"Графиня де Монсоро": ебала жаба гадюку.

             Кто бы там что ни говорил, но история глупой баронской дочки вовсе не оригинальна, не блещет новизной, а как раз наоборот — весьма и весьма банальна. Этакий вольный пересказ мэтром Дюма всем давно известной истории о Красавице и Чудовище.        С тем, правда, отличием, что Красавица у Дюма «выродилась» какая-то ущербная, да ещё на всю голову сразу; подозреваю, что это печально икнулся мэтру богатый опыт общения с разудалыми девицами не самого тяжёлого поведения.       Как ни старался мэтр, как ни укутывал он свою Диану (имя-то какое! Богиня-девственница у римлян, она же Артемида) в белоснежные покрывала добродетели, но из-под этих самых покрывал то и дело проглядывает-просвечивает размалёванное лицо потаскухи.       Когда я называю героиню Дюма потаскухой, дорогой читатель, я вовсе не имею в виду, например, торговлю белоснежным телом по чётко установленному тарифу, или бесконечную вереницу любовников со стороны прекрасной Дианы де Меридор: я говорю, в основном, о жалких потугах и судорогах её очень слабо выраженной нравственной природы, которые и привели героев этой истории к столь печальному финалу.       Инфантильность, махровый эгоизм, лицемерие, лживость, умственная неразвитость, отсутствие всякой любви к ближнему, ярко выраженное стремление всегда и при любых обстоятельствах получать своё, ничем при этом не поступившись — именно эти качества, по утверждению товарища Ломброзо, как и недоразвитая половая чувственность — были, есть и будут основной причиной того, что женщина становится проституткой.       И все эти качества, скопом, ещё и усугублялись в этом прекрасном, как сама любовь, существе, хорошо заметным отсутствием способности мыслить связно.       А поначалу, когда читатель ещё склонен верить герою на слово, очень удивило отношение девицы Меридор к горячо любимому папе.       Когда папенька пришёл её сватать, девица забилась в истерике со словами: «Если, батюшка, вы меня хоть немного любите…» — типичная фраза манипулятора.       Батюшка тут же слился, а читатель сидел и думал: «Вот же сука… за что ты батюшку-то так? Хоть бы спросила для приличия: что, как, чем это может для них двоих обернуться?»       Но Диану де Меридор эти мелочи не волновали совершенно, она была маленькая и глупенькая папенькина девочка, с которой спрос был невелик.       Потом с этой маленькой глупенькой девочки спрос был невелик снова, когда она надавала графу Монсоро лживых обещаний в весьма серьёзном деле.       А вполне могла бы сказать просто и ясно — для девятнадцати лет это проблема только на первый взгляд: «Господин де Монсоро, вы заставляете меня лгать. Сейчас и в том недалёком будущем, когда я стану вашей женой. Я не люблю вас, и вы это знаете, но мне кажется, вы не до конца просчитали все последствия нашего договора в том случае, если я, испугавшись грозящей мне опасности, соглашусь дать богу и вам лживый обет верности.       Я думаю, что дав вам такой обет, я не буду обязана сдержать его, потому что дам вам клятву верности под давлением, из страха перед неведомым будущим, и это противоречит велениям моей совести.       Я не могу шутить такими серьёзными вещами, поэтому прошу вас отвезти меня к отцу — человеку, у которого я с полным правом стану искать защиты и покровительства».       Да, это была бы наивная речь, но речь честная, речь юного, неопытного существа, которое ищет выход и пытается решить дело по совести, не выезжая на лживых обещаниях.       Но героиня Дюма лжёт, изворачивается, как гадюка под вилами, попутно обвиняя в своих бедах графа, принца, жестокий, несправедливый рок, но только не саму себя.       Она — маленькая глупенькая папина дочка, ей можно, и сюжет известной истории о Красавице и Чудовище в пересказе Дюма явственно перекашивается вбок по сравнению с первоисточником.       О чём нам обычно рассказывает история Красавицы, попавшей в лапы к Чудовищу?       Нежная дева, исключительно домашнего воспитания, разбалованная и изнеженная отцом, при отсутствии матери, внезапно попадает в страшный-страшный замок, на съедение ужасному Чудовищу.       Бессильный отец, как всегда, опускает руки, и дева, как только опускается перед ней подъёмный мост, для мира умирает. Похоронена.       Находясь в полной власти Чудовища, дева несказанно его боится: едва заслышав цокот громадных когтей по плитам пола, подпрыгивает на месте, писается и даже какается.       Это у Аксакова Зверь Лесной — Чудо Морское был вполне себе духовен и облагорожен, а во французском варианте этой истории Чудовище воняло, как дикий зверь, рычало, сопело, цокало когтями по полу день и ночь, за столом чавкало и грызло, и ещё донимало бедную деву, что ни день, сомнительными разговорами на тему: «Когда ты выйдешь за меня замуж?» Ну вылитый Монсоро.       Как водится, очень скоро дева перестала бояться страшного зверя и стала к нему привыкать, а Чудовище стало понемногу «очеловечиваться», как и положено мужчине рядом с женщиной.       Дальше — больше, дева привыкла к своему Зверю и увидела-разглядела в нём то, чего раньше не замечала, а потом и вовсе, когда поняла, что зверь только на лицо ужасный, а внутри добрый, радостно согласилась стать его женой, и у Чудовища тут же отвалился хвост.       Но сюжет, рассказанный мэтром Дюма, начинает вилять, точно маркитанская лодка: Красавица надулась, как индюшка, на Чудовище даже и смотреть не хотела, сквозь зубы надавала ему обещаний, которые даже не собиралась выполнять, и как только подвернулся удобный случай — завела себе красавца-любовника.       Этот красавец сначала очень пылко ухажёрствовал, обещал избавить Красавицу от страшного мужа, но в итоге муж остался мужем, а красавец Бюсси напрудил полные голенища.       Он обиженно игнорировал обманщика-принца, раскатывал в обидках губы, а потом, настрадавшись до нервных припадков, и вовсе спрятался под одеяло.       Когда Принц Анжуйский совершенно «на голубом глазу» навестил своего любимца, то любимец что-то обиженно кудахтал из-под своего одеяла, и только. А потом и вовсе был спасён преданным ле Одуэном, который, как и положено верному слуге, прикрыл задницу своему господину, выставив принца за порог.       Диана, к тому времени будучи представленной при дворе, немного оперилась и, убедившись окончательно, что её Чудовище — не такое уж и чудовище, упорно поджидала у окошка своего милого кабальеро, а кабальеро всё не шёл и не шёл.       А Монсоро, у которого от одного вида герцога Анжуйского начинались корчи, тем временем решил отправить жену в Анжу.        Непонятно только, почему этот тиран и деспот разрешил супруге вернуться к папе.       По идее, Монсоро должен был загнать Диану в какое-нибудь своё поместье, чтобы она вела его дом и исполняла там обязанности хозяйки.       Но граф отпускает жену в дом отца, где она будет вести прежний, девичьи-беззаботный образ жизни, и делает это он исключительно по лютой, звериной злобе, ясно же.       Диана, понимая, что с отъездом в Анжу её прекрасный, придуманный, вымечтанный роман накроется медным тазом, решает любой ценой выковырять своего красавца из щели, куда он так решительно забился.       Решился бы Бюсси появиться на глаза Диане после всех своих художеств — вопрос сложный, и ответ на него весьма неоднозначен, как по мне.       Но Диана уверенно взяла дело в свои руки: приняв желаемое за действительное, какого-то мужика под окном за Бюсси, она решает больше не ждать милости от природы и вытащить гордого красавца на свидание под тем смехотворным предлогом, чтобы сказать ему спасибо за всё, что он для неё сделал.       Причём Диана настолько сильно сомневается в своём кавалере, что даже не уверена в том, что он захочет прийти на встречу к ней — Реми молчком приводит Бюсси в тот самый садик, в котором с видом несказанно кроткой добродетели сидит любовь всей его жизни.       Знаешь, дорогой читатель, женские персонажи горячо мной любимой Шарлотты Бронте — это нечто, кто бы спорил, но есть у них одно славное качество — не подставляться п…ой под мужские причуды.       Люси Сноу, страдая и мучаясь в неизвестности, ибо любимый, наговорив с три короба нежных слов, куда-то испарился, делает для себя замечательный вывод: «Если он не идёт сам, значит я ему не нужна, и я не стану навязываться; я не пошла бы его искать, даже если бы он находился в соседней комнате».       Но Диана де Монсоро — не Люси Сноу, она хватает столичного принца обеими руками под видом заботы о его драгоценной персоне: «Бла-бла-бла, это так опасно — ходить под моими окнами, когда у меня такой ревнивый муж», — на что Бюсси ляпает с размаху, ни разу не подумав: «Так это был не я!»       Диана пучит глаза — такой конфуз, а она так мечтала-надеялась, и Бюсси начинает мычать-оправдываться, мол, жил-был, я был болен-болен и прочее-прочее.       Понимая, что разговор не клеится и столичный красавчик растекается аморфной массой, Диана придаёт ему резвости, забрасывая первый крючок: «Прощайте, я уезжаю навсегда».       Она, возвышенное, чистое создание, побыв три дня на побегушках в свите королевы, не успела запомнить там толком никого даже по имени, зато успела возненавидеть свет, двор и Лувр.       Кто бы сомневался, что Диана де Монсоро — богиня, а свет, двор и Лувр, — говно, все вместе и каждый в отдельности.       Бюсси ретиво хватает наживку, начинает страдать и с удвоенной силой поносить Монсоро, на что в ответ Диана бросает ему наживку лучше прежнего — говорит, что Монсоро ещё не добрался до Райских Врат — мол, храню невинность и жду вас, мой королевич!       То есть, не имея никаких гарантий от Бюсси, кроме болтовни и истерик, Диана самым бесстыдным образом предлагает ему всё, что он только может пожелать.       Вот так, даже не по щелчку пальцев, дворянка строгих нравственных правил падает на спину перед первым встречным.       И не зря Диана по дороге в Меридор постоянно оглядывается назад, ожидая услышать тот самый стук копыт — ну предложила же себя в открытую, чего ему, козлу, ещё нужно, и так бесится в разговоре с Жанной, обвиняя Бюсси в том, что он её не любит-не любит.       — Хороша девственница-скромница, — говорит слегка офигевший читатель. — Ах ты, шалава раздвижная…