаза.       -Значит, вот от кого мне сказали держаться на расстоянии…       -Забавно. Мне сказали ровно то же самое.       Моргнули оба одновременно - и оба же рассмеялись.       -Не выдержал взгляда - даже не думай звать на дуэль - он уже сильнее тебя. Так, кажется? - тот, что отбрасывал несколько теней, сделал шаг вперед.       -Точно так. Похоже, разрешение друг дружку прикончить мы теперь уже имеем, - улыбнулся второй одними серыми глазами. - Будем пробовать или так помучаемся?       -Лучше, конечно, помучаемся. А то сам понимаешь…ладно мы - мы много не навоюем, а вот те, что за нами - весь город в могилу утащат.       -И то верно. А ты где так научился?       -Я-то? А, на тиграх, в зоопарке.       -На тиграх?       -Ну да. Не видел, что ли?       -Не до того как-то было…       -А я-то грешным делом думал, что это меня в люди мало выпускают, - взлохмаченный шагнул вперед, протягивая руку. - Мотылек. Имя не проси - на одно имя столько проклятий засадить можно, как птичек на жердочку - что мне за разглашение шкуру внутрь вывернут.       -Александр, - преувеличенным жестом второй пожал протянутую конечность. - А фамилия моя - фамилия моя слишком известная, чтобы я ее называл…       -Оно и видно. Ну что, пошли?       -Пошли. Ох и всыплют же нам…