Локи все-таки будет судить асгардский суд?

Почти месяц Локи сидел во дворце и отчаянно скучал, несмотря на надоедливых мидгардских гостей и попытки старых дворцовых приятелей поднять настроение. До падения в Бездну жизнь в Гладсхейме полностью устраивала воспитанника Одина, но сейчас его ждали поселение, второй водопровод, подросты елочек, краденные почвы и реформа образования. Было необходимо любой ценой вернуться в мир отверженных, укрытый куполом от Хеймдалля. Там можно откровенно поговорить с Хагаларом и получить обратно портрет настоящей семьи, который старик упрятал в подпространственный карман сразу после ритуала. Да и встречу с сестрой нельзя надолго откладывать, что бы по этому поводу ни думал поганый маг. Царевна вскользь упомянула, что во время жертвоприношения младенца пыталась убить сама Тень Одина. Локи жаждал подробностей несостоявшегося убийства и хотел узнать настоящую дату своего рождения. Да и давно пора забрать из Етунхейма жертв беспечности Наутиз. Если не самих ученых, то хотя бы тела.       Одним словом, поводов вернуться в поселение было предостаточно, особенно в свете скорого визита братца, который не должен раскрыть чужие тайны. Пару ночей назад Локи поехал в мир отверженных на несколько часов, чтобы удостовериться, что с Иваром всё в порядке. Короткая вылазка утомила и облегчения не принесла, поэтому, встретив следующим утром отца, Локи обратился к нему с речью:       — Могу ли я вернуться ненадолго в поселение?       — Сейчас? — переспросил Один, и в одном только голосе Локи послышался жесткий отказ. — Помнишь ли ты, что скоро состоится свадьба Сиф? А после торжества ты отправишься в поселение вместе с братом и нашими гостями.       — Я помню, — Локи осторожно подбирал слова. — Но меня не было там почти месяц. Возможно, из-за этого придется начать сначала работу с…       — С чем? — резко перебил Один. — Уж точно не с каскетом. Тебе нельзя к нему прикасаться. С чем же ты там работаешь? Чем ты занимаешься?       — Артефактами, — буркнул Локи, почти не солгав. — Мне нравится создавать маленькие артефакты на месте больших, мне нравится работать с магией.       — Что ж будем считать, что я тебе поверил, — усмехнулся Один, а Локи напрягся. Ничего хорошего улыбка отца никогда не предвещала. Всеотец свернул в первую попавшуюся комнату, из которой тут же ретировались придворные, гревшиеся у огня с кубками меда. Локи проводил их подозрительным взглядом, на всякий случай оставшись подле двери. Отец, напротив, устроился в глубине комнаты в массивном кресле с мягкими подлокотниками и царственным жестом указал на пол подле себя.       — На колени.       — Что? — опешил Локи, узнав собственные интонации, которые позволял себе в Штутгарте.       — На колени встань, — пояснил Один, хотя уточнение было излишним. Локи нахмурился, силясь разобраться, чего от него хотят и чем обернется робкая просьба об отъезде, но все же тяжело опустился на пол, недовольно поджав губы. Прошло несколько томительных мгновений, за которые царевич перебрал возможные причины странной просьбы, но ни к какому выводу не пришел. Один показательно вздохнул и величественно произнес, противно растягивая слова:       — Раньше ты лучше понимал меня. Я же показал тебе: встань передо мной на колени, а не вдали от меня. Подойди ко мне, повернись спиной, сними верхнюю одежду и опустись на колени — неужели мне до сих пор надо объяснять тебе каждый шаг?       Локи медленно поднялся с пола, сжимая побелевшими пальцами ворот верхней одежды. Знал бы отец, насколько сложно выполнить его просьбу. В первые недели после избиения, учиненного Хагаларом в поселении, Локи ловил себя на том, что поворачиваться спиной к софелаговцам ему неприятно. Постепенно мерзкое ощущение прошло, но потом он на свою голову упросил учителя потренировать выносливость. Занятия предполагали наготу, но заставить себя снять нижнюю рубаху Локи не мог. От нее не было никакого прока: кнут рвал ее в клочья, но раздеться полностью было выше сил воспитанника бога, что усугублялось болью, которую приносили занятия в первое время: Локи не мог сосредоточиться и воспользоваться методикой, которую в него вбивали столетиями. Только после подробного рассказа о встрече с Халком тренироваться стало легче, пускай Учитель до сих пор не был доволен результатом. Сейчас, когда Локи почти на месяц застрял во дворце, занятия продолжились, но обнажить спину перед потенциальным врагом — то есть перед кем угодно — Локи так и не мог, хоть это и было глупо: отец ни разу в жизни не ударил ни его, ни Тора. По пощечине во сне Локи сразу определил, что перед ним фантом, а не настоящий Один.       — Сын мой, что случилось? — обеспокоенный голос отца не предвещал ничего хорошего. Некстати вспомнились бредни Хагалара про мага мозга и голословные утверждения, что Всеотец способен не то читать мысли, не то смотреть чужие воспоминания. Если он полезет в голову и увидит проклятое избиение… Лучше вновь прыгнуть в Бездну, чем терпеть позор!       — Локи, немедленно подойди ко мне. Ты меня слышишь?       Локи прекрасно слышал, поэтому сделал диаметрально противоположное: отошел от отца как можно дальше. По телу проходили электрические разряды, магия норовила сорваться с пальцев, сердце бешено колотилось, а покалеченным легким не хватало воздуха, словно спертый воздух помещения разом обратился во влажную ванахеймскую жару. Один нахмурился, призвал из небытия Гунгрир и величественно встал с кресла, собираясь первым пойти в атаку.       — Не подходи ко мне! Я опасен!       С руки сорвался огненный шар, и Локи едва успел погасить его прежде копья отца. Один мрачнел на глазах. Он не знал об избиении и явно считал, что нежелание подойти ближе — происки темных сил.       — Не подходи! — Локи и сам не заметил, как встал в боевую стойку. — Дело не в силах Етунхейма, но ты их спровоцируешь.       — Я понял, — голос отца проходил словно сквозь воду. Локи готовился в бою отстаивать неприкосновенность своей памяти, но Один вовсе не собирался сражаться с ним. Он медленно положил копье на пол, отошел от него и сел у огня, который загорелся неестественным синим пламенем.       — Иди сюда.       — Нет, — твердо заявил Локи, сжимая руки, пряча их за спиной, чтобы комнату не поджарили взбесившиеся языки пламени, которые он не умел контролировать. Почему отец никак не оставит его в покое — неужели не видит, что неведомая магия реагирует на страх и готова уничтожить все вокруг? Костер за спиной отца взвился чуть ли не до потолка, комнату заволокло едким дымом, от которого слезились глаза.       — Я сказал: подойди! — рявкнул Один так, что стены затряслись, а Локи, повинуясь старой привычке, сделал пару робких шагов вперед. От Всеотца бессмысленно прятаться или убегать. Он найдет. Всегда находил. Хотя и никогда не вытаскивал из убежищ. Волнами накатывали воспоминания о самых страшных детских кошмарах. Их было немного, но они отпечатались в памяти гораздо лучше, чем многочисленные счастливые часы. Попытки избежать гнева отца, спрятаться в покоях или в саду всегда кончались одинаково. Один несколько раз звал, потом безошибочно находил укрытие и вновь предлагал выйти уже более жестким тоном. Мольбы, просьбы или обещания лишь сотрясали воздух — приказ оставался неизменным. В большинстве случаев противиться разъяренному отцу не было никаких сил, и дальше всё шло по известному сценарию с обличением, расписыванием вины и наказанием либо истеричными молениями. При этом бог никогда не дотрагивался до провинившегося. Он стоял рядом или сидел, возвышаясь, словно статуя. Дети часто бросались к нему, надеясь смягчить гнев. Отец позволял любые вольности, но никак не реагировал. Не отталкивал, но и не принимал — сидел или стоял, ожидая окончания столь сильно раздражающих его проявлений слабости. Потом все равно шла суровая отповедь, но только после того, как дети оказывались от него на достаточном расстоянии. Порой длительные мольбы ему надоедали, и он уходил, не тронув и ничего не сказав, но потом много дней не обращал внимания. И умолить его о прощении в таком случае никто не мог. Локи не было и четырехсот зим, когда он впервые столкнулся с таким отцом: страшным, каменным, чужим.       Локи слышал голоса в голове, будто не столетия прошли с того давнего дня, а лишь несколько часов. Черты комнаты плыли, а огонь в руке, прежде не приносивший боли, выжег на предплечье несколько полос — следов несуществующего прута…       …  — Локи, прекрати! — учитель письма в очередной раз попытался утихомирить разбушевавшегося младшего наследника. С братом они учились раздельно из-за разницы в возрасте, но даже одиночные занятия не мешали Локи отвлекаться и рисовать на пергаменте рожи.       — Угомонись и займись делом! — рявкнул учитель, вырывая пергамент и откидывая его в угол. — Пока не напишешь, гулять не пойдешь. Опять всё криво!       Локи не слушал бесконечные упреки: он с упоением рисовал на столе, причем вовсе не руны. Учитель надоел ему вместе с алфавитом, а занятие только недавно началось.       — Прекрати немедленно, — по слогам произнес учитель, которому не хватило бы сил отобрать и бросить в угол целый стол, — иначе я доложу твоему папе о том, чем ты занимаешься вместо того, чтобы тренировать беркано и вуньо.       Угроза ненадолго подействовала: Локи написал несколько раз ненавистные руны, но чистописание было таким скучным и получалось так плохо. Грифель выводил непонятные закорючки, и стоило учителю отвернуться, как Локи подрисовал рунам глазки, представляя, что это игрушечное войско.       — Что ты делаешь? — учитель выхватил очередной несчастный лист. — Я тебе что сказал делать?       — Не буду писать! — разозлился Локи. — Мне надоело!       И в доказательство серьезности своего заявления сбросил со стола грифели и пергамент.       — Ах, не будешь? — угрожающе переспросил учитель. — Очень хорошо. Я так и передам твоему папе.       — Не посмеешь! — крикнул Локи закрывающейся двери. Он в ярости доломал грифели и испортил оставшийся пергамент. Взрослые только и делали, что угрожали ему!       — Всеотец сказал, что придет вечером, — самодовольно заявил учитель, возвращаясь в комнату. — Где листы? Что ты наделал?       Раздавленные грифели он обнаружил на полу около стола.       — Тебя оставить одного нельзя! Ты хоть понимаешь, что испортил вещи?       — Ну и ладно! — Локи топнул ногой, смерив учителя злобным взглядом. — Ненавижу писать. Не буду учиться.       — Вот выдерет тебя отец, сразу захочешь.       — Не выдерет, — не очень уверенно возразил Локи, который в том возрасте еще не очень понимал значение этого странного слова, но был твердо убежден, что ему ничего не грозит.       — Непослушных детей наказывают, — учитель взял его за руку и чуть ли не силой вытащил из-за стола. — Пойдем покажу.       Они пошли, как показалось Локи, очень далеко: в другую часть дворца, на верхние этажи. Открывшееся зрелище произвело на царевича неизгладимое впечатление: свист прутьев, стоны, крики, синяки, кровь.       — Вот что делают с непослушными детьми, — объявил учитель, ведя притихшего Локи обратно к царским покоям. — И алфавит сразу выучивается. И каждая руна становится аккуратной.       Не то чтобы Локи не знал о существовании телесного наказания, но он никогда его не видел и тем более не относил его к себе. Обретя дар речи, он взмолился о том, чтобы учитель немедленно пошел к отцу и сказал, чтобы тот не приходил, что он прямо сейчас выучит все руны разом. Учитель только смеялся над его страхами, но занятие продолжил. Царевич старался изо всех сил, страшась наказания, но надолго его не хватило. Он устал, внимание рассеялось, он начал лепить простейшие ошибки.       — Опять ленишься, — угрожающе начал учитель.       — Не злись, я просто устал, — честно ответил Локи.       — Хорошо, отдохни, — на удивление легко согласился учитель. — Я позову твоего наставника по стрельбе. Через час продолжим.       Учитель ушел, а Локи лег на пол начал строить домик из остатков разломанных грифелей. Он полностью сосредоточился на своем нехитром деле, как вдруг услышал шаги, которые заставили его резко вскочить. Всех своих наставников, нянь и домочадцев он различал по шагам, поэтому мгновенно узнал тяжелую поступь отца, причем, недовольного отца.       Покои состояли из десятков комнат. Локи метнулся в ту, где они с братом обычно играли в прятки, и затаился в укромном месте меж стеной и сундуком, забившись в угол и запрещая себе даже глубоко дышать. Отец вошел, позвал, и в его словах слышался жуткий гнев.       — Локи, выходи.       — Выйди и ответь за свои деяния, как подобает будущему царю Асгарда.       Даже на такие провокации маленький царевич не поддавался. Отец позвал еще пару раз, а потом безошибочно направился к нужной комнате, именно к тому сундуку, за которым Локи скрывался.       — Выходи.       — Отец, не трогай меня!       — Выходи.       Одно единственное слово раздавалось в ответ на все вопли, мольбы и подкупы. Это было невыносимо. Холодный голос, недовольное лицо, но в руках нет страшных прутьев. Пока нет. Непрошеные слезы полились из глаз.       — Не бей меня!       — Никогда бы не подумал, что мой сын — трус, — грозно произнес Один и ушел, громко хлопнув дверью. Послышались недовольные удаляющиеся шаги. Локи еще некоторое время просидел в убежище, но, убедившись, что опасность миновала, вылез. Отец так ничего и не сделал, разве что поднял с пола кусочки грифеля, оставившие после себя некрасивое серо-черное пятно. Внезапно отворилась дверь, заставив Локи отскочить к стене. В комнату вошла служанка.       — Всеотец приказал мне убрать мусор, — пояснила она, опускаясь на колени подле черного пятна.       — Он очень злится на меня? — тихо спросил Локи.       — Дитя, да на тебе лица нет, — служанка всплеснула руками.       Локи угрюмо кивнул.       — Не хочу выходить из комнаты и видеть его.       — Хорошо, я прикажу подать ужин сюда, — ответила девушка, не смея проявлять чрезмерное любопытство.       — Ужин? — удивленно переспросил Локи. — А мне можно?       Обычно малейшее неудовольствие отца или матери заканчивалось лишением еды — царевичи даже наказанием голод не считали, скорее, неотъемлемой частью повседневной жизни.       — Твой отец приказал мне убрать мусор. Никаких других распоряжений не давал.       Локи не успел даже обрадоваться толком: пришел учитель по стрельбе, потом по арифметике, но взбудораженный утренним происшествием царевич плохо считал и только навлекал на себя новые волны гнева очередного наставника. Ужинал Локи в одиночестве той же едой, что и обычно. Отец так и не пришел.       Следующим утром за совместным завтраком отец показательно его игнорировал. Тор болел, так что ели они втроем, и если мать вела себя лишь немного сдержаннее, чем обычно, то отца словно не существовало. Последовавший затем целый день занятий, отсутствие расправы и игнорирование убедили Локи, что бить его не будут, как и общаться. Ужин прошел в гробовом молчании, а, когда Локи попытался пойти вслед за отцом, стража не пустила его. На третий день царевич попытался проникнуть в покои отца до завтрака, но стражи объяснили, что царь не желает его видеть. Локи был в смятении. Особенно учитывая болезнь брата, которой вплотную занялась мама: теперь рядом не было никого родного. Дождавшись следующего совместного завтрака, Локи без спроса забрался к отцу на колени и умолял простить, но ответа не получил: царь не моргая сидел на лавке и ждал. И это ожидание, этот немой укор угнетали похлеще отповедей и обвинений. Всеотец не шелохнулся, пока Локи не слез на пол, после чего продолжил трапезу, как ни в чем не бывало.       Пять дней Локи ходил кругами вокруг отца. И все это время мать почти не появлялась в его жизни. Наставники говорили с ним ласково, слуги с нянечками тоже от себя не отталкивали, но обсуждать отца и помогать отказывались. Только учитель чистописания, сжалившись, развеял некоторые сомнения, рассказал, что телесное наказание не длится и минуты, а боль от него не сильнее боли от растяжки и прочих физических тренировок. Тем же вечером Локи вновь попытался заговорить с отцом: пусть побьет, но заговорит. Ответа не было.       И лишь следующим утром во время завтрака, когда Локи потерял всякую надежду на примирение, отец неожиданно повел его куда-то. Локи робко взял отца за палец — тот руки не отдернул. Они оказались в той самой комнате, с которой все и началось. Сейчас она была пуста, если не считать орудий пытки и наказания. Храбриться и заявлять, что готов к боли, было легко вдали от страшного места. Локи ждал приказа, но отец молча стоял посреди страшной комнаты, пропахшей страданиями и страхом. Когда ждать больше не было никаких сил, отец, словно почувствовав смятение Локи, подошел к бадье, откуда выглядывали пучки и отдельные прутья. Он медленно, не нарушая неестественную тишину, вытянул прут. Локи стало по-настоящему дурно. Если бы отец грубо втолкнул его в комнату, сорвал одежду и швырнул на лавку, было бы проще. Локи отпустил палец отца, но раздеться не успел: отец замахнулся розгой. Локи шарахнулся назад, выставляя руку в защитном жесте, прикрывая лицо и грудь. Свист воздуха сменился глухим ударом, но боли Локи не почувствовал. Он, едва дыша, наблюдал, как на руке отца осталась полоса и рубец там, куда пришелся конец розги. Один взмахнул еще несколько раз — разноцветные полосы окрасили его предплечье. Локи стоял ни жив, ни мертв. Отец подошел к нему и нагнулся, давая рассмотреть следы от прута.       — Скажи мне, сын: эти полоски стоят того, чтобы позорить моё имя своей трусостью, неподчинением приказам, слезами и отсутствием манер?       Локи помотал головой. На слова у него не было никаких сил. Липкий страх: не то от всё еще возможного наказания, не то от величия отца, опустившегося с ним на один уровень — лишил дара речи.       — Ты позволил своему наставнику запугать тебя болью до такой степени, что ты отказался говорить со мной. Ты вынудил меня отвлечься от важных дел, и ты считал, что я стану марать о тебя руки, вытаскивать из-за сундука или слушать бессвязные вопли?       Один говорил очень спокойно и медленно. В его голосе не было злости, и это придавало Локи крупицы сил.       — Я не хотел ничего плохого. Прости!       — Если бы не простил, я бы с тобой не заговорил.       Локи поднял голову: от отца все еще веяло холодом и отчуждением.       — И считай, что ты легко отделался. Я не потерплю поведения, недостойного моего сына. За свои проступки надо отвечать достойно.       — Я уже выучил алфавит.       — Алфавит тут ни при чем.       Один легко опустился на колени и положил руки на плечи Локи. Его единственный глаз будто просматривал насквозь чужую душу.       — Запомни, Локи, и передай Тору. Меня не волнует, что и как вы нарушаете. Меня волнует, чтобы вы вели себя достойно нашего рода. В конечном счете, всю ценность ваших поступков определяю только я. И я не позволю вам терять лицо в страхе перед фантомами. Что бы ты ни сделал, умей отвечать за это достойно, умей объяснять, что случилось и почему. Впоследствии, когда вырастешь, тебе это очень пригодится на суде или в плену. Валяться в ногах у палача или забиваться в угол — это позор. Ты должен быть сильным, даже когда противник сильнее тебя.       — И всё из-за проклятых рун, — всхлипнул Локи.       — Не из-за рун, — Один легонько встряхнул его. — Не из-за рун. И это главное, что ты должен уяснить себе прямо сейчас. Руны ни при чем.       Локи нахмурился, силясь понять, что отец имеет в виду.       — Я не собирался ни бить, ни наказывать тебя, лишь объяснить, зачем нужны руны и чистописание. Но что я увидел? Что ты, как дикий зверь, забился в угол. Сын Одина. Забился в угол и ведет себя как звереныш. Я не зверя рощу, а аса. Звери мне в семье не нужны. Контролируй себя. Я бог этого мира, и я не ошибаюсь. Ты обязан доверять мне, а не бояться. В будущем ты столкнешься с настоящими противниками, так что учись контролировать себя, пока рядом я — тот, кто зла и боли тебе не причинит.       — Не причинишь? То есть бить не будешь? — на всякий случай уточнил Локи.       Один покачал головой:       — Никогда. Я не допущу того, чтобы мои дети боялись боли и подчинялись кнуту. Вы не звери. Помни об этом. Ты ас — высшее существо среди всех девяти миров. Никто не вправе принуждать тебя к чему-то болью…       …- Но ведь я не ас, — тихо произнес взрослый Локи, как бы отвечая на давнее воспоминание. Очень давнее. Почти стершееся из памяти. Тогда отец пытался достучаться до него, донести простые истины, но он ничего не понял. И сейчас не понимал. Распрямив руки, на которых погасло магическое пламя, Локи сделал еще пару шагов вперед. Силы тьмы успокаивались, прошло головокружение, стены комнаты больше не плясали. Локи чувствовал внутреннее спокойствие, будто воспоминание вступило в борьбу с потусторонними силами и одержало победу, оставив после себя лишь горькое опустошение.       — Подойди уже, наконец, — устало, но беззлобно позвал Один, словно прочитал по лицу, что опасаться больше нечего. — Почему я должен повторять простейшие команды по нескольку раз?       Локи подошел вплотную — напряженный, как струна.       — Ляг на пол, можешь не раздеваться.       — Что ты собираешься со мной делать?       — Помочь тебе, разумеется, — Один терял терпение. — Я всю твою жизнь только и делаю, что помогаю тебе, а ты всегда ждешь от меня подвоха или удара. Ляг.       Локи проглотил готовые сорваться с языка обвинения в том, что доведение до самоубийства благом никак не назвать. Он опустился на пол, подставляя руки, готовясь в любой момент вскочить. Отец с видимым трудом встал на колени и провел рукой по камзолу. Локи мало что почувствовал. Один еще несколько раз провел по спине то одной рукой, то двумя — Локи не чувствовал ни дрожи, ни прилива чужеродных сил, хотя следил за движениями отца, словно собака перед решающим прыжком. Почему-то не сразу пришло осознание, что происходит что-то из ряда вон выходящее. Отец никогда ни к кому не прикасался. Даже к матери. Он позволял дотрагиваться до себя, но первым на контакт никогда не шел.       — Что за магию ты применяешь? Зачем тебе дотрагиваться до меня?       — Это не совсем магия, но, если хочешь, называй так. Я развею твои кошмары. Для этого нужно, чтобы ты разделся. Но раз ты не в состоянии, придется потратить много времени, постепенно снимая одежду, — Один позволил себе насмешку, которая не ускользнула от пронзительного взгляда Локи. Всеотец даже помощь предлагал так, что он нее проще отказаться, чем принять!       — Я разденусь.       — Не стоит. Страхи провоцируют всплеск твоих новых сил.       — В этот раз не спровоцируют, — пробурчал сквозь зубы Локи. Насмешка отца сильно задела его, и теперь давнишняя просьба стала вопросом чести. Он опять попался на уловку Всеотца. Царевич без труда манипулировал поселенцами точно таким же образом, но с Одином тягаться не получалось, даже когда он понимал, на что его провоцируют и чего добиваются.       Локи скинул с себя верхнюю одежду чересчур быстро, чуть не оторвав непослушные застежки, и демонстративно закрыл глаза.       — Лучше открой глаза.       — Не открою.       — Как хочешь.       Холодные руки отца обожгли кожу, подобно розге. Страх и омерзение смешались в тугой комок, сердце забилось быстрее, стало жарко, и Локи снова почувствовал прилив чуждой энергии. Голова начала мутнеть, но в этот раз он приготовился к такому повороту. Первым этапом отключения сознания было полное спокойствие, и Локи заставил себя успокоиться. Замедлилось сердцебиение, кровь больше не шумела в ушах, послышался тихий шепот отца. Что именно он говорил, вычерчивая руками на спине невиданные узоры, было не разобрать. Постепенно обжигающие прикосновения стали прохладными, равнодушными. Они больше не пугали, но и не дарили удовольствия. Они просто были, и на них можно было не обращать внимания.       — Думай о чем-нибудь хорошем и дыши ровно, — говорил отец, и Локи рад был бы думать о приятном, если бы не лежал вдали от камина на холодном металле.       — Мне холодно и жестко, — хрипло произнес он.       — Что ж, тогда вставай, — разрешил Один, и сам поднялся. Локи медлил, пытался заглянуть в себя и разобраться, изменилось ли хоть что-то. Но он ничего не чувствовал. Проверить получится только на очередном уроке с Учителем.       — Зачем ты просил меня встать перед тобой на колени? — спросил он, прочищая горло: не хватало еще заболеть из-за лежания на полу.       — Чтобы проверить, что происходит внутри тебя, как ведет себя кровомагия, — глухо ответил Один. — Мне необходимо видеть твою спину, чтобы оценить циркуляцию кровомагии. И если я сижу в кресле, то удобней всего проверять, когда ты стоишь на коленях спиной ко мне.       — А кровомагия у меня осталась? — удивился Локи. — Я думал, что все стало как было.       Один молча протянул появившийся из ниоткуда ножик. Локи зажег на руке пламя, обжег холодный металл и разрезал кожу запястья — потекла серебряная струйка, быстро сменившаяся красной.       — Когда колдуешь — преобладает магия, когда не колдуешь — кровь, — спокойно пояснил Один, видя неподдельный ужас в глазах Локи. — Не пугайся так. Ничего страшного не случилось.       — А то, что я зажег огонь прямо на руке, тебя не удивляет? — переспросил ошарашенный Локи.       Один только головой покачал.       — И? Что мне с этим делать? — неуверенно спросил царевич. — Эта магия проявляется, когда эмоции берут вверх. Она опасна.       — Ты у меня спрашиваешь? Я думал, что ты сам уже в состоянии принимать такие простые решения. Ты же выжил в Бездне.       — Выжил, — недоуменно повторил Локи, осознавая, что его сбивают с толку, но не успевая защититься. — Но то Бездна, а в Асгарде ты же мне не даешь принимать решения.       — Пока ты в поселении, я тебя никак не контролирую.       — Хагалар контролирует.       — Договориться с ним тебе очень просто.       — Это невозможно!       — Локи, — отец жестко пресек зарождающийся спор. — Если ты не в состоянии заставить Хагалара на тебя работать и во всем тебе помогать, значит, ты вообще ни на что не способен.       Царевич так и остался стоять с открытым ртом — это был неожиданный выпад.       — Как ты можешь такое говорить? — прошептал он. — Ты понятия не имеешь, что происходит в поселении.       — Что бы там ни происходило, в этом виноват ты, — серьезно ответил Один. — Ты жалуешься, что я тебе свободы не даю. Получи. Хочешь возвращаться в поселение — возвращайся. Считаешь, что справишься с кровомагией вдали от Гладсхейма — я тебя не держу. Если считаешь, что не справишься — оставайся здесь и дальше бездельничай. Твое присутствие никому не мешает, а своими непосредственными обязанностями можешь не заниматься. Делай, что хочешь. Если поедешь в поселение, возьми с собой Беркану и Алгира. Алгир должен следить за твоим здоровьем, а Беркане делать здесь нечего. Хагалар пока останется при мне. И, Локи, пока будешь вдали от него, подумай хоть немного, а я точно знаю, что думать ты умеешь. Я дам тебе только одну подсказку: ради того, чтобы защитить тебя, Хагалар не остановится ни перед чем.       Локи проглотил обиду и пошел к двери, не желая больше разговаривать. Отпустил его отец, как же. Фактическая свобода, которой нельзя воспользоваться, потому что неблагоразумно! Уже находясь в коридоре, он все же нашел в себе силы обернуться и зло произнести:       — Пусть Хагалар не остановится ни перед чем, чтобы защитить меня, а я не остановлюсь ни перед чем, чтобы уничтожить его!       И он удалился, не заметив безмерно удивленного взгляда, коим его наградил Один.              Вечером того же дня Хагалар собирался расслабиться, отдохнуть от суеты дворца и мидгардских гостей и распить в одиночестве давно приевшийся дворцовый мед, не меняющий вкус в течение последней пары тысячелетий. За окном клубилась непроглядная тьма, несмотря на ранний вечер, валил снег, норовя замести улицы. Настоящий снегопад в Асгарде — редкость, и Хагалару нравилось им любоваться, но сейчас это было невозможно из-за полного отсутствия освещения. Старый маг блаженствовал у огня, с удовольствием вспоминая давно минувшие дни юности и молодости, однако грезы не помешали ему отследить появление Всеотца.       — Ты всё еще мастер незаметно подкрадываться, великий Один, — промурлыкал Хагалар, щурясь от неяркого света. — Я тут недавно развлекал твою старшую и единственную плоть и кровь. Прекрасная Фригга восхитительно посеяла семена сомнения в юной душе.       — И ты получаешь от происходящего массу удовольствия, — подытожил Один, присаживаясь рядом и отпивая мед прямо из горла. — Тора я сегодня не видел, а вот Локи пришлось успокаивать.       — Опять? Что случилось? — Хагалар мгновенно подобрался: ни следа не осталось от недавних радости и неги.       — Не то, о чем ты думаешь, — Один сделал еще пару больших глотков и насильно всучил бутылку старому другу, который готов был бежать спасать Локи от очередных призраков. — Я поделюсь с тобой чудным воспоминанием, обрывки которого перехватил у Локи.       Хагалар нетерпеливо сжал руку Одина, погружаясь в его воспоминания. Нет, не в его. В детские воспоминания. В те события, которые Один не мог видеть своими глазами, потому что его там не было. Хагалар не привык смотреть чужую память, особенно детскую, да еще и такие яркие моменты. А уж то, что именно он увидел, потрясло его настолько, что он не выпустил руки Одина, даже когда комната приняла привычные очертания.       — Похвально, что он до сих пор помнит тот урок, пускай и не совсем верно, — самодовольно произнес Всеотец. — Хагалар, когда-то очень давно ты обвинял меня в жестокости и предрекал, что дети возненавидят меня, если я буду обращаться с ними так же, как с тобой. Я внял твоему предостережению. Мои дети не познали боли, но полюбили меня как отца и бога. Ответь мне, Хагалар: как так вышло, что ты, противник насилия над детьми, избил Локи?       Слова упали камнем в песок. Хагалар замешкался и не сразу собрался с мыслями.        — Я не верю, что Локи рассказал тебе.       — Он ничего не сказал, — подтвердил Один, получая немыслимое удовольствие от смущения старого мага, столько столетий хорохорившегося собственными принципами, презиравшего тех, кто позволял себе слабость. — Но тело и поведение выдали его. Я не осуждаю тебя, я удивляюсь, что ты проиграл дерзкому мальчишке.       — Мне кажется, нам с ним удалось найти общий язык, — медленно произнес Хагалар, подбирая слова и уходя в нападение. — Да, мне пришлось располосовать его спину, но мне это не доставило удовольствия. Зато ты калечишь его морально и с большим воодушевлением.       — Ты считаешь, что тебе удалось найти с ним общий язык? — удивился Один, намеренно пропуская удар. — Ты заблуждаешься. Локи не любит тебя. Когда я отдал тебе его тело, я был уверен, что ты сразу же заберешь и его душу, ведь раньше вы были так близки. А ты нашел с ним общий язык только через боль. Не узнаю тебя.       — Да, мне понадобилось приложить определенные усилия, чтобы достичь результата, — раздраженно бросил Хагалар, не желая признавать свою вину и страстно желая победить Одина в споре и хотя бы этим развеять скуку морозного вечера. — После твоих экспериментов на собственных детях, которыми ты, как я вижу, гордишься, перевоспитать Локи — не самая простая задача. Понадобится чуть больше одного дня.        — Прошло больше года, — возразил Один, вальяжно устраиваясь у самого огня. Ему не хватало пикировок с Хагаларом. Спорить с Локи было скучно: мальчишка слишком предсказуем. Спорить с женой надоело еще пару тысячелетий назад. А нынешние придворные всерьез спорить с Всеотцом просто боялись. Совсем другое дело тот, на чье становление когда-то Один положил столько сил. Тот, кто должен был стать новым царем, если бы не появились родные дети.       — О каких именно экспериментах ты говоришь? О приучении к боли? — Один не сомневался, что и о тренировках Хагалар уже знает и не одобряет. Всё же в некоторых моментах он чересчур предсказуем.       — Тренировки меня, конечно, ужаснули, — кивнул Вождь, переходя на несвойственный ему серьезный тон. — Но гораздо больше меня ужасает, что тебе доставляет удовольствие доводить детей до отчаяния и наблюдать, что из этого получится. Да, я противник телесного наказания по отношению к детям, но лучше уж плеть, чем все эти странные экзерциссы, которые дети понять не в состоянии. Даже Локи в твоем воспоминании осознает, насколько лучше боль, чем-то, что ты устраивал. А по тебе просто видно, каким самодовольствием ты лучишься, как тебе нравится все происходящее. Боюсь представить, что ты делал с Тором — всё же он старший и первый оказался втянут в твои игрища. Да взять хоть твой прочувственный монолог в импровизированной пыточной. Ты, правда, считал, что ребенок, которому нет четырехсот зим, в состоянии его понять и осознать? Ты, правда, считал, что он события пяти дней свяжет со своим недостойным поведением в конкретный день? Хотя если, по твоему приказу, слуги постоянно напоминали ему о том событии, то, может, действительно в состоянии… Один, ты мудрейший из асов. Ты меня из низов вывел, ты сам воспитал себе бессчетное количество талантливых военачальников и царедворцев. Неужели ты и в самом деле не понимаешь, что маленький ребенок — это не взрослый, не юноша, и уж тем более не мудрый старец? Ты прикрываешься словами о благе, о том, как там положено вести себя царевичу, но если бы твои дети смотрели тебе в лицо, они бы заметили, какое наслаждение тебе приносят их боль и страх. Это не садизм, я не знаю, как это назвать, но… Ты в самом деле считал, что таким образом вырастишь здоровых и сильных воинов, мудрых правителей? Ты там что-то говорил Локи про то, что он ведет себя, как звереныш, но ты же сам с ним именно так обращался: как с забавным зверем… Один, я не понимаю только одного: это был злой умысел или всё-таки случайность и глупость с твоей стороны?       Хагалар смолк, будучи не в силах продолжать. Его речь обычно лилась музыкой, перемежаясь шутками и насмешками, но сейчас он говорил чересчур быстро, порой не успевая подобрать слова. И Один восхитился бы тем вниманием, которое Хагалар оказывал наследникам, если бы не одно маленькое но: он никогда не заходил дальше красивых слов. Когда вопрос встал ребром, Хагалар бросил обожаемых детей, позабыв о разговоре, состоявшемся незадолго до побега:        — Один, как ты не понимаешь: если ты и дальше будешь прятаться от детей за спинами наставников, ты никогда не станешь для них отцом.       — Я никогда не обращался с маленькими детьми и не чувствую к ним никакой привязанности. Когда они подрастут, когда я смогу обучать их, рассказывать о прошлом и будущем, тогда я и появлюсь в их жизни.       — Но ты нужен им сейчас, пускай им и нет двухсот зим. Они же все чувствуют как взрослые. Пойми, кончится дело тем, что отцом для них стану я. Они не примут тебя.       — Что ж, это мудрое решение. Будь отцом, а я останусь царем и богом.       Тогда Хагалар не нашелся с ответом. А еще через сто пятьдесят лет сбежал, несмотря на обожание детей, несмотря на то, что Фригг умоляла его остаться.        — Ты нужен мне. Ты нужен детям.       — Детям нужна ты! Детям нужна настоящая мать, а не милостивая богиня!       Он огрызался в ответ, не желая признавать своих ошибок. Как и сейчас.        — Пообещай мне, что станешь для них настоящей матерью. Они нуждаются в тебе. Особенно Локи. Ему понадобится кто-то близкий, когда магия выйдет из-под контроля.       Он сбежал в Бездну. Потом вернулся. И снова сбежал.        — У меня нет дома! Передай Одину Всеотцу, что я не вернусь во дворец, пока он не отдаст мне Локи.       Бесконечное бегство от самого себя и от окружающего мира. И вот он обвиняет царя Асгарда в том, что случилось с детьми. Обвиняет. Ведь больше он ни на что не способен.        — Ты никогда раньше не ставил под сомнение необходимость запугивания детей. С чего вдруг сейчас считаешь, что мне это доставляло удовольствие? — медленно спросил Один, утратив всякий интерес к спору. — Я просто воспитывал воинов и будущих царей.       — И у тебя это не получилось, — огрызнулся в ответ Вождь. — Я вижу, что после каждой встречи с тобой Локи сам не свой, на него жалко смотреть.        — В этом нет моей вины, — ответил Один. — Я расскажу тебе правду. Мои дети никогда не отличались послушанием, но после возвращения из Бездны Локи перешел всякие границы дозволенного. Он немного немало претендовал на то, чтобы я признал его равным. Он был в жутком состоянии: между бравыми самовосхвалениями и истеричными воплями не проходило и минуты. Я несколько раз мягко показал ему, что не стоит тягаться с богом, что есть недостижимые вершины, которые можно только обойти, а не покорить. Но он не слушал. Тогда я уничтожил его. Разбил все его мечты и представления о мире. И сейчас я кую ему новое сердце. Мои дети должны быть идеальными наследниками. Тору потребовалось лишь небольшое испытание в Мидгарде, которое он легко прошел. Теперь дело за Локи. И я почти закончил.       — Идеальные наследники, говоришь? — зло сощурился Хагалар. — Так, может, ты готов прямо сейчас посадить Локи на трон и позволить ему делать всё, что он захочет?       — Ты так жаждешь править? — Один недоуменно приподнял бровь — такой атаки он не ожидал. Хагалар не переставал его удивлять. — Я же предлагал тебе вернуться. Тебе не нужно сажать Локи на трон.       — Быть твоей правой рукой — пройденный этап, — твердо заявил старый маг, поднимаясь с пола и кидая в огонь пустую бутылку. Он был зол и готов на подвиги. Один многое отдал бы, чтобы узнать, на какие именно.        — А достойный тебя этап — это сесть на трон вместо Локи?       — Я мог бы ему помочь. Мне хочется многое дать твоим детям.       — И поэтому ты хочешь посадить Локи на трон? Ты даже сейчас не можешь с ним договориться. И ты думаешь, что трон что-то изменит?       — Не знаю. Но можешь не волноваться — о благе этого несносного детёныша я пекусь больше, чем о своем собственном.       Злость, переполнявшая Хагалара, готова была выплеснуться наружу. Один был не прочь небольшой драки, тем более что портить в комнате нечего. Он давно не разминался с достойным противником, но бой не состоялся из-за появления нового действующего лица.       Фригг вошла в комнату таким решительным шагом, будто пришла объявить о начале нового сражения с етунами. Хагалар тут же расплылся в улыбке, приглашая царицу сесть в кресло. Однако Фригг проигнорировала его предложение и устроилась у огня, не побоявшись запачкать небесно-голубое платье.       — Всеотец, все твои поступки несут неведомый непосвященным смысл, — мягко произнесла она, одним голосом гася зародившуюся ссору. — Но сейчас даже я не в силах проникнуть в твои мысли. Хагалар не узнал ничего полезного при изучении потусторонних частиц. Наш сын носит в себе семя разрушения Асгарда. Однако ночи сменяются днями, а ты ничего не предпринимаешь.       Упрек царицы застал Одина врасплох. Он и в самом деле преступно пренебрег той опасностью, которая таилась в Локи, и сегодня уже чуть не поплатился за свою опрометчивость. Мидгардские гости веселили его, скорая свадьба Гринольва и дела государства занимали весь досуг, а исследование потусторонних частиц было столь сложным, что его было проще отложить, чем провести. Но, быть может, втроем они найдут решение. Как раньше.       — Прекраснейшая права, я достоин упрека, — подал голос Хагалар, спасая Одина от необходимости оправдываться. — Единственное, что я могу сказать — это то, что частицы прибыли из мира с большим числом измерений, чем три. Может, четыре, может, шесть, может, восемь. Поэтому в нашем мире мы видим только застывшую проекцию. А значит, боги Етунхейма родом из мира с большим количеством измерений и могут просто сложить Асгард, словно листок бумаги. Девятимирье погибнет.       — Я помню Лафея, он не был безумцем, — возразила Фригг. — Он не отдал бы такой приказ       — Его жена могла отдать, — тихо ответил Хагалар. — Вряд ли она понимала, что делает, а ослушаться ее не посмели. Да и жрецы могли неверно истолковать его.       — Одна глупая женщина начала обряд, етунские артефакты его практически завершили, сработав вместо жрецов, — подытожил Один.       Хагалар хотел уточнить, что обряд завершили вовсе не артефакты, а другая глупая женщина, связанная с первой глупой женщиной кровными узами, но вовремя вспомнил о тайне царевен Етунхейма и собственной лжи.       — Даже если виновата женщина, — мягко произнесла Фригг, — нам надо спасать Асгард. Мы не отгородим Локи от несчастных случаев или болезней. Он может умереть прямо сейчас, через несколько ночей или столетий, в лучшем случае — через четыре тысячелетия. А вместе с ним погибнет всё живое. Мы не вправе этого допустить. Всеотец, ты надел корону Девятимирья, поклявшись защищать все миры от войн и разрушений. Ты обещал вечный мир. Ты не вправе преступить клятву.       — Ты мудра, моя блистательная царица, — Хагалар склонил голову в знак почтения. — Я тоже чувствую ответственность за Девять Миров, хотя и не сижу на троне, — он сделал паузу, но Один никак не среагировал на очередную провокацию. — Моя шпионка доставила документы из Етунхейма. Я изучил обряд, точнее, его последствия. Боги Етунхейма способны на настоящие чудеса — к примеру, достать артефакт, не повредив сундука, где он лежит. Что доказывает их многомерную сущность. Но уничтожить мир им никто прежде не приказывал.       — Мы и сейчас не знаем, приказывали ли богам уничтожить мир, — заметила Фригг. — Возможно, только асгардскую армию. Но истины нам не у кого узнать: Тень убила всех, кто проводил обряд.       — Слишком много допущений, — Хагалар цокнул пару раз языком, собираясь с мыслями. — Тело Локи — это лазейка, через которую духи выйдут в наш мир. Необходима ли смерть его физической оболочки? Или души? Что именно надо уничтожить, чтобы боги явились?       — Ты не совсем верно мыслишь, — подал голос Один. — Для свершения подобных обрядов обычно нужен младенец, связанный кровными узами с теми, кто вызывает духов. Вызывала Улла через жрецов, то есть должен быть ее младенец, не обязательно царевич.       — Важнее другое, — возразила Фригг. — Зачем им тело ребенка? Мы считали, что он — жертва, лакомство богов, но похоже именно через тело Локи боги проникнут в наш мир.       — Трехмерное дитя для открытия портала для существ с большей размерностью? — неверяще переспросил Хагалар. — Это абсурд. Наш мир для тех богов, словно рисунок на камне.       — Если их многомерное измерение окружает наше, а не находится в параллельном мире, — заметил Один. — Возможно, посвященное дитя нужно для открытия портала между мирами. Либо ребенка наделили бы силой и возможностями многомерного существа.       — И для этого его сжигали? — на лице Хагалара было написано что-то среднее между иронией и скепсисом. — Даже если наделить младенца силой… Что может сделать младенец? Ничего, у него нет ни разума, ни даже способности ходить.       — Значит, через него должна была получить силу его мать, — продолжил логическую цепочку Один.       — Поэтому она встала во главе отряда етунов ДО того, как закончился обряд? Бросилась в гущу врагов ДО того, как получила великую силу? — продолжил гнуть свою линию Хагалар. — Нет, все это невозможно.       — Почему вы уверены, то она знала о том, что получит силы? — возразила Фригг. — Быть может, она считала, что боги придут сами.       — А жрецы тоже так считали? — переспросил Хагалар, но ответа не получил. Воцарилась тишина, прерываемая лишь треском поленьев. Костер гас и погас бы окончательно, если бы Хагалар не поленился принести из дальнего угла пару поленьев.       — Мы знаем точно, — величаво произнесла царица, — что тело Локи преображалось из-за потусторонней сущности. Мы все видели жуткие изменения: то у него раны открывались, то он старел, а в конечном счете стал выглядеть моложе.       — Тогда, возможно, младенца надо было сжечь, чтобы он превратился в юношу? — предположил Хагалар. — У него были бы силы существа-многомерника, и он бы сложил Асгард и все прочие миры? Быть может, священный младенец — просто послание, орудие? Быть может, боги могут переложить трехмерное существо в многомерное? Мы же из плоского листа складываем трехмерную фигуру.       — Сплошные предположения, — вздохнула Фригг. — У нас связаны руки. Мы даже не знаем, когда и как ритуал завершится.       Хагалар мог бы рассказать, что ритуал уже вроде как завершен. По крайней мере, так утверждала царевна. С Локи уже произошли все положенные метаморфозы, он уже стал тем, кем должен был. И времени ждать больше нет. С другой стороны, царевна во время войны была ребенком и могла не знать деталей ритуала, да и Локи до сих пор жив, а ритуал должен его убить. И еще одна мелочь уже много ночей не давала Хагалару покоя: царевна уверяла его, что спасла Локи жизнь, проведя ритуал, что иначе он бы скоро умер. Она была уверена, что делает добро. Если только не лгала столь же искусно, сколь все ее братья.       — Нам надо узнать точную формулировку молитвы, — тяжело произнес Хагалар, подводя итог всему сказанному. — Если там были слова — «уничтожить Асгард», то есть мир, то задача неразрешима. А вот если приказывали уничтожить асгардскую армию, то придется отправить с Локи в бездну, найти какую-нибудь войну, объявить какую-нибудь из сторон «асгардской армией» и уничтожить ее силами богов Етунхейма.       — Локи либо погибнет после высвобождения силы, — откликнулась Фригг, — либо станет невероятным существом, которое пойдет войной на Асгард. И он будет знать, что перед ним не асгардская армия.       — Наркотическое опьянение и несколько смертников — асгардских воинов нам помогут, — безжалостно заявил Хагалар. — Мы точно знаем, что потусторонние сущности пробиваются в наш мир, когда Локи болеет, а довести его до воспаления легких легко. Убивать не обязательно. Если придется, я убью его своими руками, но лучше, если до этого не дойдет.       Хагалар не бы уверен в том, что вытравливать богов из тела Локи — хорошая идея. Пока опальный царевич опасен, Один точно его не убьет, наоборот, будет охранять как зеницу ока. Все понимали, что в конце концов Локи встанет Тору поперек дороги и отправится на виселицу. Хагалар не забыл своих подозрений насчет прошлого года. Он все еще был уверен, что Один сам скинул Локи с Радужного Моста. Спасти беспутного детеныша ценой жизней Одина, Тора, Фригг? — Хагалар не был уверен, что способен на такое, но пока всё складывалось в его пользу: только бы смерть Локи и дальше грозила Асгарду бедами.       — Значит, мы решили, что, если речь об асгардской армии, то мы отправим раненого Локи в Бездну вместе с нашими воинами на несколько ночей, — подытожила Фригг. — Всеотец, никто, кроме тебя, не сможет вмешаться в его разум и увидеть то, что он видел на заре жизни. И никто, кроме тебя, не сможет отправить в Бездну соглядатая, который скорее всего не пострадает из-за богов, но расскажет нам правду.       — Что ж, этой ночью я преступлю обещание, что давал себе больше трех тысячелетий назад, — кивнул Один. — И пусть удача будет на нашей стороне. Вы свидетели: я не желаю навечно оставлять Локи в Бездне, но мне придется изгнать его, если окажется, что в молитве содержалась угроза Девятимирью.