Колыбельная

Когда я вышел из аэропорта, яркое солнце вмиг опалило щеки. Теплый ветер растрепал волосы, в небе раздавался гул садящегося самолета. На шоссе стояла дикая пробка, люди буквально умирали от жары, но были вынуждены оставаться в машинах. А где-то плескался океан. — Лёвка! Знакомый голос всплыл из памяти. Кто-то чуть не сбил меня с ног, одаривая крепкими объятьями. Я неожиданно всхлипнул и зажмурился, побоявшись потерять равновесие и свалить нас обоих на асфальт. — Ты же меня удушишь… — Лё-ёва, — продолжал тянуть собеседник, зарываясь длинным носом в мою футболку. Внезапно переходя на шёпот: Я так тебя ждал. Я всегда боялся летать на самолетах. И после посадки частенько тяжело было прийти в себя сразу, чтобы вновь ощутить происходящее в реальности. Поэтому усилием воли я раскрыл отяжелевшие веки и погрузился в темное море карих глаз. А ведь я тоже ждал этой встречи. Но, наверное, вслух это прозвучало бы слащаво… Позади него, рассекая плавящийся от жары воздух, начали вырастать фигуры молодых людей. Это были его друзья. Он частенько мне слал их совместные фотографии, будто пытаясь вызвать у меня ревность… Не неси чушь. Это были просто фото без какого-либо потаенного смысла. Ведь так? Будто почувствовав спиной косые взгляды, прожигавшие нас насквозь, Шура нервно попятился и отпрянул. Я незаметно усмехнулся, переводя взор с друга на незнакомцев. — Привет. — Ребят, это Лева, мой… — он недоуменно посмотрел на меня и неуверенно продолжил, — друг детства… Лева, это… Ребята улыбались, жали мне руку, подшучивая над Шуриком, пока тот пытался трезво представить их, но получалось все равно как-то нелепо… Так же нелепо, как он сказал, что я его друг. И почему эти глупые мысли тревожат мою голову? — Добро пожаловать в Мельбурн. — Да… Добро пожаловать, Лёвчик. Он самый последний пожал мне руку. Самый последний улыбнулся. Но первый задержал на мне ласковый взгляд, первый, будто обнял мои пальцы… А потом как ни в чем не бывало взял одну из моих сумок и потащил в сторону, где нас уже ожидало такси. Друзья поспешили за ним. А я все еще стоял у хлопающих дверей в аэропорт и не мог собраться с мыслями. Вот он, совсем близко, уже не за тысячу миль от меня. Чертовщина. Что со мной происходит? Почему мне так хочется изучить каждый его сантиметр. Почему именно он мне кажется незнакомым, пока его приятели в моих глазах абсолютно привычны, даже банальны. Будто мы только вчера все собрались у одного из них в гостях и пили пиво. Я молча уговаривал себя, что это лишь ощущения. Мы просто с ним долго не виделись. А этих ребят я вижу впервые, так чему мне удивляться… Все это временно. Мне стоит просто выспаться. — Михалыч, чего залип?! Шурик стоял уже в метрах десяти от меня, скрестив руки на груди. Он наигранно хмурился, делал вид полнейшего возмущения. Я едва заметно покачал головой, отгоняя непрошеные мысли, привычно улыбнулся и потопал вслед за ним. В груди нарастало чувство пустоты. Но ведь я только приехал. Я наконец смог выбраться, наконец решился сменить образ жизни, увидеть что-то новое… Увидеть его. Ничего. Все это временно, Егор. Блять, как же ты ошибался. Двери такси оглушительно хлопнули. Мы сели на задние сиденье желтого автомобиля и посмотрели в разные стороны. Я откинул голову назад, прикрыв уставшие веки. Как я уже говорил, перелеты давались мне с трудом, поэтому о сне и речи не могло быть. А из Израиля в Австралию путь долгий, еще и с пересадкой. В машине было до одурения жарко, кондиционер не работал, какая-то странная песня на английском языке разрезала тишину отвратительным звуком с помехами. Шурик что-то сказал таксисту, по-видимому адрес его квартиры, и мы тронулись в путь. Только потом я осознал, что забыл попрощаться с его друзьями, которые отправились в неизвестном направлении на своей машине. Впрочем, мне было все равно. Я хотел спать. — Устал? — тихо спросил он. — Немного. — Ты изменился. Волосы стали длиннее. В его голосе чувствовалась улыбка, но не насмешливая и даже не дружелюбная. Она была заботливая, счастливая, искренняя… Черт. Я слишком много надумываю и фантазирую. Кажется, стоит перестать витать в облаках и спуститься на землю. Я вновь открыл уставшие глаза. За соседним окном плыли волны. Сначала я подумал, что это просто очень яркое синее небо, но потом… — Смотри, — завороженно прошептал он. — Я очень люблю здешний океан. — У меня дома было только море. — Я помню, я же тебя туда позвал. А еще здесь необыкновенный белый песок. — Когда это ты успел записаться в романтики? Я подавил смешок. Шурик все еще увлеченно провожал взглядом сливающийся с небосводом голубой штиль. Этот градиент цветов действительно поражал своей красотой, и я слегка придвинулся к его окну, чтобы разглядеть получше. Мое дыхание остановилось. Я был безумно близко от его влажной загорелой шеи. Выдохнул, снова перевел взгляд на океан, но секущиеся кончики его волос, обдуваемые ветром все равно не давали покоя, задевая мое лицо. Через полчаса пути мы встали в дикую пробку. Где-то в городе, рядом с пляжем. Я смотрел как плещутся волны, как ласкает холодный океан детские пятки и как вечереющее розоватое небо ложится на плечи зданий. Всю усталость вмиг смыло той самой нежно-голубоватой водой. Он был действительно прав, такой красоты я еще не видел. Даже в Израиле чаще хмурилось серое небо, а чайки кричали над волнующимся морем. Мы практически не говорили, молчали всю дорогу, не проронив ни шутки, ни просто слова невпопад. Но мы ведь столько с тобой не виделись, Шур. Столько лет между нами росла крепкая бетонная стена. И она становилась все выше и выше. Из-за чего? Ты ведь сам уехал. Ты сказал, что никому наша музыка не нужна, что нет никакой перспективы сидеть в нашей съемной хате и сочинять глупые стишки… А теперь? Ты молчишь. Я должен был все это сказать. Но ком горечи и отчаянья, которое терзало меня в бесконечные минуты одиночества, забивался по самое горло. Я просто устал кричать о наболевшем. — Остановите здесь. Мы выйдем раньше. Сколько с меня? Я удивленно приподнял брови, выходя из омута своих мыслей. Шура считал бумажные купюры в руках, таксист парковал машину прямо возле какой-то автобусной остановки. Действительно, к черту дорожные правила. — Что случилось? — Дальше пешком. Если честно, я заебался дышать этой вонью, да и ты, думаю, тоже. Быстрее сами до дома дойдем. В его голосе появилась какая-то холодность. Видимо настроение испортилось. Водитель судорожно забрал заработанные деньги, двери снова хлопнули, и мы оказались в незнакомом мне душном квартале. И первый же проходящий мимо человек смачно толкнул меня острым плечом. Ну спасибо. — Пошли, не стой на дороге. Я снова побрел за ним. Тревожные мысли вскружили голову. Я думал, что теперь он будет таким всегда, холодным, непринужденным. Может я его чем-о обидел? Нам стоило бы просто поговорить, но я боялся, что разговор закончится обратным билетом в Тель-Авив, а возвращаться в коммунальную квартирую, прожигая серые будни на работе, где совсем не платят, мне совершенно не хотелось. Я устал от одиночества, устал от девушек, которым мне нечего сказать, которые никогда не выслушают мои проблемы, которые никогда меня не полюбят… Я не заметил, как стемнело, а в задворках загорели фонари. Мои ноги отяжелели от бесконечной ходьбы, мышцы отказывались работать, дыхание стало прерывистым. У меня не было с собой много вещей, но накопленная бесконечными бессонными ночами усталость все же дала о себе знать. Шурик шел впереди меня, ни разу не оглянувшись, пока не загремели ключи в замочной скважине. — Оставь чемодан в коридоре, потом разберем. Он жил в обыкновенной однокомнатной квартире с бежевыми обоями и белой плиткой в ванной комнате. Двуспальная кровать была не заправлена, сверху лежала гитара. Он явно играл на ней незадолго до того, как поехал встречать меня. На сером кресле валялась помятая одежда. На балконе было грязно, растение загибалось в горшке, окурки выцветали в пепельнице. Часы на кухне нервно тикали. Переодевшись в какую-то футболку и спортивные штаны, я шагнул на балкон. Щелкнула зажигалка, мы закурили. — Странно. Я думал здесь всегда жарко. Если начинать разговор, то о погоде. Ты живешь стереотипами, Гор. — Ты приехал зимой. Вечером температура быстро спадает. Он тяжело вздохнул, прикусив губы, и облокотился на перила. Его взгляд был прикован к небу. Мне всегда было интересно о чем он думает в такие моменты, когда не замечает практически ничего вокруг и лишь природа становится верным слушателем. Но честно говоря я был неисправимым эгоистом. Меня волновала конкретная его мысль… Думает ли он обо мне. Докурив сигарету, я потушил окурок в пепельнице и ускользнул в комнату, оставив его одного. Странные ощущения закрадывались ко мне в душу. Будто бы внезапный страх смешался с чем-то очень теплым…очень живым и приятным. В ушах звенело от перепада давления. Нет, это были не бабочки в животе и далеко не безудержная эйфория. Это была старая тоска, которая рвалась наружу, чтобы покончить с собой, но боялась вылить эмоции через край. Боялась их величия. Я зажег лампу на письменном столе. Груды исписанной бумаги вмиг озарил едкий желтоватый свет. Не было сомнений, что эти стихи, этот дневник были написаны его рукой, но по каким-то причинам просто не спрятаны от чужих глаз… А может он хотел чтобы я их прочел? Руки сами собой потянулись к листам, но я тут же одернул себя и отвел взгляд в сторону. Не стоит. Я ведь не всегда давал читать ему свои стихи. Это личное, сокровенное, то, что не доверишь не то, что лучшему другу, а вообще никому. Даже самолично перечитывать не будешь. Я походил кругами по комнате, рассматривая голые стены. У него не висело ни одной картины, разве что старый плакат с концерта какой-то британской рок-группы. В конце концов, мое внимание привлекла гитара, и я сам не заметил, как уже несколько минут, сидя на кресле, наигрывал какую-то знакомую мелодию и нашептывал слова… Да, это была наша старая песня. — Никого не зову, не жалею, не плачу… Грусть ледяной волной окатила мое сердце. Я так устал вдали от дома и сейчас отправился на его поиски. Но все равно до него еще так далеко… — Ты присылал мне запись этой песни. Его голос прерывал мое тихое пение. Пальцы задрожали, я хотел было вернуть гитару на место, побоявшись, что он будет рассержен или просто не доволен тем, что я взял его инструмент, но вместо этого Шура положил ладонь мне на плечо и ловко уселся на подлокотник. Только сейчас я заметил, как сильно он похудел, как при свете лампы выделяются его скулы, а пальцы буквально обтянуты кожей. Что-то кольнуло у меня в груди. В его глазах тоже застыла печаль. — Играй, мне она очень нравится, — он робко улыбнулся. И я продолжил играть. В комнате воцарилась гармония. Та самая гармония, которую мы создавали будучи еще подростками, играя на вечеринках у друзей или дома на кухне. Наша личная связь… Несмотря на ветер, врывающийся в спальню с балкона, нам было тепло. Мой голос периодически срывался, будто я переходил на истошный крик. Я невольно рассказывал про каждую свою истерику, которая у меня случалась незадолго до перелета. Неоднократно в течение этих долгих пяти лет. Ночью, когда Шурик уснул, я сидел на кухне и докуривал последнюю пачку израильских сигарет. Я бы, наверное, с радостью лег, но то странное ощущение все еще не могло отлипнуть от меня. Господи, неужели причина в нем…или во мне? Я запутался. Это же было всего лишь раз… За окном мерцали звезды, серый дым терзал легкие. Последний окурок упал в недопитую чашку кофе. Я смачно выругался и зашипел. Но ему тоже не спалось. — Лёв, почему ты не спишь. Это звучало не как вопрос, скорее утверждение. Я почувствовал как мягкие ладони вновь обняли меня со спины. Я тяжело выдохнул и прикрыл глаза, ощущая его горячее дыхание на своей шее. Запах спиртного ударил в нос. Видимо, он успел выпить чего-то покрепче, чем просто пиво, пока я тушил тут одну за одной в одиночестве. Как минимум несправедливо… Хах. — Не спится. — А если я помогу? В его голосе чувствовалось напряжение. Он боялся сделать шаг. — Мне снотворное практически не помогает. Я усмехнулся, отбивая неровный ритм по столу. Чайная ложка подпрыгивала в такт. — Я…не о нём… Лёва, почему мы молчим…а? — теперь в его голосе чувствовалось дрожь. — Ты хочешь поговорить о чем-то? — спокойно спросил я. Я знал о чем он. Я, черт возьми, все прекрасно понимал! И помнил как мы расставались, когда он уезжал сюда… Когда он бросил меня, отделался. Как я мог такое забыть? Но почему, Шурик, почему? Холодный порыв ветра захлопнул форточку. Он вздрогнул, обняв меня еще крепче, и зарылся лицом в мои волосы. Тогда я не сдержался и машинально подставил свою щеку, как вдруг на ней отпечатался влажный след от его губ. Он мгновенно оказался рядом, усевшись на мои коленки и обхватил мою спину руками. — Лёва… — Ты пьян, Шурик… Я лгал… Пьяны были мы оба. Я млел от его шелковистых выгоревших на солнце волос, нежного языка, ловко проникающего в мой рот. Его длинные пальцы, утратив былую робость, забирались ко мне под футболку и гладили накалившуюся кожу. Мы целовались словно безумные, одичалые друг по другу. Вкладывали в каждое касание боль расставания. Так было ровно пять лет назад. Но тогда на следующий день он улетел в Австралию, даже не попрощавшись со мной. — Я хочу тебя, слышишь…прости, что тогда уехал…прости, Лёва. Его губы задрожали, глаза наполнились бесконечным отчаяньем. Я покрывал его худое лицо легкими быстрыми поцелуями, нашептывая какие-то глупости… Мое сердце буквально разрывалось на части от его слов. Я никогда не был так сентиментален. Я будто превратился в мальчишку. Но я уже не считал эти чувства неправильными. — Ничего страшного, Шур… — Я боялся, что ты не простишь меня. Подумаешь, что я не спьяну тогда сказал, и ведь не спьяну… И я думал ты меня возненавидел, и… — Тише. Все хорошо. Я поднес к его губам палец и нежно поцеловал в шею. — Давай начнем все сначала, просто забудем о прошлом. Он ничего не ответил. Но я точно знал, что в ту ночь родилась наша новая жизнь… И как жаль, что вскоре, к осени она стремительно умерла. И мой найденный дом тоже покрылся пеплом. У меня были девушки. Они пытались меня поддержать, понять, прочувствовать. Но только с ним я узнал, что такое любовь. Мы уснули ближе к рассвету, крепко обнимая друг друга. Он еще долго не мог успокоиться. Говорил, что я улечу от него обратно, что он, наверное, противен мне и безобразен. Но я лишь улыбался и гладил его волосы, так и не растворившись во мраке таинственной ночи. Я видел сны вместе с ним.