Killugon Alphabet

— Только взгляни, Гон! Киллуа врывается в их убежище слишком стремительно, и дверь, распахнутая им, так и остается громко скрипеть на несмазанных петлях. С улицы тянет дождем и мокрой листвой, но еще сильнее — сладостью и горькой ноткой хмеля. Так пахнет от самого Киллуа, наверняка примчавшегося домой прямиком из таверны, в которую, кстати, пообещал Гону не наведываться. Ну да ладно, когда Киллуа так обнимает его со спины, Гон чувствует себя достаточно великодушным, чтобы не напоминать об их уговоре. — Что случилось? — спрашивает он, сгибаясь еще ниже под тяжестью практически улегшегося на него Киллуа — ножки стула под ними двумя жалобно скрипят, и благо, что Гон вообще догадывается отложить заточку оружия до лучших времен, может быть, пока Киллуа не уляжется спать. Перспективы изрезать пальцы Гона никогда особо не прельщали. Киллуа мычит у него над ухом, тяжело дышит, наверняка переводя дыхание после дороги. Гон гладит его по голым, влажным рукам, втягивает носом воздух, мгновенно различая каждый отдельный аромат, окутавший Киллуа будто бы легким облаком: сладость медовухи и яркая смесь приправ, идущих, наверное, с каким-то тушеным мясом, которое готовили в таверне этим вечером в больших глиняных горшках. А еще — свежесть леса после дождя и та совершенно незабываемая, особо любимая Гоном нотка, присущая только Киллуа, его Киллуа. Гон улыбается и легонько щекочет самыми подушечками пальцев сгибы локтей Киллуа, чтобы тот, окончательно притихший и разомлевший, не смог забыть о начале всего разговора. — Как это жестоко с твоей стороны, — бормочет Гон себе под нос, довольствуясь тем, что Киллуа не может рассмотреть его лицо, — заинтриговать меня да так и оставить без ответа. Я же и обидеться могу! Киллуа приглушенно вздыхает, неохотно отстраняясь. А затем — как-то совершенно незаметно глазу, удивительно ловко, несмотря на затуманенный рассудок, оказывается спереди. Он тянется вниз, склоняется, гибко, словно кошка, касается пальцами длинного голенища сапога — перед лицом Гона на целое долгое мгновение замирает бледное плечо и сползший на него краешек безрукавки. — Вот! — но Киллуа резко распрямляется, так и не дав толком полюбоваться собой. В его кулаке крепко сжата какая-то желтоватая бумага, наспех сложенная пополам. Гон непонимающе приподнимает брови. Несколько секунд он медлит, точно ждет какого-то подвоха, но затем — берет бумагу в руки и разворачивает. Стыдно признаться, в эту минуту Киллуа, усевшийся прямо на их высокий обеденный стол, интересует Гона гораздо сильнее каких-то каракуль. Качающаяся нога едва ощутимо касается колена Гона. — Да ты смотри, смотри, — нетерпеливо подгоняет его Киллуа уже голосом. Легкая безрукавка распахнулась на груди, и Гон видит, как часто вздымается грудь Киллуа от частых вздохов. От такого зрелища тяжело отвлечься. Но все-таки любопытство пересиливает. Это объявление о розыске, понимает Гон, едва взглянув на крупные буквы в самом верху бумаги — такие делают специально при печати, чтобы взгляд мог зацепиться хотя бы за заголовок, если рисунок, сделанный, ну разве что, с чьих-то слов, не привлек должного внимания. В случае с Киллуа, рисунок, конечно, крайне далек от действительности! — Ты злишься, — едва сдерживаясь от улыбки говорит Гон, — потому что тебя так плохо нарисовали? Или потому что запросили слишком мало? Носок сапога Киллуа больно врезается прямо под коленную чашечку, но желание рассмеяться никуда не уходит. Оно щекочет изнутри, нарастая с каждой секундой все сильнее. Гон уже хохочет в голос, а затем — резко притягивает Киллуа к себе за пояс ближе, на самый край, чтобы было удобнее обнимать, прижимаясь щекой прямо к теплой коже. И совершенно не обращая никакого внимания на возмущение самого Киллуа. Так или иначе, даже оно быстро сходит на нет. — Не боишься, что я обменяю тебя на золото? — спросит потом Гон, когда наступит время отходить ко сну. Он плотно занавешивает шторы, прежде чем вернуться к столу, где так и валялась забытая ими бумажка — взгляд нет-нет, а падает на нее, на странную карикатуру Киллуа и неплохую сумму, указанную чуть ниже. Жить на нее можно бы и целый год, а то и два… — Только попробуй, — грозит ему с кровати Киллуа, поочередно дергая босыми, озябшими без теплой обуви ногами. — Попробуй и тогда я найду тебя и придушу! Гон снова усмехается, прежде чем погасить свет и улечься рядом с Киллуа, уже задремавшим, так и не дождавшимся возможности самому придвинуться ближе. Они оба знают: рано или поздно проказы Киллуа не остались бы незамеченными. Рано или поздно на него начали бы охоту, а раз так — то и самому Гону больше не имеет смысла оставаться паинькой, слушаясь всякого даже самого глупого приказа. Гон скорее умрет, чем добровольно продаст Киллуа за полные звенящих монет сундуки, они все равно не смогут предложить что-то, способное в полной мере окупить Киллуа. В конце концов, Гон всегда был слишком жаден, чтобы делиться тем, что принадлежит ему и только ему, с кем-то там еще. Пусть даже с такими условиями. И все же, засыпая с Киллуа рядом, Гон ловит себя на мысли, что, наверное, совсем даже не прочь почувствовать его гнев на своей шкуре. Но это уже будет, наверное, как-нибудь в другой раз.