Killugon Alphabet

Толпа шумела, объятая волнением, и Гону стоило больших усилий найти себе более-менее неплохое место, чтобы видеть все, что так хотелось: и широкую улицу, на которую даже в большие праздники люди не шли с такой охотой, и самый краешек площади, куда таким беднякам, как Гон, попасть было никак нельзя, и самое начало процессии из настоящих рыцарей в сверкающих на солнце доспехах, начищенных так тщательно, что можно было глядеться в них как в зеркало. Но возможности сделать этого у Гона не было. Он, оттесненный людьми к ближайшей стене, не сразу смекнул, как выкрутиться. А когда понял – тут же принялся карабкаться вверх на деревянные ящики, стоящие неподалеку высокой горкой у ныне закрытой лавки зеленщика. Ящики были старые, дешевые, сколоченные явно на скорую руку. Они опасно качались под каждым движением Гона, но тот упрямо лез вверх и, в последний раз подтянувшись на руках, наконец-то сумел усесться на самый верхний. Здесь и можно было с чистой совестью выровнять дыхание и осмотреться. Если бы он только был повыше да посильнее, то наверняка смог бы пробиться в первые ряды и не рисковать сейчас собственной шкурой! Но любопытство так и бурлило в крови. В конце концов, когда же еще Гону выпадет шанс увидеть принца? Да нет же, не того принца из сказок, которые ему обычно рассказывала перед сном тетушка Мито, если не была к вечеру слишком утомлена домашними заботами. Тот принц, по обыкновению, был самым смелым, самым сильным и самым красивым в своем королевстве, легко побеждал всех врагов, жадных разбойников и огнедышащих драконов, охраняющих высокие башни. А в конце конечно же женился на сказочной принцессе, такой же милой и доброй, такой, что рядом с ней легко можно было бы жить долго и счастливо до конца, пока не закончилось бы отведенное им время. Но того, настоящего принца, сам Гон никогда не видел. Только слышал, как с придыханием говорили о нем все знакомые Гону девушки, замечал, как они мечтательно улыбались и краснели смущенно, будто резко вспоминая, с кем вообще согласились прогуляться до ближайшей площади. Но Гон не обижался, пожимал плечами и улыбался глупо, непонимающе, не в силах хоть как-то поддержать беседу. Его подобные разговоры как-то совсем не интересовали. О том, как на самом деле выглядит их будущий правитель, Гон задумался совсем недавно. Вести из столицы доходили до них крайне медленно, будто бы они вовсе не были частью огромной империи Золдиков. Но информация о том, что именно через их маленький городок будет возвращаться принц обратно к себе в замок, охватила всех жителей так стремительно, как могла бы только настоящая эпидемия в самый жаркий день лета. Такая удача выпадала только раз в жизни. Разве Гон мог просто так выпустить ее из рук? – Идет, идет! – раздался откуда-то спереди взволнованный шепот, волной прошедшийся по нестройным рядам людей. Гон приподнялся, упираясь пятками в острый краешек ящика, напряг зрение что было мочи. Толпа расступалась, вжималась в стены, втискивая в них самых слабых, неудачливых зрителей – какое счастье, что Гон не оказался среди них. А потом – заголосила, восторженно и ладно, так громко, что без сомнений каждому стало бы понятно, что едет кто-то невероятно важный. И Гон тоже кричал в сложенные рупором руки, еще даже не разобрав толком, которая из белоснежных лошадей в самом центре процессии принадлежит наследному принцу. А потом – все случилось как-то быстро, случайно, как могло бы произойти только в сказках, но никак не в реальной жизни и никак не с Гоном. Он поймал взгляд – пытливый, яркий, кольнувший и больно, и сладко куда-то в самое сердце. И, обомлев, конечно же, не сразу понял, на кого осмелился посмотреть, ведь и за меньшую наглость люди теряли головы. Но Гон смотрел, смотрел, понимая, что ему отвечают, что его лицо разглядывают с таким же искренним любопытством, будто какую диковинку. И все никак не мог оторвать взгляда от тонких черт, прямого, чуть вздернутого носа, невообразимо красивых глаз, голубых, как бескрайнее небо над головой, но то и дело прячущихся под светлой, растрепавшейся от долгой езды челкой, мягко-округлых губ, нежных, как будто у девушки, но совсем не сжатых в искреннем возмущении. А в следующий же миг – изогнувшихся в легкой усмешке, настолько естественной, что Гон и думать позабыл о том, что им может быть присуще какое-то иное выражение. Принц натянул поводья, выдвинулся из общего строя, подняв руку так, как будто хотел что-то сказать толпе, но Гон-то знал, Гон-то видел, что смотрели сейчас на него и только на него, насмешливо и нагло, совсем не впору монаршей особе. – Возьми, если сможешь, – прочитал он с едва шевельнувшихся губ. Миг – и что-то, ярко блеснув на солнце, мелькнуло в воздухе, так быстро, что восторженная толпа даже не успела поднять голову. А Гон, не колеблясь ни минут, подался навстречу. Он скатился с ящиков, больно расшибив о каменную мостовую колени. И тут же – вскочил на ноги, не давая больше никому повода обратить на него внимания, заметить, что так крепко зажато в его ладони. Но принца Гон уже больше не сумел увидеть.

***

Гон возвращался домой медленно, неторопливо переставляя все еще гудящие ноги. А иногда как будто специально останавливался, любуясь лежащим на его ладони сокровищем. Золотая монета все еще сияла на солнце, все еще грела озябшие на ветру пальцы, но Гону было приятно думать, что она все еще хранила на себе тепло прикосновений кого-то другого. Кого-то, с кем Гон явно был бы не прочь увидеться еще раз, но только – уже совсем по-другому. Гон не расскажет тетушке Мито о сегодняшнем дне, сохранит в тайне историю о монете и принце. Он сам, своими руками сделает в блестящем металле маленькое отверстие, вденет тонкую нить и будет носить на шее у сердца, как носят крещеные крест, как носят выдуманные принцы талисманы, приносящие удачу и подсказывающие верную дорогу к заветной цели. И раз уж Гону представился шанс стать принцем своей сказки, то все случится так, как он сам того пожелает. Вот только, пожалуй, сейчас он совершенно точно знал, где именно должно начаться его собственное «долго и счастливо».