Мальчик для битья.

Лес — это такое чувство свободы и азарта. Обманчивая тишина для жителя города — и полна жизни для жителя деревни. Кто хотел, тот бы услышал малейшее дыхание леса. Два всадника гнали своих скакунов во весь опор по лесной дороге, пригнувшись к шеям выносливых скакунов, подгоняя их не столько стеком, а восклицаниями. Гнедые шли практически нога в ногу, но тут один из наездников приподнялся на стременах и его скакун рванул вперёд, словно обрёл второе дыхание. Весёлый хохот вырвался из горла проигравшего, он натянул поводья, мотая головой и улыбаясь. — Ну ты и пройдоха, Жан-Клод! В следующий раз скажи мне, чтобы я не делал ставки в такой сумме! — Ставка была твоя, я не принуждал, — развернув коня, ответил второй, с тревогой наблюдая за ходящими ходуном боками своего жеребца. Спрыгнув на землю, юноша с заботой провёл по лоснившемуся боку, прислушался к ритму сердца животного и облегчённо выдохнул, прислонившись лбом к потной шкуре. — Боишься, что переусердствовал? — Не хочу терять такого друга, — Жан-Клод провёл рукой в перчатке по мягким ноздрям скакуна. — Больше не буду его так напрягать. — Отец знает, что ты лучший наездник, чем я. Как ты укротил этого зверюгу, ума не приложу. — Лаской и обходительность. — Марьяну ты тоже лаской и обходительностью привлёк? — со смешком проговорил Арман, поигрывая стеком. Тёмно-синие, с возрастом ещё больше потемневшие глаза Жан-Клода воззрились на наследника титула, напряжение висело ещё некоторое время в воздухе, пока младший из двоих не опустил глаза, признавая силу другого. — Всех привлекает ласка, Арман. — Ты хоть знаешь, пройдоха, что тебя провожают взглядами женщины, годящиеся тебе в матери? Моя мать оказалась права: при правильном и умном раскладе ты себе сделаешь состояние и даже сможешь подняться на социально новую ступень. — Альковный мальчик? — Жан-Клод взлетел в седло, подбирая повод, обернулся к Арману, дав на мгновение увидеть тому свои глаза и выражение на лице. — Знаешь, я как-то по-другому хочу распорядиться своим временем, чем ублажать увядающих матрон. — А они опытны и соблазнительны, тем паче во тьме все кошки серы, Жан-Клод. — Я люблю свет, так что я пас в таких играх. Хохот Армана Рошешуа разнёсся далеко окрест, когда он подстегнул своего коня, поравнявшись с названным братом. Их перепалки иногда едва не заканчивались драками, но оба прекрасно понимали, что слова бывает ранят больнее, чем кулаки. Они тренировались друг на друге, на гостях, которые навещали чету Рошешуа. Пока безобидно, но граф как-то раз отметил, что оба они могут однажды попасть из-за своих острот в Бастилию. Жан-Клод тогда ровно ответил, что расчитывает туда не попасть, ну, а если подобное случиться, то может, Арман его выкупит? Графиня смотрела, как её сын въезжает в ворота замка в сопровождении приемыша. — Они смотрятся, как родные братья, — тихо заметила она мужу, который стоял за её спиной и обнимал за талию. Тихий вздох Жан-Жака коснулся теплом её щеки. — Но он не его брат. И скоро ему придётся покинуть наш дом. — Но он заставил Армана стать ответственным за чужую судьбу. Граф задумчиво кивнул, вспомнив инцидент с потерей лучшего жеребца из конюшни замка. Арману тогда пришлось не по нраву, что отец категорически приказал ему ни в каком разе не брать этого скакуна, так как его транспортировка стоила Жан-Жаку баснословных денег. Не привыкший к отказу, сын тайно оседлал жеребца и вскачь покинул замок, решив наплевательски отнестись к приказу. Утром конюх помчался к графу, когда обнаружилась пропажа, сын вернулся к полудню, пешком. Злой, как дьявол, он хлестанул слугу, подвернувшемуся под горячую руку, располосовав ему лицо. Ему навстречу вылетел встревоженный Жан-Клод, вцепившись в широкие плечи, что было силы встряхнул, заглядывая в горящие глаза. — Где лошадь?! Арман тогда его отшвырнул прочь, взвившись. — Лошадь??! Тебя лишь эта кляча интересует? В синеве глаз приёмыша замерцала безнадёжность и он даже не стал противиться, когда на его плечо опустилась плеть Армана, располосовав рубашку. — А ну стой! — отец редко повышал голос на наследника, но сегодня он был взбешён до крайности, синева глаз сияла сапфирами. Ухватив сына за волосы, он что есть силы встряхнул его, ударом пресекая попытку Армана вывернуться. Тот ошалело вылупился на графа. — За что? — Я тебе сказал, чтобы ты не трогал этого коня! Ты решил, что тебе всё позволено? Сволочь! — граф встряхнул сына как следует, порываясь ударить его, но лишь брезгливо толкнул на землю. — Где он? — В канаве лежит с перерезанным горлом: ноги сломала, — прошипел Арман, порываясь встать. Перекошенное лицо графа побелело от усилия сдержаться, он подскочил к наследнику, но внезапно успокоился. И это была та тишина, что страшнее бешенства. Тишина, сулившая беду. — Принесите кнут, — распорядился он, не спуская глаз с замершего на движении сына. В черноте глаз наследника появился нешуточный испуг, пополам с издевкой. — Ты не сделаешь этого, отец! Ледяная улыбка тронула губы аристократа, он лишь презрительно выгнул брови. — Ты так уверен, что знаешь, что я предприму, Арман? Слуга с ровным выражением на лице передал в протянутую руку господина кнут. Граф ещё минуту смотрел на сына, после перевёл взгляд на стоявшего неподалёку Жан-Клода, стиснувшего руки в кулаки, но взглянувшего в сапфировые колючие глаза, зная почти, что его ждёт. — Привязать его у конюшни, — распорядился граф, похлопывая свёрнутым кнутом по ладони. Арман вскочил на ноги, переводя непонимающий взгляд с уводимого парой лакеев Жан-Клода на отца. — Но ведь это не он!.. Это я. Я! — Ты же сказал, что не посмею, сын. А Жан-Клод — твоё второе «я», то, на чём ты учишься. Слово такое есть — ответственность называется. Делаешь ты — расплачивается он. Арман мотал головой, отказываясь принимать это объяснение. — Нет! — Но и это ещё не всё, — граф сегодня был несгибаем и твёрд. — Твоего компаньона сегодня пороть будут не слуги, как бывало ранее. — Ты? В голосе сына слышались вызов и гнев. В синеве глаз отца тогда промелькнула издевка. — Нет, ты! Арман тогда отшатнулся от графа, словно из его рта внезапно выползла змея. Он безостановочно мотал головой из стороны в сторону, не спуская глаз с главы семейства. — Нет, не буду, не заставишь… Он уже давно в нашей семье, он мне как брат… Ни за что!!! — Будешь. Ты сознательно нарушил приказ. А за нарушением следует расплата. Возьми кнут! — резкий приказ выстрелом прозвучал в повисшей тишине, графиня стояла на крыльце, вцепившись в косяк, бледная, тревожная, но не вмешивалась. — Иди к сатане! — впервые Арман противился воле отца в полный рост. — Или ты, или Жан-Клод умрёт, — постановил граф, переведя взгляд за плечо сына. Тот крутанулся на каблуке, бледнея, когда увидел, что возле Жан-Клода, чьи руки были прикручены крепко верёвкой к коновязи, стоит один из головорезов и правая рука отца, его личный палач. Арман задрожал. Выбрать смерть друга и товарища, не раз спасавшего ему шею или самому поднять на него руку? Слуга, бывший неподалёку, шагнул к Жан-Клоду, кинжалом распоров на его спине рубашку. И при этом не нарочно оставил на коже порез. Арман вздрогнул, холодея. Непослушными пальцами он взял брошенный кнут, расправил его во всю длину. И бросил под ноги. — Не могу! — А он бы смог. Выходит, он сильнее и прагматичнее тебя. И умеет выполнять приказы. Мне его сделать своим наследником, сынок? — последние слово граф словно откусил, покосившись на наследника. Армана хватило ровно на три удара. Сделанные со злостью, они рвали кожу на загорелой спине Жан-Клода, после кнут падал в пыль, взмывал и вновь полосовал кожу, оставляя на ней глубокие раны. Жан-Клод закричал, Армана начала колотить сильная дрожь, кнут выпал из разжавшихся пальцев и он спотыкаясь направился к приятелю. Палач отца заступил ему дорогу, отталкивая от обвисшего у коновязи юноши. В следующий момент он уже катился в пыли от сокрушающих ударов по лицу и в корпус от наследника. — Убери руки, мразь! Арман перепрыгнул коновязь, чтобы увидеть лицо Жан-Клода. Дрожащей рукой провёл по его волосам, прошептав: — Я сожалею, я так сожалею… Из прокушенной губы друга катились капли крови, глаза были закрыты, на плече расплылось кровавое пятно от удара стеком. И Арман взвыл, стараясь руками развязать верёвки, удерживающие Жан-Клода у коновязи. У него ничего не получалось, он рычал от бессилия, пока кто-то не спеленал его по рукам и ногам, уволакивая в замок, пока слуги копошились возле Жан-Клода. Граф моргнул, отгоняя видение произошедшего. Это был переломный момент в Армане, тот момент, когда детство закончилось раз и навсегда, когда он наконец-то понял, что всё время, пока он пакостил и проказничал, расплачивались другие: потом, криками, кровью. Это оказало на мальчишку отрезвляющий эффект. Только между сыном и им разверзлась пропасть. Арман так и не простил себе нанесённых ударов. — Скоро они направятся ко двору Людовика. Там им придётся приложить максимум усилий, чтобы не попасть в переделки. И как ты думаешь, кто будет вытаскивать Армана из этих переделок? — Я смотрю на Жан-Клода и всё время размышляю: откуда в нём это смирение? Эта гордость, что не даёт сломаться? Арман ведь обращался с ним всегда с высоты, но Жан-Клод сумел дать понять, что никогда не станет пресмыкаться перед нашим сыном, а ведь это на порядок облегчило бы ему жизнь. — Смирение? Гордость? Знаешь, Жан-Клод может и горд, но вот смирение… Не обманывайся. В нём её никогда не было. Он прогибался под обстоятельства, да, научился он многому из того, что я хотел бы дать Арману, а выходит, передал вот этому приёмышу. За Арманом стоит титул и влияние семьи, за Жан-Клодом только его красота и амбиции. Качества лидера, не находишь? Графиня усмехнулась: — Сказанное тобой мне напомнило Людовика: вроде тихий и приятный, но наш юный король натерпелся от знати и остальным следует помнить об этом тщательно. Значит, ты твёрдо решил, что мальчики отправятся в Париж? — Пора выпускать птичек из клетки, пусть расправят крылья. Жан-Жак поцеловал макушку жены, прижавшись щекой к волосам супруги. В нём боролись опаска и страх, что он не мог всё просчитать. А Париж полон опасности.