Алфавит

Аллен не так уж высок, каким хотелось бы быть теперь, когда его роста не хватает, чтобы дотянуться до высокой книжной полки. Чересчур ленив, решил, что обойдется без стремянки, приспособив в ее качестве одну из жардиньерок госпожи Катерины. Та, огромная любительница цветов, сама лично растит в доме зимний садик, украшает все комнаты небольшими, уютными композициями. Не минула этого и библиотека, потому Аллен и предпочел просто составить горшки на пол, и занял под свои нужны этажерку из красного дерева — чуть выше стула. Не мог он подумать, что ее ножки, такие прочные на вид, вовсе не так тверды, как Аллен того ожидал от них. Встав на цыпочки, подрогнув от напряжения всем телом, он уверился в глупости затеи, когда кто-то вошел. Хорошо, что не сама госпожа Катерина, чей гневный голос уже заранее звучал в ушах. Медленные шаги по паркету были знакомы, хотя и почти бесшумны. Обернуться на них Аллен бы не решился. Он застрял, так просто не спуститься, но и не достичь, не тронуть пальцами нужной книги. Будь он один, спустился бы полуползком по стене, а так, вроде бы, неудобно. Смутительно. Вошедший доходит до него, прикрывая своей длиной с этого ракурса тенью, кладет руки на талию, страхуя от падения. Щеки теплеют, и глухо стучащее сердце теперь, кажется, способно раскачать жардиньерку. — Я крепко держу тебя, мой Аллен. Голос пришедшего на помощь — почти пение. Звучит вкрадчиво, даже несколько сладострастно. В нем почти кокетство, и Аллену безумно неловко. Голос вызывает доверие, вызывает желание поверить такому сильному кольцу тонких рук. Аллен почти обмякает, безропотно позволяет обнимать себя сильнее, погладить по бедру. Под тонким сукном брюк кожа будто бы загорается от самого легкого прикосновения пальцев. — Сейчас Уркампи достанет книгу, — сообщают ему, и поглаживания, которые можно было еще принять за игру воображения, становятся еще откровеннее, еще очевиднее. Аллен цепенеет, и сердце его едва ли не замирает, как замирало всего лишь миг назад, но от радости. Выходит, он спутал своих молодых господ, что оба просили называть их друзьями. Но одного из которых в разнузданных снах Аллен видел уже несколько раз совсем в другом, более близком качестве. Теперь невозможно отказаться, сыграть в дурачка, невозможно стряхнуть с себя рук, невозможно отвергнуть предложенное. Аллен шумно вдыхает, а потом произносит, чертова вежливость, к чему он вообще ей воспользовался! — Спасибо… Мана. Так он запомнил: Тимкампи, яркий, как золото, всегда с Нэа. А черным големом, таким странным, почти сказочным существом, повелевает его брат. И, быть может, Аллен неправильно поступил, впустив в свое сердце первого, отчужденного, всегда холодного и надменного? Когда у второго так ласковы руки, ласковы и сильны, и голос — почти колдовское пение? — Так ты ждал его, Ману? — голос больше не ласка, он — боль, он — удар. — Все всегда достается ему! Аллен разворачивается — не по своей воле, как игрушка, опора под ним стеклянно дрожит, танцует, совсем не твердая, как мартовский лед под шагами. В глазах у Нэа тоже теперь лед — золотой, колкий, как нож. — Все всегда достается Мане, — улыбается Нэа. Темные крылья хлопают у его лица, чуть колыхая короткие волосы на затылке. Аллен заворожен их слабым движением, блеском чужих глаз, он готов податься вперед, готов бесстыдно спрыгнуть в чужие руки, и будь, что будет. Губы его медленно приоткрываются. И в этот же миг он летит вниз, прямо в россыпь цветочных горшков на полу. Это болезненно, это унизительно, что-то бьется, ломается, Аллен попадает в грязь. Он лишь чудом не режется о стеклянную крошку. Запах сгубленной его падением бегонии чуть лимонный, резкий. Он режет глаза под погнувшимися очками. Наверное, именно поэтому проступают слезы, когда громко бухает дверь, закрываясь за Нэа. Тот толкнул Аллена, безжалостно, зло. Но самого Аллена почему-то совсем не смущает такой поступок. Он готов переубедить Нэа — с его этой ревнивой жестокостью, с его этим взглядом, пронизывающим насквозь, с его меланхолией, с его пугающими иногда приступами ревности, вполне обоснованной, если поразмыслить над ними. И, зная, что он ответно не безразличен, Аллен готов пойти ради этого на край света. Сделать все, он, впервые влюбившийся, уже понял, что не пожалел бы, если нужно, ни души, ни тела. Мане он хотел сказать одно лишь «спасибо». К Нэа — упасть в руки навсегда, если бы тот его принял. И тот был готов, Аллен сам все испортил. Но это еще не значит, что ничего невозможно исправить. Аллен смаргивает слезы, когда резкий звук заставляет вздрогнуть. Поправив очки, он улыбается. Книга, что он хотел достать, сказка о мальчике, которому осколки небесного зеркала попали и в глаз, и в сердце, отчего тот стал жестоким, падает в едва набирающий бутоны розовый куст. Прямо возле его руки.