Алфавит

Обстановка непривычна и даже несколько тягостна тем, что Тысячелетний, не желая того никогда, теперь вынужден играть сам. Сам стать Исполнителем! Что из того, что когда-то давно, поделенное на двоих, пусть и с предателем бремя, было легче? Кого это волнует? Теперь-то все хуже. Теперь он так одинок, что имея большую Семью, не может никого посадить за рояль. Еще пока так мало опробованный рояль. Стоит только представить на месте музыканта Шерила, Трайда, негодников Джасдеби, ненавидящую любые науки Роад, не имеющего даже слуха Тики, как хочется отрицательно передернуть плечами. Граф касается темного дерева, то холодно даже через перчатки, чуждо, и не обкатанно — под этой лакированной крышкой еще не родилось звуков, под которые можно прийти к Победе. — Нужно извлечь аккорд из большего количества струн, — советует внутренний голос, не свой, видно, так этим тягучим, проникновенным тоном говорил Четырнадцатый, Граф не сомневается. Тот умел играть, легко бы понял — обладает ли инструмент кантиленой, либо нет. Граф же не уверен — хватает ли его познаний на эти тонкости. — Да знаю я! — Граф раздраженно ударяет по клавишам, и их бесполезный надрыв не дает того, что нужно. — Рояль испорчен, — бархатисто радуется кто-то внутри, и Граф готов сломать черный рояль, разбить его мечом, только к чему, ведь пусть и не с идеальным звучанием, но он вполне себе способен управлять своей музыкой новым Ковчегом. — Сколько не бейся, все в твоем мире несовершенно без меня, — смех льется в чуть менее богатые, чем хотелось бы, слегка дребезжащие звуки. Пальцы Графа дрожат, как у пьяницы. Почему, почему?! Разве он не старался, разве Роад, его девочка, не вложила в новое их творение и все то, что он сам знал о жизни, о том, как должны правильно играть инструменты, о том, как должен выглядеть внутри любимый, уютный дом? Отчего же Граф ощущает себя тут — лишним, тогда как в солнечных сводах Белого Ковчега, он всегда был, как дома. И, хотя, он не касался этими вот руками клавиш на белом рояле, но уверенность, что тот звучал совершенно идеально, наполняет ни злобой, ни яростью — лишь печалью. — Сойдет и так! — зло и громко парирует Граф и извлекает мелодию, громкую, полную вдохновения. — Сойдет, как и ты сойдешь в могилу — всегда оставаясь хуже того, что было, — не унимается голос. Граф комично и болезненно встряхивает головой, он весь вздрагивает от боли, словно ему успешно нанесли рану. Он, всемогущий, такой искушенный во всем, чувствует себя лишь чьей-то бледной копией, а почему — не может понять, не способен вспомнить. Четырнадцатый-то точно знал и это, а не только то, как играть лучше. Вернись он, и стало бы лучше, ведь он бы даже признал его превосходство, только бы ощутить себя хоть ненадолго нужным тому, кто действительно превосходит хоть в чем-то. Ведь это так иногда утомительно — быть лучше всех, кого встречал за тысячи лет, и все равно оставаться почти никем, иметь лишь половину могущества, что мог бы получить в дуэте с кем-то. С кем-то таким жестоким, но вместе с тем — таким нужным. Граф устало склоняется, поникает, после всплеска эмоций он хочет спать, словно дитя. Он никогда не признает, что он усталый и старый, и жаждущий помощи, и иногда даже — тепла. Он вынужден делать, что может, как способен, не потому, что всегда сам хочет этого. А потому, что Темная Материя, его благодетель, не потерпит бездействий. Хотя стерпит любую музыку, лишь та бы служила цели. Это он сам не терпит. Не терпит больше тоски, от которой так ослаб, что постоянно клонит в сны, где у него есть кто-то равный, пока еще не предавший, с кем можно делить свое бремя: не как с остальными Ноями, стоящими ниже, как ни крути, но чуточку ниже по опыту и умениям. Граф прикрывает глаза, и кто-то вздыхает внутри его головы, будто бы сожалея, что Граф такой любящий и глупый, такой мелочный к себе и угнетенный. — Был один, теперь нас — двое, пред глазами промелькнет что-то очень дорогое, образ в сердце всколыхнет, — запевает он утратившим все насмешливые интонации голосом. Кантилена, красивая, чистая, слышна в его негромком звучании. — У тебя было все, чтобы победить, — добавляет он, когда Граф уже спокойно и сонно дышит. — Даже я, ведь ты — поглотил часть меня. Значит в том, что когда я вернусь домой, то убью тебя, нет ни капли моей вины.