Локи все-таки будет судить асгардский суд?

После неприятного утреннего разговора с отцом Локи ожидал появления матери с очередной успокоительной беседой, но за день нигде с ней не столкнулся. Она не вышла даже к ужину, словно специально скрывалась от посторонних глаз. Да и не только она: ни отец, ни Хагалар к гостям не вышли. Зато сами вездесущие гости мелькали везде да еще и в компании неизменных сопровождающих: после неприятного инцидента с кровью Тор не оставлял дремлющего монстра в одиночестве, а Джейн объединилась с Берканой, хотя сложно представить женщин более несхожих характеров.        Царевича до глубины души оскорбили как утренние обвинения отца в безделье, так и навеянные воспоминания. Как именно царь ими манипулировал, Локи не знал, но и не верил, что потерял связь с реальностью по собственной воле или по воле потусторонних сил. Если отец пускает в свое сознание через прикосновение, то, наверняка, способен и на другие фокусы, просто не бахвалится своим умением перед названными родственниками.       Перебирая в уме общеизвестные способности отца, Локи, больше со скуки, чем от любопытства, проследил за Джейн и Берканой. Девицы расположились на заснеженном балконе, откуда открывался чудесный вид на столицу. Главной достопримечательностью этого квартала был Фолькванг — чертог Фрейи, край вечной весны, который обходили стороной снег и стужа. Удивительно бессмысленный чертог, созданный по блажи царственной пленницы: липы, яблони и мушмула круглый год стояли в весеннем цвету, то есть не плодоносили, а значит, не имели никакого иного смысла, кроме эстетического наслаждения. Фрейя, названная богиня плодородия, не то не могла, не то не хотела создать чертог вечной осени с бесконечными зрелыми плодами, за что асы презирали ее, а асиньи восхищались и ходили любоваться вечными цветами. Один считал весенний чертог бессмыслицей, недостойной мидгардских гостей, а Фрейя не стремилась к личному знакомству с людьми — за последний месяц она появилась во дворце только однажды — подарила матери очередную наперстницу-кошку взамен постаревшей любимицы. Красавица-богиня произвела на смертных огромное впечатление своими формами и притягательностью. Они так и не поверили, что Фрейя, как и Один, собирает души умерших, которые живут не только в Хельхейме и Вальгалле, а еще и в столице Асгарда, и прекрасный сад — вотчина смерти. Еще люди обиделись на Фрейю за отказ показать свои чертоги. Они вынуждены были довольствоваться балконами Гладсхейма, развернутыми к Фольквангу: не имея возможности дотронуться до красоты, они пожирали ее глазами.       Вот и сейчас Джейн пыталась рассмотреть пышный сад, не обращая внимания на снегопад и чудовищный ветер. С крыши Гладсхейма доносилось дрожащее кукареканье Гуликамби, возвещающее о том, что магический петух даже в мороз не оставит свой пост: не дай Имир пропустит начало Рагнарека, не успеет предупредить асов, не выполнит свое предназначение. Соглядатай отца прохаживался близко, но Локи все равно решил подслушать разговор, который заинтересовал его донельзя.       — Я все время слышу, как воины и даже служанки говорят про «удачу», — голос Джейн сносил ветер, и Локи пришлось применить магию, чтобы разобрать каждое слово. — Мне кажется, что в английском языке под ней понимается не то же самое, что вы имеете в виду.       — Да, это правда, — Беркана судорожно пыталась перекричать ветер и подобрать современные английские выражения взамен привычных устаревших форм. — В вашем английском удача обозначает то же самое, что и у нас, просто вы относитесь к ней не так… трепетно. Вы ее не понимаете.       — Ну почему же? — переспросила Джейн и закашлялась из-за снега, попавшего в рот. — Я считаю удачей, например, что в свое время заинтересовалась астрофизикой.       — Но для тебя это ничего не значит, — Беркана поплотнее укуталась в шубу. — Мы, ученые Асгарда, заметили это, когда жили в доме у Наташи, дочери Альяна. Американские люди недальновидны и уверены, что достигли благости благодаря собственным заслугам, старанию.       — Ну, я бы не сказала, что это совсем уж неправда. Давай вернемся в комнату, здесь уж очень холодно, — Джейн бросила последний тоскливый взгляд на солнечный чертог Фрейи — давнишний предел ее мечтаний — и первая вошла в покои, причем так быстро, что Локи едва успел перепрятаться и затаиться: подслушивать стало проще, но и шансы быть обнаруженным возросли.       — Я хорошо училась в колледже, потому что много занималась, и мне заслуженно ставили высокие баллы за тесты. Председателем клуба я тоже была по своей воле и благодаря своим личностным качествам.       Беркана раздумывала над ответом, комкая в руках шубу, а Локи жалел, что не умеет внушать угодные ему мысли. Он бы сейчас столько всего рассказал смертной, что она тут же покинула бы Асгард и зареклась общаться с богами! Один кровавый орел испугал бы ее донельзя, что уж говорить о жертвоприношениях и пытках, тоже напрямую связанных с удачей.       — Джейн, скажи, могло ли так получиться, чтобы на тесте попался вопрос, который ты не знала? — пробормотала Одинсдоттир неуверенно. Споры никогда не были ее сильной стороной, и Локи злился, что рассказывать об Асгарде выпало ей, а не другому, достойному асу. Кто мешал Джейн сдружиться с Леди Сиф — доблестной воительницей, обожающей пафосные бравые речи?! Неужто дух соперничества?       — Могло, конечно, — землянка дружелюбно улыбнулась: она неплохо чувствовала окружающих и видела, что еще немного, и Беркана уйдет в молчанку или позовет слуг, при которых Джейн старалась рта не открывать. — Такое могло случиться, конечно, но редко.       — Раз случалось редко, значит, удача была на твоей стороне. Так, примерно. Ты, наверное, меня не понимаешь, да?       — Не то, чтобы… Просто это теория вероятности, — мягко возразила Джейн. — Если хорошо готовиться к тесту, то вряд ли попадется что-то, чего не знаешь. Вероятность маленькая. Ты знаешь про теорию вероятности? Объяснить тебе?       Беркана помотала головой и вся сжалась, словно ожидая удара. Происходящее нравилось Локи все меньше. Про теорию вероятности он бы с Джейн поспорил: например, какова вероятность, что из кубка с серыми и белыми камушками она вытащит серый, если он магически обратит все камни в желтый цвет?       — Все же именно благодаря удаче тебе не попался сложный вопрос, — выпалила Беркана, собравшись с духом. — Американские люди неправильно понимают свою судьбу. Вы считаете, что сами ее вершите, но, я помню, у вас многие люди умирают под машинами. Значит, удача благоволит тем, кто еще не попал под машину. Удача благоволит тем, кто не жил в том большом городе, который разрушили царевичи. Удача управляет нами. Красота, ум и даже доблесть — чем они были бы без удачи? Представь, что ты бы была лучшей в астрофизике, но при поступлении к учителю тебе бы не повезло: у него было бы плохое настроение, ты бы ему не понравилась или тебе бы попался вопрос, ответ на который ты бы не знала. Или ты могла сломать шею по дороге на важный тест. Раз этого не случилось, значит, тебе благоволила удача. Понимаешь?       Беркана выдохлась после столь бурного, несвойственного ей монолога. Она тяжело дышала, и с благодарностью приняла из рук собеседницы кубок с водой, который смертная обнаружила на низеньком столике по мановению магии Локи. Дочь Одина впервые хоть немного оправдала своё громкое прозвище. Не настолько уж она ничтожна, как хочет казаться. Или ничтожной ее сделал Хагалар, потому что ничтожной женщиной легко управлять? Локи до сих пор не разобрался, помогает ли Хагалар тем, кого якобы любит, или лишь использует себе во благо?       Джейн глубоко задумалась над словами приятельницы — с такой стороны она свою жизнь никогда не рассматривала. Да и не только она. Любой смертный.       — Ну, хорошо, я поняла, что ты пытаешься мне сказать. Я признаю, тут есть рациональное зерно. Но я не раз слышала разговоры о том, что Локи благоволит удача. Он воин, его удача заключается в победоносной войне, так ведь? Но свою войну в Нью-Йорке он проиграл, ты и сама видела записи на базе ЩИТа. Значит, ему удача не благоволит?       Вопрос Джейн прозвучал неестественно громко, отразился от высокого потолка и дал Беркане несколько мгновений на то, чтобы собраться с мыслями. Локи весь обратился в слух: нет ничего более интересного, чем узнать сплетни о себе самом.       — Ты знаешь, кто такой Локи на самом деле?       — Сводный брат Тора.       С какой легкостью девушки произнесли эти слова! То, что Локи до сих пор не мог полностью в себе принять, для них было лишь кратким вопросом и не менее кратким ответом. Сводный брат! О да, сводный брат. Забыли добавить, что дитя поверженных монстров и по их меркам урод, потому что маленький, слабый и не выдерживающий холод… Внезапно Локи пришла в голову мысль, что, быть может, в своем втором облике он с легкостью выдержал бы любой мороз и не болел бы постоянными пневмониями. Проверить захотелось немедленно, но каскет остался в поселении.       — А если ты знаешь, кто он, то почему считаешь, что он неудачлив? — замешкалась с ответом Беркана. — Он удачливее всех асов в Асгарде.       — Не понимаю. Объясни, пожалуйста, — Джейн придвинулась ближе, демонстрируя заинтересованность в судьбе чуть ли не кровного врага. Если бы она была воином, Локи бы давно вызвал ее на поединок, но Джейн не умела даже прясть, так что и в женском соревновании проиграла бы, что уж говорить о мужском. Заступиться за ее честь тоже было некому: родители не то умерли, не то прекратили всякое общение, а более дальние родственники в Мидгарде считались родственниками только в случае смерти одного из них и дальнейшего раздела имущества. Вот Брюс Беннер мог и имел полное право вызвать на бой неудачливого завоевателя, но он отказывался даже от дружеских поединков и не думал об отстаивании чести своего города, из чего напрашивался вывод, что разгромленный город не был его родиной, и он сработал как наемный солдат, лишенный понятия чести.       — Тор родился у царя и царицы Асгарда, — донесся тихий голос Берканы, и Локи снова обратился в слух. — Это не удача, это случай, судьба, а Локи в младенчестве вместо того, чтобы погибнуть, как старшие дети царя ледяных гигантов, превратился в младшего сына Всеотца — властителя всех миров нашей галактики. Разве можно представить себе большую удачу? У Одина за его долгую жизнь были десятки, нет, сотни родных детей, но все они остались ни с чем, а Локи — дитя, обреченное на смерть, — стал наследником межгалактического, на вашем языке, трона! Его растили не как заложника и раба, а как сына Одина — его сделали асгардцем и членом царской семьи. Разве можно представить себе большую удачу? Ведь от младенца ничего не зависело, он ничего не мог сделать. Его удача — это удача его родителей. Она передается по наследству.       — Подожди, подожди, кажется, его родители проиграли войну Асгарду, — вмешалась Джейн, — то есть они точно были неудачливы.       — Да, верно, проиграли, и его мать погибла, но это было потом. Родился Локи во времена етунхеймского могущества и успел перенять удачу родителей до того, как они ее лишились. Понимаешь? У людей остались отголоски былого учения об удаче. Вы же гордитесь успехами своих маленьких детей? Только гордитесь неосмысленно, считаете, что раз это ваш ребенок, то он хорош. У вас остались проявления того, древнего понимания удачи, но вы не понимаете сути. Зато ваши чувства вас не обманывают: вы откуда-то знаете, ваше сердце говорит вам, что именно ваш ребенок — лучший в мире.       — Ты хочешь сказать, что вы гордитесь успехами своих детей, потому что ваша удача перешла им, а, значит, это вы удачливы, а вовсе не они? — наморщила лоб Джейн.       Беркана радостно закивала, удовлетворенная тем, что ее объяснение наконец-то приняли.       — Верно. И удачу можно потерять, если ты поступаешь неправильно. Так и случилось с Лафеем и Уллой. Так должно было случиться с Локи, но он пока удачу не полностью потерял, тем более что мы не знаем, что произошло год назад, но точно знаем, что он выжил в Бездне, где до него погибали все, кроме Хагалара. Он проиграл вашу битву, но семья приняла его, отец не изгнал его в мир отверженных. Вот там живут те, кто потерял не только удачу, но и надежду снова ее обрести. Там невыносимо ужасно. Но я не могу тебе объяснить. Ты меня не поймешь.       — Почему не пойму? — Джейн пододвинулась еще ближе, нарушая границы личного пространства — непростительная ошибка в случае с Берканой. — Попробуй объяснить, а я попробую понять. Это так интересно: познавать мир богов.       — Ты очень привязана к вещам, — едва слышно прошептала Беркана, отодвигаясь к подлокотнику. — К гребням, тканям и трезубцам. В поселении все это есть. На твой вкус там хорошо жить.       — Но есть какой-то подвох. Какой? — предприняла еще одну попытку Джейн, но Беркана замолчала, и он нее больше не удалось ничего добиться. Локи стало скучно слушать неумелый допрос. Джейн добилась лишь того, что подружка позорно ретировалась, даже не извинившись. Царевичу хотелось лично рассказать Джейн в подробностях обо всех мерзостях поселения, но он не решился. Смертная его не послушает, завяжется спор, ссора, в которой виноват окажется он. Отец и так сегодня объявил, что он по определению виноват во всем, только еще не хватало подать повод для новых обвинений.       — Ладно, спрошу у Хагалара, — пробормотала Джейн, допивая воду из кубка.       Эта идея Локи еще меньше понравилась. Старый маг возведет стены лжи, и не факт, что эти стены одобрит воспитанник Одина. Локи до сих пор не разобрался, работают ли они с Хагаларом сообща или друг против друга. Что маг думает о приезде смертных в поселение — узнать тоже не представлялось возможным: у всех стен есть уши, особенно у Гладсхеймских. За любым окном мог скрываться ворон, в любом углу могла притаиться Рататоск. А еще везде шныряли любопытные дворцовые асы. Локи ломал себе голову, как не допустить встречи Вождя со смертной, но пока ему не пришлось ничего предпринимать: Хагалар весь день не высовывался.       Тем же вечером Локи готовился ко сну, когда слуги доложили, что мать просит аудиенции по поводу какого-то сверхсрочного дела, которое никак не подождет до завтра. Царевич велел подать одежду, про себя костеря надоедливых родственников и слуг. Раз мать явилась почти ночью, значит, с дурными вестями, возможно, даже и о Хагаларе — ведь только о дурных вестях объявляют при свете факелов. Закончив наводить марафет, царевич вышел в приемные покои и в первое мгновение увидел скелет, который не сразу сменился обликом неродной матери.       — Локи, как ты себя чувствуешь? — царица, живая и здоровая, не подходила близко — нутром чувствовала, что что-то не так.       — Всё было хорошо, пока тебя не было.       Ответ Локи прозвучал чересчур грубо, но у него не было желания сплетать слова в витиеватую бахрому.       — Мама, скажи, ты ведь не имеешь никакого отношения к драугам, верно?       — Я не драуг, что ты.       — А к другим проявлением смерти ты имеешь какое-либо отношение?       — Зачем ты спрашиваешь? — родной голос показался Локи чуточку более строгим, чем обычно. — Ты же знаешь, что я отвечу «нет», но если я отвечу «да», то что ты будешь делать?       Локи промолчал.       — Мой ответ ничего не изменит.       — Да, наверное, — согласился царевич просто потому, что от него ожидали согласия. — Ты пришла только для того, чтобы осведомиться о моем здоровье?       — Нет, — печально покачала головой царица. — Я здесь, чтобы усыпить тебя. Завтра ты отправишься в Бездну.       — Вот как, — Локи жестом пригласил мать в спальню и отослал полусонных слуг. — И ты здесь, чтобы подготовить меня? Какая забота!       Он ожидал от себя другого: хотя бы страха перед усыплением и неизбежной участью, но почти все сильные разрушительные эмоции оставили его, кроме злости на отца, которую он без зазрения совести выказывал матери. Напускное спокойствие и вязкость сознания явно имели магическое происхождение.       — В Бездне ты будешь не один, — царица села в изголовье кровати, не замечая наглого тона и колкостей. — С тобой переместится прислужник отца: ворон или волк. Мы не оставим тебя и, если понадобится, придем на помощь.       — Выбираю таракана.       — Что? — брови матери от неожиданности взлетели вверх, за что Локи мысленно поставил себе плюс за удавшуюся шутку.       — В качестве соглядатая. Отец недавно отдал мне своих тараканов. Пусть кто-нибудь привезет их из поселения. Нет в мире более живучих существ, ведь они прожили несколько тысячелетий. Их я с собой и возьму. Достойные шпионы для великого Всеотца?       — Достойные, — кивнула мать, не оценив шутки. — Ложись спать. Я побуду рядом.       — Давай усыпляй, — пробормотал Локи. Ему требовалось хоть немного времени на раздумья, но и этого его лишили, подослав приемную мать, которую он не может прогнать или заставить долго ждать. Надо было утром уехать в поселение, несмотря на намеки отца. Запереться там и готовить армию. А теперь всё — его не вернут из Бездны, его просто выбросят в бессознательном состоянии как ненужную, опасную игрушку в надежде, что он разгромит какой-нибудь другой мир, не принадлежащий Всеотцу. Локи нарочито медленно раздевался: эти несколько мгновений, возможно, последние в его короткой жизни. Его точно умертвят, если не получится что-то из того, что мать с отцом задумали сделать ночью. Не верил Локи, что его просто так решили усыпить — что-то затевалось. И уже никак не сбежать. А ведь ему дали целый день на побег: как можно было упустить его! Променять на слежку за девками! В Бездне он был свободен. Там множество женщин, готовых ради него на все. Там он найдет нового могущественного союзника, особенно со своими новыми силами. Там он станет по-настоящему великим. Докажет хотя бы себе, что он нечто большее, чем тень брата, неудачный эксперимент Одина, навязчивая идея Хагалара. Но в Бездне его ждет Танос со страшной карой, от которой не скрыться. Лучше уж умереть во сне, особенно сейчас, когда напущенные отцом чары не дают ни запаниковать толком, ни даже уболтать мать и вызнать истинное положение вещей.       — Если я завтра не проснусь, — шепотом произнес Локи, укладываясь поверх шкур, — отдайте мое тело в поселение. Хочу, чтобы мои внутренности послужили хоть кому-то.       Мать ничего не ответила, но царевич знал, что его просьбу не уважат. В правящей семье Асгарда исполняли только те желания, которые полностью совпадали с родительской волей.              Царевич крепко спал, когда дверь отворилась, пропуская Хагалара и Одина. Лица обоих старцев были предельно серьезны и сосредоточены. Один подошел к Фригг и едва заметно дотронулся до ее руки, Хагалар встал с другой стороны кровати.       — Священная жертва, Лаугиэ, — торжественно произнес он, — ребенок, который много столетий назад разъединил нас. Неужто сейчас он способствует нашему воссоединению?       — Это тебе решать, — миролюбиво произнес Один. — Но не сейчас. Мне нужно сосредоточиться. Я несколько тысячелетий не проникал в чужую память. Мне может не хватить ночи на то, чтобы добраться до нужных воспоминаний.       — Я хорошо помню, как выглядел Локи, когда ты его принес, — подала голос Фригг. — Ему было от девяти до двадцати четырех лет.       — Что ж, если ты уверена, то в этом промежутке я и буду искать.       — Один, — вмешался Хагалар. — А ты точно не повредишь его мозг и память? Ведь твои силы приносят в Девять Миров как благоденствие, так и смерть.       — Я ни в чем не уверен. Но нет иного способа узнать о ритуале. Мы же обо всем договорились.       — Или ты согласен навсегда сослать Локи в Бездну? — спросила Фригг, глядя Хагалару прямо в глаза: выдержать ее взгляд он никогда не мог, поэтому и сейчас опустил голову, скрывая свои сомнения. Если бы он был уверен, что Локи не угрожает опасность, он бы посчитал ссылку лучшим выходом. Уйти с любимым ребенком в Бездну. Вдвоем. Выбить из него всю одиновскую дурь, подарить магию, вырастить достойного полукровку, посадить на трон Асгарда и спокойно умереть, зная, что его долг перед миром выполнен, что он сделал всё, что мог, и даже большее. Но оставаться подле Локи сейчас слишком опасно. Неведомые силы его нового естества уничтожат любого аса.       Не дождавшись возражений, Один прижал пальцы к вискам Локи и закрыл глаза, погружаясь в паутину чужих воспоминаний. Зимняя ночь длинна, но и работа невероятно сложна. Чужое сознание, пусть даже спящее, представляло собой огромный мир, разобраться в котором никому не под силу. Единственные простые манипуляции с ним — проникновение и видоизменение чужого сна, но Один не позволил себе отвлекаться на любимые мелочи. Перед ним стоит грандиозная по сложности задача: докопаться до самого низа, до того, что прочно забыто, до того, что сам Локи не в состоянии извлечь из памяти. И сделать это надо так нежно, чтобы не свести нечаянно с ума, не перепутать воспоминания, не превратить сына в блаженного идиота, не умеющего держать нож в правой руке. Последние столетия жизни Один даже не рассматривал. Он слой за слоем пробирался через мыслеобразы и испытывал невероятное упоение от происходящего.       Тот, кто никогда не копался в чужой душе, не поймет восторга, который испытывает бог, разбирая смертного на части. Все разумные существа состоят из одинаковых физических частей — рук, ног и головы, и нет ничего интересного в расчленении тела, пускай маньяки и придумывают различные украшения для телесных оболочек своих жертв. Зато духовный мир неповторим у каждого аса, у каждого человека, у каждого ежа. В свое время Один оттачивал свое мастерство на животных и людях — на представителях низших рас. Он делал безумные вещи: внушал угодные ему мысли, забирал воспоминания, коверкал их, вставлял чужие, менял людей и животных душами и телами, потрошил человеческую и животную память. Огромные возможности и огромная ответственность. Он сам отказался от своего проклятого дара три тысячи лет назад, оставив себе только сны — давние отголоски былого мастерства. Лишь двое знали о том, на что он способен на самом деле. Но и тут Хагалар пошел против него: никто другой не мог рассказать Локи о магии мозга, а за последнее время сын несколько раз спрашивал о ней. Хагалар опять показал себя плохим союзником. Но это не имело значения. Возможно, маг был единственным существом во вселенной, кого Один по-настоящему любил и кому был готов всё простить. Возможно, это была большая ошибка, его личная слабость, на которую он, царь Девятимирья, не имел права. Если бы всё сложилось иначе… Впрочем, это уже сентиментальность, за которую он сам недавно упрекал Хагалара. Маг скоро умрет, век его короток, а бог Девяти Миров собирался прожить еще около тысячелетия. Они слишком рано встретились: если бы Хагалар был моложе на пару тысяч лет…       Собственные мысли лились равномерным потоком. Один все медленнее и медленнее пробирался к цели, лежащей на самом дне. Первые воспоминания. Ранние годы. Их придется просматривать. Но как же сложно найти искомое! В первый раз Всеотец не рассчитал силы и врезался в самое дно памяти — во внутриутробное развитие. Слишком далеко. Ближе, еще ближе. Первый год, второй или уже пятнадцатый? Надо бы найти девятый, но как?       Наконец, с большим трудом, Один уловил девятый год. А дальше началась скучнейшая рутина: черно-белое зрение, практически полная слепота, потолок и стены утепленной комнаты, искаженные голоса. В раннем младенчестве дитя ничего не осознавало. Один год за другим — зрение улучшается, в нем постепенно появляются оттенки красного, но как же мало видит младенец! Воспоминания прыгают туда-сюда и обратно. Нужный день — как сложно найти его среди тысяч других. Асгардские воспоминания. Слишком далеко, надо вернуться. Почти невозможно ориентироваться, когда мир черно-бел с оттенками красного, когда голоса взрослых заглушает детский плач. У Одина ментально опускались руки: его мотало из одного дня в другой, но нужная дата не находилась. В конце концов, царь решил покориться судьбе. Если ему повезет, он наткнется либо на ритуал, либо на первое появление Локи в Асгарде и отсчитает от него несколько недель назад.              — Солнце встало, мы не можем больше ждать, — нарушил молчание Хагалар и сладко зевнул. Ночью они оба не сомкнули глаз и не перекинулись ни единым словом. Скучная, бессмысленная ночь, проведенная подле спящего царевича — не то висельника, не то триумфатора.       — Я останусь с мужем, — встрепенулась задремавшая Фригг. — Но ты должен выйти к нашим гостям и занять их. Ты должен отвести от нас всякие подозрения.       — Я не тот, кто вам что-то должен, — зевнул Хагалар. — Поклянись, что ничего не сделаете с Локи, пока меня не будет.       — Что стоят мои клятвы, если его судьбу решает Один?       — В самом деле: чего стоят твои клятвы, моя прекрасная царица? — У Хагалара болела голова, а во рту ощущался мерзкий привкус вчерашнего дрянного алкоголя. — В самом деле, что может женщина в Асгарде? Что может маленькая девочка в царских покоях? Всего лишь своими руками повесить десяток взрослых мужчин! Всего лишь встать на один уровень с самим царем Асгарда! Всего лишь отравить десятки женщин других миров. Всего лишь стать советчицей царя, достигнуть к тысяче зим того, чего ни одна из прочих достигнуть не способна даже к старости. Где та Фригга, которую я когда-то уважал? Когда ты стала безвольной рабой мужа? Когда начала покорно повторять, что все действия Всеотца несут свой смысл? Ты же сама в них смысла не видишь. Ты позволила ему издеваться над детьми. Вы вырастили их калеками. Но ты искалечена еще больше, чем они. Когда это случилось? Что с тобой произошло, Фригга?       В наступившей тишине Хагалар слышал стук собственного сердца, который отражался в ушах, словно тысячи барабанов.       — Когда родился Тор, — тихо ответила уставшая, враз постаревшая царица. — Всё произошло именно тогда. Но ты не желал ничего замечать. Не желал слушать. И сейчас не желаешь понять. Наше время ушло. Прошлого не вернуть. Та Фригга, которую ты любил, давно погибла.       — А та Фригга, которая любила меня?       — Тоже.       — Значит, — Хагалар растер лицо, пытаясь проснуться, — значит, передо мной покорная супруга Всеотца, от которой ничего не зависит, даже судьба собственных детей? Хозяйка Фенсалира, кукла для короны, которую она все равно не носит. Обладательница статуса, о котором мечтала каждая асгардийка, достойная мать взрослых детей, которые могут стать великими царями и по примеру своего отца разнести славу Асгарда во все уголки Девяти Миров.       — Верно, — кивнула Фригг, и не было в ее ответе ни капли иронии, а только суровая правда, суровая отповедь, которую невозможно понять двусмысленно. — Всё изменилось, Хагалар. Ты выбрал свою судьбу. Я выбрала свою судьбу. Я счастлива. А ты нет. Ты проиграл. А я выиграла.       — Жизнь под пятой мужа вдруг стала для тебя счастьем? — покачал головой Хагалар. — Как же горько я расплачиваюсь за свой побег! Я упустил Локи. Я потерял тебя.       — Но кое-что у тебя еще осталось.       — Надежда?       — Нет.       — Память?       — Нет.       — Что же?       — Один. Твой…       — ТВОЙ… Муж. Я от своих слов не отрекаюсь.       — А я обиды не прощаю, — Фригг с трудом поднялась на ноги. — Я никогда не забуду, как ты оттолкнул меня. Ты именно тогда потерял мои дружбу и доверие. А вовсе не тогда, когда преступил все клятвы и ушел. Нет, для меня ты умер, когда оттолкнул протянутую тебе руку.       — И снова мы ворошим прошлое, — Хагалар провел рукой по волосам Локи, и вспышка света на мгновение резанула по глазам, возможно, помешав Одину исследовать измученное сознание. — Наши дети выросли, а мы все еще не можем простить друг другу старые обиды. Мы гложем себя ими, травим душу, домысливаем то, чего нет, живем в собственных воздушных замках. А страдает из-за этого невинный ребенок.       — Это наша война.       — Но Локи в ней — случайная жертва.       — Это всё пустое, — вздохнула Фригг. — Хагалар, я прошу тебя, займи наших гостей. Я пошлю за тобой, как только твой… мой муж очнется. Даю слово.       — Я бы поверил и простому обещанию, — небрежно бросил Хагалар, направляясь к двери.       — А я бы не поверила даже твоей клятве, — раздалось в ответ.