Локи все-таки будет судить асгардский суд?

      Локи ехал на чужой лошади, ощущая себя так, словно его волокут на казнь, а не на так называемый обряд примирения. Его рабы плелись следом, боясь нагонять своего мрачного господина. Последние два дня он спал почти беспробудно, зато в редкие моменты прояснения сознания чувствовал себя так хорошо и уютно, будто находился в собственных покоях в Гладсхейме, а вовсе не в поселении тех, кто оставил семью и дом. И хотя царевич сомневался, что у него есть и то, и другое, он не горел желанием искать новую семью в лице нескольких сотен отщепенцев, совершивших преступления разной степени тяжести.       Пару раз к нему заходил какой-то мужчина, чье лицо Локи помнил очень смутно. Незнакомец передал удивительное по своей сути сообщение, гласившее, что он с несколькими асами собирается заняться починкой каскета, а царевич должен им помогать. Молодой маг недоумевал: зачем Всеотец направляет на починку того, кто никогда прежде с артефактами не работал? Если не брать в расчет Тессеракт… О котором Один ничего не знал. По крайней мере, не должен был знать… Однако, сколь бы странным ни казалось подобное назначение, отказаться Локи не мог, а, значит, ему придется каждый день ездить в поселение отверженных.       Синяки и царапины за две ночи зажили, царевич ровно держался в седле, и, несмотря на плащ, скрывающий его с головы до ног, многие могли бы узнать сына Одина, если бы столкнулись с ним на безлюдной дороге, ведущей к западным воротам. Неподалеку от них расположились дворцовая челядь, друзья Тора, стражники, слуги. Локи слышал, как его обсуждают, гадают, когда он приедет и как он теперь выглядит. Царевич решил не доставлять челяди удовольствия, не показываться раньше положенного часа. Он тихо спешился и затаился среди скрюченных деревьев, которые в детстве казались ему чуть ли не настоящим лесом. С западной стороны от столицы Асгарда раскинулось несколько небольших рощ, где росли маленькие, уродливые деревца, которые даже птицы обходили стороной. И почему торжественная процессия должна войти в город с этой стороны, а не с северной, где возвышались главные ворота?       Царевич подошел к небольшой березке и привалился к ней плечом. В самом скором времени с полсотни асов пройдут по улицам города под ликование толпы зевак. Все будут приветствовать его, Локи, бросать цветы, радоваться воссоединению семьи. Но что на самом деле стоит за этим фарсом? Что случится после того, как царская семья разыграет обряд примирения с тем, с кем она, на самом деле, мириться не желает? Его бросят в тюрьму и будут конвоировать ежедневно до поселения и обратно? Займутся настоящим допросом, выбивая признание и раскаяние? Или придумают что-нибудь изощренное, то, что не снилось даже бывшим учителям? Царевич отогнал от себя тревожные мысли: ответы на вопросы ему сейчас получить не у кого. Построение еще не закончилось, можно было еще немного постоять в роще и понаблюдать за врагами издалека: вдруг удастся подслушать что-то важное?       Под чьей-то ногой хрустнула ветка.       Локи резко обернулся, опасаясь, что Всеотец нашел его. Но нет. К нему приближалась самая красивая женщина во всех девяти мирах, супруга отца богов и людей, царица Фригг. Локи передернуло: больше всего на свете он не желал сейчас видеть её, ту, в чью любовь ему так хотелось верить. Блистательная царица верхнего мира шла столь медленно и горделиво, словно подходила к трону своего венценосного супруга, а не к поверженному богу, недостойному даже смотреть на её светлый лик. Умом Локи понимал, что должен пойти навстречу, что перед ним не царица, а мать, а сопровождают ее всего лишь валькирии, а не подосланные убийцы, но он не мог сделать ни шага. Он так давно её не видел. Нет, она совсем не изменилась, осталась все такой же, какой он её помнил: властной, жесткой и одновременно с этим удивительно нежной. Царица двигалась так плавно и величаво, что Локи едва поборол позорное желание скрыться в тощем подлеске. Ему казалось, что он совершает святотатство, глядя на ту, которую превозносили во всех мирах, на ту, к чьим ногам падали ниц правители прочих царств, на ту, кто по праву носил в Мидгарде высокое звание богини домашнего очага.       Не замечая смятения стоящего перед ней юноши, царица Асгарда отослала валькирий, подошла к нему вплотную и окинула быстрым, изучающим взглядом. Было настолько тихо, что Локи слышал дыхание богини. Резко смолк гул голосов собравшихся неподалеку асов. На мгновение поверженному богу показалось, что они с царицей одни на этой поляне, окруженной уродливыми березками, которые, как и он сам, не имели права находиться подле прекраснейшей женщины, но по каким-то нелепым обстоятельствам находились. Во всей вселенной будто не осталось ни одного живого существа, ни одного свидетеля этого странного, неуместного свидания богини домашнего очага и побежденного военнопленного.       Локи не сразу осознал, что всевышняя обнимает его. Нежно, ласково. Это были объятия матери, прижимающей к груди любимого сына, а не формальные прикосновения богини, жалеющей молодого пленника. Царица богов ласкала воскресшего сына столь нежно, что усомниться в ее искренности было просто невозможно. И царевич не усомнился, хотя и предпочел бы думать, что его окружают враги.       — Локи.       Молодой бог на мгновение затаил дыхание: голос матери был таким же нежным, как и её руки. Голос, который Локи мечтал услышать, но боялся, что после всего случившегося это будет невозможно. Фригг чуть отстранилась, вглядываясь в каждую черточку его лица. Взгляд её тоже был нежным, успокаивающим. Все её естество воплощало настоящую материнскую любовь. Должно быть поэтому смертные сделали Фригг богиней семейного очага, а не страсти, свойственной молодым парам. Любовь страстная уничтожала все на своем пути, любовь нежная созидала, даря прощение и ласку даже тому, кто был их недостоин.        — Ты так возмужал за эту зиму. Я едва узнаю тебя, — мать говорила очень тихо и мягко, таких интонаций Локи никогда от нее не слышал и чувствовал, что поддается этой безумной нежности, что ему невообразимо приятно держать за талию женщину, которая всегда дарила и продолжала дарить незаслуженную ласку и тепло. Он никогда не ценил её любовь, считал само собой разумеющейся. И только сейчас понял, что если и скучал по кому в Асгарде, то только по ней. Холодная и неприступная с другими, царица могла одним взглядом и интонацией сказать больше, чем другие матери говорили сотней слов. Локи даже в детстве редко слышал от нее похвалу или нежности, но стоило ей посмотреть на него своим мягким взглядом, как он чувствовал себя счастливым. Сейчас, будучи взрослым, он понимал, что магия детства все еще действует на него.       — Я изменился, — бросил он небрежно, более с сожалением, нежели с чувством превосходства, отвечая скорее своим мыслям, чем словам матери.       — Но ты вернулся — это главное. — Богиня обхватила ладонями его лицо, заставляя встретиться с ней взглядом. Локи предпочел бы не заглядывать в её глаза, он слишком боялся увидеть затаенную обиду или злость, но у него не было выбора. Большой выдержки требовал от него этот зрительный контакт, много сил он приложил, чтобы не закрыть глаза или не дернуться, вырываясь из рук матери.        — Когда отец рассказал мне обо всем, я хотела верить, что ты жив, но не могла: ведь будь ты живым, на тебя обрушились бы немыслимые страдания бездны. Но считать тебя мертвым я тоже не могла. — Локи казалось, или её голос и правда дрожал, а в глазах стояли слезы? Царица вновь обняла его, прижалась щекой к его плечу.       — Врагу не пожелаешь страданий матери, потерявшей сына.       Царевич был рад, что мать не может сейчас видеть его лица. Пожалуй, он впервые ощутил что-то вроде раскаяния за содеянное.       — Пожалуйста, Локи, не причиняй мне вновь таких страданий. — Руки матери сжали его плечи с такой силой, что даже сквозь плотную одежду чувствовалось напряжение пальцев.       — Я не твой сын, — прошептал он, пребольно закусив губу. Зачем он это сказал, он и сам не знал: для того ли, чтобы оправдать себя или чтобы успокоить её?       Царица чуть отстранилась, но плечи Локи не выпустила. Она вновь заглянула ему в глаза: царевич безошибочно прочел во взгляде и бесконечную нежность, и боль, и даже чуть-чуть обиду. Сколько он помнил, мать никогда не плакала, но её глаза могли быть такими печальными, что лучше для нее было бы пролить горькие слезы и не терпеть жуткие муки душевных страданий.       — Локи, я — твоя мать, а Один — твой отец, — богиня говорила мягко, но с убежденностью, не допускающей сомнений, и молодой бог на мгновение поверил ей. — Ты не должен в этом сомневаться.       — Возможно ли, чтобы пленник называл «матерью» царицу Асгарда? — низвергнутый бог хотел усмехнуться, но улыбка вышла грустной.       — Ты не пленник, Локи, — возразила Фригг. От нее не укрылось, что сын избегает встречаться с ней взглядом. — Как ты мог такое подумать?       Царевич смотрел куда-то в сторону, делая вид, будто соседнее дерево в миллионы раз интереснее родной матери. Что он мог сказать ей? Любые слова расстроят её. Локи представил себе собственную казнь, суд и прочие зверства, которым его мог подвергнуть Всеотец. Что ему боль, что ему позор и казнь? Он может стерпеть все, после бездны любая мука покажется сладкой, но как будет чувствовать себя она, глядя на своего сына, стоящего на коленях у трона отца богов и людей в кандалах, в цепях, в окружении десятка надсмотрщиков? Она будет покорно сидеть подле Одина, и на лице её застынет каменное выражение, но глаза выдадут всю затаенную в сердце боль. Локи понял, что не может доставить матери таких страданий и что скорее совершит еще одно самоубийство, чем даст отцу судить себя и казнить на глазах сотен асов.       — Разве не пленника тайно, под покровом ночи, приводят, закованного в цепи? — его голос дрогнул, и это злило: он хотел быть твердым до конца. Пусть лучше мать ненавидит его, чем так страдает. Пусть считает его преступником. Пусть проклинает тот день, когда взялась воспитывать полукровку.       — Что? — голос Фригг выражал крайнюю степень изумления.       — Видимо, Тор ничего тебе не сказал, — грустно вздохнул Локи, с трудом высвобождаясь из мягких рук матери. Ему сразу стало холодно и зябко, хотя одежда защищала даже от зимней стужи.       Молодой маг отчетливо понимал, что недостоин этих чарующих прикосновений, хотя и сам себе не мог объяснить, с чего так размяк, почему образ матери, о которой он забыл, которую чуть ли не насильно стер из памяти, сейчас терзает его больше, чем возможные допросы, пытки и казнь?       — Тор никогда бы не сделал такого, — убежденно произнесла Фригг. Локи только фыркнул в ответ — какая наивность!       — Он так тосковал по тебе, так ликовал, узнав, что ты жив, — продолжила она своим обычным повседневным тоном.       — Ты ничего не знаешь о войне в мире людей, — откликнулся царевич. Резкая смена голоса и интонаций порядком обидела его, враз изничтожила тот нежно-горький комок болезненной любви, смешанной со стыдом. Он чувствовал себя таким усталым и эмоционально истощенным, будто несколько часов беседовал с Одином.       — И не хочу, — твердо ответила царица Асгарда. Эти интонации Локи не мог перепутать ни с чем: так Фригг говорила с подданными с высоты своего трона.       — Неужели? — поверженный бог приподнял брови, уже даже не обижаясь, а злясь на тон матери: ему хотелось еще послушать ласковый голос, ему хотелось увериться, что он и в самом деле любим этой женщиной. А еще он хотел знать, что она имеет в виду своими странными речами. Он ожидал, что каждый в Асгарде заинтересован в подробностях бездны и мидгардской кампании.       — Что бы ни случилось во всех мирах, ты всегда будешь моим сыном, Локи. — Эта фраза заставила полукровку поморщиться. Она была произнесена торжественным тоном, каким обычно говорил Один, и поэтому казалась потрясающе неправдоподобной и одновременно с этим банальной и очевидной!       Локи ничего не ответил. Воцарилось молчание. Он надеялся, что Фригг уйдет, но она продолжала стоять рядом. Не мать, но богиня.       — Что меня ждет? — решил он задать тот вопрос, который волновал его последние три ночи.       — Обряд примирения, ради которого мы здесь и собрались, — с готовностью отозвалась царица. Локи отметил, что она явно ожидала этот вопрос.       — А помимо этого? — царевич поднял голову, чтобы точно увидеть реакцию на свои предположения. — Суд, пытки, казнь?       Ни один мускул не дрогнул на лице матери, только в глазах на долю секунды отразилось… Недоумение?       — Отец не собирается судить тебя. — Она положила руку Локи на плечо, будто желая стать еще ближе, однако это прикосновение не было ни нежным, ни ласковым. — Он хочет поговорить с тобой и помочь тебе.       Почувствовав фальшь, Локи одним резким движением сбросил руку богини, воскликнув:       — Он отказался от меня!.. На мосту, — уже тише добавил он, хотя был уверен, что мать и так прекрасно поняла его.       — Это неправда, Локи. — Богиня не предпринимала больше попыток дотронуться до пленника, её голос потерял всякие эмоции, но зато проникал в самую душу, заставляя принять верное, с её точки зрения, решение. — Он хотел и хочет помочь тебе. Пожалуйста, доверься ему. Он желает тебе только добра.       Локи вздрогнул. Так вот оно что… Мир перед глазами в одно мгновение лишился всех своих красок, его будто заволокла дымка или предрассветная мгла, мешающая разглядеть силуэты окружающих предметов. Локи больше не видел перед собой женщину, которая искренне любила его. Ему представлялось, как Один долго и вкрадчиво разъяснял супруге, что именно она должна подойти к пленнику, подсказывал ей, что говорить, чтобы вызнать у него все тайны и помыслы. Не любовь привела её к нему сейчас, а лишь приказ Всеотца. «Долго ли он уговаривал тебя сыграть эту комедию?» — хотел спросить Локи, но так и не решился. Он не настолько глуп, чтобы сразу обнаруживать свое знание. Главное, понимать, что происходит. А если все эти разговоры про «истерзанную душу» были только для того, чтобы ослабить его бдительность, то затея величайшего бога всех миров не удалась.       Локи медленно направился к толпе асов, не удостоив супругу Всеотца ни единым словом.